Три поколения - Ефим Пермитин

— Гашник лопнет!.. Пупок развяжется! Ты бы, дурова голова, весь утес попробовал сдвинуть…

Но ни Никодим, ни пестун не знали, что ливень, бушевавший ночью, подмыл камень со всех сторон.

Пестун подладился плечом и только собрался было толкнуть валун, как он с грохотом рухнул. Потеряв равновесие, медвежонок перекувырнулся через голову и вместе с посыпавшимися камнями полетел с кручи.

Побледневший мальчик схватился за выступ утеса и замер с широко раскрытыми глазами. Грохот обвала, нараставший с каждым мгновением, мчавшийся в ущелье валун — обо всем забыл Никодим. Только Бобошку, подпрыгивавшего в воздухе, как мяч, осыпаемого градом камней, — его одного видел мальчик.

Постепенно гул стих, и даже мелкие камни перестали сыпаться. У подножия горы, на груде камней лежал окровавленный медвежонок, и мальчик стоял над ним.

Никодим был без шляпы: она свалилась на бегу. Волосы растрепались, прилипли ко лбу. Губы кривились, в глазах стояли слезы.

— Доигрался! Сколько раз я говорил тебе! — с тоской и упреком сказал Никодим.

Изувеченный звереныш был недвижим. Окровавленная голова его беспомощно лежала на камнях. Круглые коричневые глазки заволокло влажной дымкой. Казалось, пестун беззвучно плакал.

Никодим опустился на колени, обхватил медвежонка руками и прислонился к мохнатой груди. Сквозь густую, мягкую, пахнущую псиной шерсть звереныша он отчетливо услышал биение сердца.

— Живой! — радостно вскричал Никодим.

Пестун с трудом повернул голову и уставился на человека бессмысленными глазами.

— Живой! Бобошка, живой! — кричал Никодим, восторженно и дико прыгая.

Медвежонок со стоном положил разбитую, окровавленную голову на прежнее место и устало закрыл глаза короткими рыжими ресницами.

Никодим опустился на корточки и начал внимательно осматривать пестуна. Правое ухо его было ободрано, правая бровь глубоко рассечена. Запустив пальцы в шерсть медвежонка на голове, Никодим ощупал ее.

«Черепуха цела!» — радостно отметил он.

Медвежонок вскинул на охотника глаза, опять посмотрел и снова закрыл их.

«Печенки отбил и из ума выстегнулся. Смотреть смотрит, а в глазах, видать, метляки летают… Дела-а!»

Внимательно ощупывая пестуна, Никодим обнаружил, что правая передняя лапа медвежонка переломлена, сломаны три ребра, шкура на правом боку кое-где тоже сорвана до мяса, а левая задняя нога вывихнута в коленном суставе и черная жесткая подошва ее уродливо запрокинулась вверх. Никодим встал. Вывернутая нога медвежонка неестественным своим положением больше всего угнетала мальчика.

Он вспомнил костоправку бабку Андрониху.

— Вот что, милый! — вдруг решительно сказал Никодим. — За Андронихой мне не бежать. И далеко, да и не пойдет она, скажет — медведь… Как будто у медведя не душа… Ты лучше потерпи, дружок, я сам попробую. Ведь ты у меня такой, та-кой!.. — Никодим не нашел больше утешений, но слова «такой, та-кой» сказал, как говорила мать, когда собиралась вытаскивать у него занозу из-под ногтя. — Перво-наперво лапку на место вправим. Ты, браток, поддержись немножечко, а я легонечко-легонечко дерну и поверну…

Обеими руками Никодим взял тяжелую заднюю ногу звереныша за вывернутую когтистую подошву. Левой ногой мальчик уперся в живот медвежонка, правую прочно поставил на камень и рванул. От боли медвежонок дернулся с такой силой, что уронил Никодима. Падая, мальчик услышал щелк в вывихнутом суставе Бобошки, похожий на звук раздавленного ореха.

«На место встала!»

Потирая ушибленное колено, Никодим закричал на пестуна:

— А ты потише! Больной тоже!..

Медвежонок подобрал ногу под себя, и новоявленный костоправ увидел, что подошва легла как следует.

— Вот тебе и бабка! Ты, брат, не гляди, что я ростом мал, я, брат, до всего дошлый.

Никодим был радостно возбужден первой удачей, много и громко разговаривал с медведем, с самим собой.

— Ну, а теперь, братишечка, за переломленную лапку возьмемся. Хоть дело это и не бывало у моих рук, но не горюй, видел я, как Андрониха сломанную ногу телке складывала и в лубок вязала…

С медвежонком Никодим провозился до вечера. Сломанную ногу сложил, плотно обернул берестой несколько раз. Поверх бересты наложил две выструганные из пихтинки палочки и прочно обмотал лыком.

Работой Никодим остался вполне доволен.

