Дыра - Светлана Шипунова

Они еще несколько раз заходили в научный фонд ФИКИ, и писатель-фантаст даже выкопал в груде брошенных на пол бумаг несколько с грифом «Совершенно секретно», а Люба в конце концов навела там порядок, заперла дверь на ключ и приклеила бумажку: «Не входить» — так, на всякий случай. Каждый раз после этого они отправлялись к Любе домой, она поила Тюдчева чаем с молоком, и он оставался. Ей не было с ним ни хорошо, ни плохо — от волнения, от неуверенности в себе и в том, что она хоть немного нравится ему, Люба просто не успевала ничего почувствовать. Продолжалось это недолго, ровно столько, сколько времени понадобилось, чтобы разобрать бумаги. А потом он исчез и больше не появлялся. Окольными путями Люба узнала, что он женат и дети есть, но с женой то живет, то не живет — в зависимости от своего творческого настроения. Люба погрустила немного и решила про себя, что если она однажды уже смогла забыть этого человека, то и теперь сможет, и надо радоваться тому, что было, а не горевать о том, чего нет.

И вот теперь этот Гога-Гоша. Второй мужчина в ее жизни, который переступил порог этой квартиры. Там, в лесу, он ей совершенно не понравился, просто стало жалко человека, попавшего в беду, и захотелось помочь. Но узнав, что он москвич, Люба посмотрела на него другими глазами, как на нечто диковинное. Дело в том, что Люба никогда в жизни не была в Москве и ни с одним москвичом не была знакома, видела их только по телевизору, и ей всегда казалось, что там, в Москве, живут люди необыкновенные, непохожие на тех, что окружали ее с детства здесь, в Тихо-Пропащенске. И интерес, который вызвал у нее Гога-Гоша, был какой-то детский, любопытствующий интерес. Но где-то в глубине души промелькнула все же одна тайная мысль. Мама покойная незадолго до смерти говорила ей: «Как мне не хочется, доченька, оставлять тебя одну на свете. Я молиться буду и просить Бога, чтобы послал тебе хорошего человека, а ты обещай мне, что если попадется тебе такой человек, ты за него выйдешь. Обещай». Люба обещала, а про себя думала: «Попадется… Как он попадется? Как гриб в лесу, что ли?» И вот теперь тайная мысль промелькнула: а может, это не случайно все, может, это Бог услышал мамины молитвы и послал ей хорошего человека, ведь и попался он ей, действительно, как гриб в лесу. Так, может, это судьба?

Каково же было ее разочарование, когда, вернувшись домой, она не обнаружила там никакого Гоги-Гоши. Люба в недоумении походила по комнате и даже под топчан заглянула. Как же так? Куда он делся? И не то ее расстроило, что рушились, не успев родиться, тайные ее надежды, а то, что «пришелец», как она его про себя окрестила, ничего и никого в городе не знает, да и с памятью у него не все в порядке, а ну как случится с ним что-нибудь!

И Люба решила, что должна искать Гогу-Гошу.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой выясняется, что до 2000 года осталось ровно сто дней

Гога-Гоша шел через пустырь в сторону, как он понимал, центра города, поскольку в противоположной стороне был только лес. Шел он, слегка сутулясь, втянув голову в плечи, засунув левую руку в карман брюк и энергично размахивая правой. Он еще не очень ясно представлял, куда идет и что хочет предпринять, им двигало пока одно желание — не сидеть на месте, тем более не отлеживаться в чужой квартире, — идти, бежать, стучаться в какие-то двери, звонить в Москву, главное — звонить в Москву!

Дойдя до того места, с которого начинались городские кварталы, он стал внимательно приглядываться к зданиям и к вывескам на них, чтобы не пропустить мэрию. Как, однако, это неудобно — ходить пешком по улице, он уже и не помнит, когда ходил вот так в последний раз. Еще более неудобно и непривычно не иметь в кармане мобильного телефона, без него он все равно что без рук. И как это вообще плохо, неприятно — находиться в чужом городе одному, не чувствуя за спиной хотя бы пары надежных парней, готовых заслонить собой, оттеснить от тебя толпу. Впрочем, какая толпа? Вот уже полчаса он идет по улице и еще никого не встретил. А все равно не по себе, будто голый идешь, ничем и никем не прикрытый.

Ни одного приличного здания не попадалось, зато попались три обгоревших и два, видимо, просто так обрушившихся строения. В одном месте он даже остановился и несколько минут удивленно разглядывал дом, нижняя часть которого полностью отсутствовала, за исключением лестницы, а на уровне второго этажа зажатые стенами соседних домов висели в воздухе две квартиры с узкими балконами, на которых сушилось белье. Вдруг в одном из окон отодвинулась занавеска, и на улицу выглянул ребенок, он скорчил Гоге-Гоше рожицу, показал язык и был тут же за ухо оттащен матерью от раскрытого окна. «Ты что, выпасть хочешь?!» — прикрикнула она.

Вообще здания в городе были какие-то все обшарпанные, сто лет не ремонтировавшиеся, со сплошь разбитыми вывесками и амбарными замками на входах. «Парикмахерская» — закрыто. «Пельменная» — замок на двери. «Срочная фотография» — и та заколочена крест-накрест, не хватает только надписи «Все ушли на фронт». Мертвый город. Где все его жители? Где эта мэрия поганая?

