Легенда о княгине Ольге - Юрий Ильенко

Танцует княгиня Ольга с мужем своим князем Игорем!

Горько!

Горько!

Горько!

Кони шли ирпеньским бродом над Вышгородом. Стали тянуться мордами к воде, но Владимир не позволил:

— Подбери повод, мать, нельзя им сейчас пить.

Малуша усмехнулась, она не хуже сына знала, что нельзя им пить, однако порадовалась заботливости сына.

— Все, все тебе рассказала. Теперь торопиться надо. Нас уже, пожалуй, хватились, коней седлают. Видишь, Стожары на зарю кажут…

— Не все ты рассказала. Я хочу знать, как она мстила за смерть Игоря.

— Она не мстила за Игоря.

— Неправда!

— Правда. Ох, какая правда, когда б ты знал… Никому, кроме Перуна, она не мстила.

Не такой она была человек, чтобы мстить. Я ведь люблю ее, как тебя, И тебя она любила… Сынок, я не узнаю тебя, ты будто стрела, что летит и остановиться не может. А вдруг в сердце живое ударишь?

— Я скажу тебе, что я задумал, мать… Только я хочу прежде знать, как она мстила за Игоря.

— Не мстила она! — выкрикнула Малуша. — Глуп ты еще, как полюбишь — поймешь. Коня любить, не человека любить. Играешься все, а уж князем величают…

— Я хочу знать, как она мстила за Игоря.

— Слушай! Когда убили Игоря под Коростонем, дружина его заставила Ольгу поит в деревскую землю. Пришли. Те сами вышли из города, упали в ноги. Говорит: возьмите нашего князя Мала в мужья Ольге, за все заплатим. Знаешь, что она сделала?..

Стояли на коленях древлянские мужи, что вышли из города Искоростеня. Грудилась вокруг них Игорева дружина с обнаженным оружием. Перед Ольгой распростерся Мал, князь древлянский. Ольга спросила:

— Где убили Игоря?

— На этом месте, — ответил подобострастно Мал. — Но ты ведь не любила его…

— Ты все так же глуп, Мал, — усмехнулась Ольга.

— Прости.

— Прощаю.

— Он аки волк…

— Молчи!

— Молчу! — со слезой в голосе кивнул Мал.

— Медведя, — приказала Ольга Свенельду.

— Какого еще медведя? — У Мала задрожал подбородок.

— Бурого, — строго объяснила Ольга.

Игорева дружина стала вокруг Мала, ощетинившись рогатинами. Привели на цепях медведя, выпустили в круг. Зверь лег — видно, от страха.

Князь Мал двумя руками ухватился за грудь и пополз на коленях к Ольге.

— Хочешь жить, — сказала Ольга, — борись с медведем.

Мал приподнялся и рухнул на землю бездыханный.

— Отпустите зверя, — сказала Ольга, — пусть живет.

Люди расступились, медведь, будто нехотя, косолапо двинулся к лесу.

Куковала кукушка.

Свенельд спросил Ольгу:

— Тебе кукует?

— Медведю, — ответила Ольга. — А теперь сожгите город!

— Тетенька! — невесть откуда бросилась в подол Ольге девчушка. — Не-е-е надо! Тетенька! У меня в Любече братик сгорел! Не надо, тетенька!

Ольга очнулась, будто от дурного спа:

— Не надо… не надо, доченька…

И расплакалась как последняя баба.

— Та девочка — это я и была, — устало закончила Малуша. — С той поры была при княгине.

Кони шли шагом.

— Мать, — сказал Владимир, — я буду киевским князем. Потом, не скоро… Я не поеду в Любеч прятаться и вернусь к отцу! И не пробуй меня догнать, мама. Облака не догонишь… Прощай!

Владимир развернул коня и пустил его вскачь.

Схватили Владимира под самым Киевом. Как ни отбивался мальчишка, ссадили с коня, заткнули кляпом рот, связали руки за спиной, кинули поперек чужого седла, торопливой рысью побежали в город. Только и успел рассмотреть в темноте кривую ухмылку старого знакомца — гонца да услышал его торопливый приказ:

— В огнищанскую баню его упрячьте, коня — в стойло на место, да оботрите насухо.