Солнце опускалось, а дела было еще много. Мальчик боялся, что в раны звереныша мухи наплюют яиц и больного «замучают черви». Он не знал, что делать со сломанными ребрами медвежонка, и решил на них махнуть рукой.

— Зарастут! О ребрах ты не горюй, Бобоша! У нас в деревне Кузька Бурнашов с утеса упал — за ястребятами лазил, два ребра и ногу сломал, из ума выстегнулся. Хромой остался, а выжил…

Оборванное ухо и рассеченную бровь Никодим вздумал забинтовать. На нем, кроме верхних штанов, были еще бязевые низики[3], перешитые матерью из отцовского белья.

Мальчик решил пожертвовать своими низиками, которыми так гордился перед деревенскими ребятами. Надев их первый раз в праздник (дело было осенью, он уже ходил учиться, а по вечерам ученики собирались на школьном дворе, у «гигантских шагов»), Никодим прибежал в кальсонах, оседлал веревку и начал залихватски подскакивать и кружиться.

Правда, учительница прогнала Никодима, заставив его поверх кальсон надеть штаны, но зато все ребята видели, что у Никодима Корнева есть настоящие бязевые низики, а не домодельные холщовые портки, как у большинства из них…

Эти низики он разорвал пополам и перебинтовал другу ухо и бровь. Вместе с бровью пришлось завязать и глаз, но мальчик считал, что теперь пестуну и одного глаза хватит.

— На охоту не ходить, лежи да лежи… а уж я прокормлю тебя, будь благонадежен, мой зверюга…

Перебинтовывать бок Никодим не стал, а нарвал листьев репейника, нажевал и горьким репейным соком залил раны. Беспокоила Никодима только неподвижность и полная безучастность больного.

Мальчик принес воды в шляпе, смочил нос, губы и голову пестуна. Потом еще раз сбегал к ручью, вырыл ямку перед мордой пестуна и вылил в нее воду.

— Может, ночью захочешь, так хоть грязцы полижешь… Уж я — то, брат, знаю, как больному да без воды…

Солнце скрылось, и в ущелье набежали тени.

— Надо домой. Домой мне надо, Бобоша. И ночевал бы я около тебя… И нехорошо бросать тебя, но знаешь, мать у меня, дедка Мирон, Пузан, Чернушка… Они ведь не понимают, что у человека больной, им будь дома — и разговор весь…

Забинтованный медвежонок выглядел очень забавно, но Никодиму он показался необыкновенно жалким. Мальчик несколько раз обертывался на лежавшего в белых перевязках пестуна и кричал:

— До свиданья, Бобошка! До свиданьица, зверище!..

Глава VIII

Утром Никодим издалека закричал пестуну:

— Здорово!

Незабинтованное ухо медвежонка вздрогнуло и насторожилось.

— О-го-го! — закричал на все ущелье Никодим и бросился вприпрыжку к больному. — Вот тебе глухари, братишка!

Никодим положил птиц к морде пестуна. Но медвежонок даже не притронулся к ним. Воду он тоже не пил. Больной звереныш тяжело дышал. Глаза у него опухли и гноились.

Принесенная птица начала припахивать.

— С воньцой-то, может, лучше поешь. Знаю я вашу медвежью породу.

За день мальчик нарвал пестуну несколько шляп красной и черной смородины и высыпал у самой головы. Накопал сладких корешков дикой моркови.

— Хоть ты и подвел меня, хоть и нечестно поступил со мной, Бобоша, но зла я на тебя не помню, меду тебе завтра же принесу.

И снова только поздно вечером ушел Никодим домой.

Зато на третий день картина резко изменилась. Еще с увала мальчик заметил, что медвежонок растрепал и съел птицу, отполз от места, где лежал эти дни, сорвал с глаза перевязку и с поднятой головой встретил Никодима.

Мальчик остановился и выразительно свистнул.

— Вот оно что! Ну, друг, спасибо! Обрадовал ты меня… — начал было он, подходя к пестуну ближе.

Шерсть на загривке медвежонка вдруг поднялась, а оскаленные зубы угрожающе сверкнули.

— Вот ты как! — Мальчик стал отыскивать глазами палку. — Хорош гусь! А если я орясину схвачу да отлуплю тебя, как Сидорову козу, а?.. Ты не гляди, что я ласково говорил с тобой все эти дни… Я, брат, не до дна масленый… Я!.. — Никодим боком подвинулся к березовому сучку и быстро поднял его.

С палкой мальчик смелее подошел к пестуну. Шерсть на звереныше улеглась. Никодим сел на корточки и укоризненно заговорил:

— Это что же, Бобоша? Видно, как туго пришлось, так, Никушка, помоги, миленький, помоги! А чуть отлегло — так «доктору» зубы показывать… А кто тебе, собакиному сыну, собственные низики изорвал? Как ты думаешь, спасибо мне за это мать скажет, а?