Был довольно солнечный, тихий день, и ничто не предвещало того, что случилось через несколько минут. Небо враз потемнело, загрохотало и обрушилось ураганным ливнем. Сразу затрещали деревья, и одно тут же упало прямо перед Гогой-Гошей, загородив ему дорогу. Мало того, с крыши дома, под которым застигло его это ненастье, покатилась и посыпалась черепица. Едва успел он увернуться от падающих обломков, как в спину ему с силой ударила струя ветра и дождя, сбила с ног и швырнула прямо на упавшее дерево, лицом вниз, в гору мокрых веток. Он не сразу выбрался — ветки пружинили и били его по лицу, кололи руки, мокрые листья липли к ногам и не отпускали. Весь исцарапанный, кое-как выпутался он из этих объятий, ступил на тротуар и, недолго думая, дернул первую попавшуюся дверь. Та на удивление легко поддалась и впустила его в сумеречный вестибюль како-го-то здания. Он различил лестницу, ведущую на второй этаж, по которой как раз в этот момент спускался долговязый человек в круглых очках, ставших на долю секунды совсем белыми — от блеснувшей на улице молнии. Человек быстро прошел к входной двери, закрыл ее изнутри на ключ и только тут заметил Гогу-Гошу.

— Вы на заседание комитета? — щурясь в темноте, спросил этот человек. — Проходите в зал, все уже собрались. — И исчез так же быстро, как появился.

Гога-Гоша, изрядно вымокший, с саднящей залысиной (видимо, кусок черепицы успел-таки по ней проехать), утер руками лицо, стряхнул с пиджака мокрые, плотно налипшие листья, тихо выругался и без всякого энтузиазма стал подниматься. На втором этаже он увидел приоткрытую дверь с табличкой «Читальный зал», из-за которой доносились приглушенные голоса, а дальше по коридору еще одну — с надписью «Посторонним вход воспрещен». Гога-Гоша предпочел, естественно, вторую дверь и оказался среди тесно поставленных стеллажей с книгами. Тут он окончательно понял, что находится в библиотеке, двинулся, оставляя на полу мокрые следы, вдоль стеллажей и набрел на квадратное окошко в стене, выходившее прямо в читальный зал и служившее, видимо, для выдачи книг. Он заглянул в это окошко и увидел следующую картину. За круглым столом в центре зала сидели интеллигентного вида люди — человек шесть, еще трое или четверо устроились на стульях у стены, на которой были развешаны портреты классиков русской литературы.

— Господа! Кто-нибудь знает, какой сегодня день? — спрашивал сидящих долговязый в очках, тот самый, что запер перед носом у Гоги-Гоши дверь.

Это был писатель-фантаст Тюдчев, в последнее время книжек уже не писавший (из-за невозможности их издавать) и теперь не знавший, к чему бы приложить свою буйную фантазию, собственно и сделавшую его в свое время писателем. Но по мере того, как приближался 2000 год, в голове его сам собой стал зреть некий проект «адекватной», как он говорил, встречи этой грандиозной даты. Он носился со своей идеей, приставал с ней к знакомым, даже писал письма в мэрию, но долгое время оставался едва ли не единственным человеком в городе, кого всерьез волновал этот вопрос.

— Ну и что, что 2000 год? — говорили ему. — Подумаешь! Ночью ляжем, утром встанем — вот тебе уже и 2000-й, и все то же самое, что было.

— Как же вы не понимаете? — горячился Тюд-чев, и от волнения у него даже очки изнутри запотевали. — Ведь это же необыкновенная дата! Она бывает только раз в тысячу лет! И как это замечательно, что именно нам с вами повезло дожить и присутствовать, а ведь могли бы родиться и умереть где-нибудь в середине этого тысячелетия!

Кто пожимал плечами, кто говорил, что в принципе согласен, дата действительно очень круглая, но что из этого следует? Какой такой повод для веселья? Постепенно Тюдчев все-таки отыскал в городе нескольких единомышленников, из которых и составился вскоре общественный «Комитет-2000». Кроме самого писателя в него вошли: бывший директор исторического музея Антиппов, архивариус затопленного пару месяцев назад архива Усердов, редактор городской газеты «Вперед», последний номер которой вышел полгода назад, Боря Олейнер и еще несколько представителей ныне безработной тихопро-пащенской интеллигенции. Собираться в давно закрытой библиотеке придумал сам Тюдчев. Теперь раз в неделю он приходил сюда пораньше, расставлял стулья и ждал остальных. Они являлись всегда по одному, стучали условным стуком в дверь библиотеки и вообще старались соблюдать конспирацию. Но несмотря на это, в городской мэрии скоро узнали про существование «Комитета-2000» и затею не одобрили, заподозрив под безобидным названием чуть ли не заговор с целью захвата власти. А потому на все исходившие из комитета предложения в мэрии отвечали: «Нет средств» и «Сейчас не до этого». В свою очередь члены комитета ничего другого от властей и не ждали, надеялись исключительно на свои силы и говорили так: «У них всегда нет средств и им всегда не до этого. Но ведь новый век не станет ждать, когда у нас появится другая власть — состоятельная и просвещенная, он близится, он грядет! И если не мы, то кто же выйдет ему навстречу?»