#Быр наш. Политический памфлет - Братья Швальнеры

– Господин генерал Краснов! Густав Карлович ждет Вас!

– Густав Карлович… Черт те что… Швед – русский генерал, – пробормотал Краснов себе под нос, выбросил сигарету и вернулся в шатер. Зайдя за ширму, отделявшую адъютанта от приемной Маннергейма, он обмер. Перед ним сидел, облаченный в полное парадное обмундирование императорской армии… чернокожий.5

– Господин генерал Краснов? – не поднимая головы от бумаг, разложенных на столе, спросил генерал.

– Так точно-с, – все еще не до конца веря своим глазам, отрапортовал казак.

– Весьма польщен. Меня зовут Густав Карлович. Однако, Ваша непунктуальность расстроила не только меня, но и великого князя.

Краснов молчал, не в силах вымолвить ни слова.

– Однако, отчего Вы молчите? Что мне передать Михаилу Александровичу при следующей встрече?

– Передайте ему мои извинения. И сами примите их. Густав Карлович.

– Так-то лучше, – собеседник поднял голову от стола и, приветливо и радушно улыбаясь, пожал руку Петру Николаевичу.

– С чем же великий князь пожаловали в ставку?

– Нам приказано усилить оборону у деревни Зазулинце. Получены разведданные о том, что завтра – послезавтра состоится атака на деревню со стороны Днестра. Необходимо предупредить вылазку.

– Какова численность?

– Атаковать будет одна бригада. Мы ударим по ним тремя, тем самым надолго отбив у немцев желание повторять вылазки.

– Но где взять столько личного состава?

– Одна ваша казачья бригада и две «дикие» бригады из хозяйства Хан-Нахичеванского не позднее сегодняшнего вечера также поступят в Ваше распоряжение.

– Отлично-с. Когда прикажете расквартировываться и где?

– Южный берег Днестра, где ставка Половцева. Делать это можете хоть сейчас, к вечеру бригады Хан-Нахичеванского подтянутся к Вам.

– Слушаюсь. Разрешите идти?

– Идите. И помните, что сейчас на Вас смотрит вся империя.

Прискакав в ставку Половцева, Краснов не скрывал скептического настроя.

– Здорово ночевали!

– Здоров! Как съездил? – Половцев был в простой рубахе и казачьих штанах – на заднем дворе ставки рубил дрова.

– Весьма и весьма, – выкуривая одну сигарету за другой, отвечал Краснов.

– Да что с тобой?

– Ты знаешь, кто энтот Маннергейм?

– Кто?

– Негра черный.

– Да ну тебя!

– Вот тебе и ну… Захожу значит в ставку, он там при полном обмундировании, ну весь как есть такой генерал не хуже моего, а с лица – чистый африканец!

– Ну и дела! Ну слушал я про него всякое разное, но чтобы такое…

– Вот и я думаю. Не верю я ему. И приказов выполнять его не стану.

– А ну как трибунал?

– Пущай. Пущай лучше трибунал, чем русской землей по приказу арапа черного торговать!

– Твердо решил?

– Тверже некуда. Сегодня прибудут бригады Хан-Нахичеванского – пои их, корми, расквартировывай, а ни о каком наступлении пусть и не думают. Сдадим Зазулинце и черт с ней, зато солдатики мои целее будут!

– Ну гляди, Петр Николаич, твоя голова!..

Половцев в своих опасениях относительно судьбы генерала оказался прав – если бы Краснов успел на утреннюю встречу с великим князем Михаилом Александровичем, то повел бы себя иначе. Как и обещал Маннергейм, вечером бригады Хан-Нахичеванского прибыли в расположение ставки, а завтрашним вечером немецкие войска захватили Зазулинце без единого выстрела. Краснов сумел сэкономить личный состав, но своим бездействием подорвал оборону Юго-Западного фронта, чем вызвал лютый гнев великого князя. Неделю спустя Михаил Александрович вызвал его и Маннергейма к себе в ставку, в Ростов.

– Как прикажете это понимать? – гремел князь, озаряя своды колонного зала своим резким баритоном. – Бригады Хан-Нахичеванского преодолели такое расстояние, присоединились к Вашим войскам, а Вы своим бездействием практически лишили нас форпоста на Днепре! Что это как не предательство и саботаж? А?

Маннергейм вел себя не в пример достойнее, чем Краснов, и вызывал своим поведением его раскаяние и угрызения совести. Выслушивая попреки и оскорбления великого князя, он стоял, потупив взор, лишь изредка бросая в ответ дежурное «виноват», и ни разу не сложив на других ответственность за потерю участка фронта.

– Позвольте, Ваше Высокоблагородие! – вмешался наконец Краснов.

– Не позволю! Я разговариваю с Вашим командующим…

– Однако же, Вы обвиняете его в том, в чем нет никакой его вины!

– А именно?

– Я своим собственным приказом запретил подконтрольным мне бригадам наступать южнее Днестра.

В воздухе повисло напряженное молчание.

– Вы?! Вы хоть понимаете, что Вы говорите?

– Так точно-с.

– Извольте тогда объяснить причину подобного Вашего поведения!

– Охотно. Я отказывался тогда и отказываюсь впредь выполнять распоряжения военачальника нерусского происхождения!

Великий князь только всплеснул руками.

– Ну что ж… Да, генерал Маннергейм – эфиоп. И что теперь? Что из этого проистекает? Знаете ли Вы, генерал, автор многих книг по истории государства российского, и наш незыблемый патриот, упрекнуть которого в нелюбви к Отчизне никто не вправе, что значит для нашей страны Эфиопия?

– Виноват…

– Тогда послушайте. Помимо Пушкина – я уж не говорю, Вам он по всей видимости на авторитет – нашу страну с Эфиопией связывает не просто многолетняя дружба, а взаимопомощь и выручка. Именно на эфиопские деньги провел Голенищев-Кутузов-Смоленский кампанию 1812 года! Если бы не они, еще неизвестно, чем бы все закончилось, и кому бы Вы сейчас подчинялись, генерал Краснов! Эфиоп – больше русский, чем псковитянин или пермяк! Эфиоп для России больше значит, чем временами государь император, Господи прости!.. – Михаил Александрович осенил себя крестным знамением. Краснов, который действительно и не без оснований считал себя знатоком русской истории, стоял ни жив ни мертв. – А Вы тут такой выискались, бравый казак, и нашу историю попирать?! Нет уж! И воля Ваша, не так страшно то, что Вы оставили Зазулинце, а страшно то, что наша надежда и опора – казачий генерал – эдак вот рассуждает, не разобравшись в вопросе!.. Хотя уж и не генерал…

– Простите?

– Да. Вы не ослышались. За антигосударственные рассуждения на темы, противные русской истории и каждому русскому человеку, к коим и я, и Густав Карлович имеем честь принадлежать, разжалую Вас в полковники. Честь имею, господа!..

«Российская газета», №9, апрель, стр. 3.

ИНТЕРВЬЮ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ ВАСИЛИЯ МИТИНА КОРРЕСПОНДЕНТУ NEW-YORK TIMES БРЮСУ ЛОНГУ (выдержка).

Б.Л.: Василий Васильевич, как бы Вы могли в двух словах охарактеризовать отношения России и Эфиопии?

В.М.: Сложно ответить на Ваш вопрос. И сложно не в риторическом, а скорее в ментальном плане. Представьте себе ситуацию – две части одного народа оказались злой политической волей разделены расстоянием.

Б.Л.: Как в послевоенной Германии?

В.М.: Именно. Вы вспомните, сколько семей оказались тогда разрушенными, просто разделенными Берлинской стеной? Сколько трагедий повлекло ее возведение против воли народа, желавшего мира и единства внутри своей страны на территории свободной Европы? И сколько радости принесло ее разрушение в 1989 году совместными усилиями всей мировой прогрессивной общественности! Так и у нас. По сути один народ – а мы смело можем утверждать о таком явлении в контексте российско-эфиопских отношений – оказался разделен. Одна его часть осталась в Европе, другая изошла в Африку. И вот сейчас мы наконец объединяемся! Как это охарактеризовать в двух словах? Огромная радость всего народа.

Б.Л.: Скажите, в свете описанной Вами общности народов как объяснить разный цвет кожи?

В.М.: Как я уже говорил, наши братья остались в Африке – отсюда и цвет такой. Если бы разделения не произошло, то никакой пигментации, возможно, и не было бы. Однако, история, как Вы знаете, не знает сослагательного наклонения…

Б.Л.: Известно ли Вам, когда и при каких обстоятельствах произошло пресловутое разобщение?

В.М.: Я не историк, но смело могу сказать, что мы движемся в заданном направлении. Я дал поручение Российской академии наук, и в ближайшее время учеными историками и археологами двух стран будут отысканы неопровержимые доказательства моих слов, а также установлены конкретные даты и обстоятельства тех исторических событий, о которых мы говорим.

Конец ознакомительного фрагмента.