…Вскоре бросили, развязав руки, в баню, во тьму. Грюкнул запор. Глухие голоса послышались за дверью:

— Думаешь, скажет, куда бегал?

— У меня заговорит…

— Огнем пытать не дозволят.

— Зачем огнем… Чтоб заговорил, надобно вложить в зубы конские удила, подвесить за руки, а бить не по телу, а по стене супротив сердца… Почнет говорить…

— Малушу надобно стеречь, Малуша князю может поведать…

Голоса удалились. Стало тихо.

И и этой тишине Владимир вдруг почувствовал, что он в бане не один. Присмотрелся. В углу сидел старик — древний, косматый, худой.

Старик заговорил, будто ждал Владимира:

— Обвели тебя, Владимир, вокруг пальца.

— Кто обвел? — встрепенулся мальчишка.

— Известно кто — братья твои старшие.

— Почем знаешь?

— А я ведун. Волхв. Ильм меня зовут.

— Как обвели?

— Малушу напугали, подослали ей своего человека — Виверу, наговорили, будто убьют тебя этой ночью. Вот она и всполошилась и побежала. А им только этого и надобно, затем вас и выпустили из города. А князю донесли, будто ты па киевский стол заришься, за подмогой побежал. Худо, брат, худо. Теперь не докажешь своей правды. Про удила слыхал? Это они нарочно так громко баяли — знали, что ты слушаешь. Стращают.

Небо за крошечным окном бани засерело.

— Откуда все знаешь? Может, и ты с ними заодно?

— Ведун я. Ильм все знает.

— А пошто ты в этой бане сидишь?

— Знал, что тебя сюда приведут. Вот и дожидаюсь тебя здесь целую ночь. — Старик встал. — Сейчас баню истопим.

— Зачем?

— Я перед смертью помоюсь… Тебя от смерти заговорю…

Старик, покряхтывая, неторопливо подошел к очагу. Сунул руку в пепел, пошарил, что-то бормоча, вынул остывший уголек. Покатал его на ладони, продолжая что-то нашептывать. Уголек тихо затрещал и вдруг расцвел на ладони пунцовым цветком — вспыхнул. Старик бросил его в очаг — уголек замерцал голубыми языками пламени.

Владимир зачарованно следил за Ильмом.

— Ильм, как ты сделал это?

Старик не ответил, подбросил в огонь лучины, потом поленьев.

— Дрова откуда? — уже ничего не понимая, потрясенно спросил мальчишка.

— С вечера припас. Это тоже ильм, еще называют его вяз. Самое жаркое дерево для ба-ни, береза такого жара не даст. Раздевайся, сынок.

— Так ведь вода холодная, — растерянно проговорил Владимир и увидел, что в тот же миг забурлила вода в котле и клубы пара наполнили баню.

— Зачем ты пришел сюда, Ильм?

— Разве не понял? Ты хотел все знать про свою бабку, старую княгиню… Я про нес много чего знаю. Я ей сны разгадывал…

Мальчик растерянно озирался:

— Я боюсь тебя… Как ты огонь добыл?

Старик обернулся с тихой улыбкой к мальчику:

— Говорю тебе, с вечера припас. Жар в нем был в середке…

— А вода?

— Много будешь знать — скоро состаришься…

Старик опустил в кипящий котел веник, по не березовый, а собранный из сухих болотных и степных трав. Владимир, уже ничему не удивляясь, послушно разделся. Старик вынул из-за пазухи сухую корку хлеба, стал обтирать ею юного князя, невнятно бормоча какие-то заклинания. Потом объяснил:

— Это пот твоего страха. Я его снял с тебя, страх, сейчас сожгу в огне. — Он бросил корочку в очаг. — Теперь ты бесстрашный, запомни. Ложись на полок, похлещу тебя веничком: дурь выбью, злобу выпущу, лукавство изыму, коварство изгоню, неверность запорю, предательство отгоню… — Старик хлестал мальчишку веником и все приговаривал: — Не люби себя, князь! Люби чада свои!.. Князь всем отец и голова, для них живи! Народ свой люби: от последнего смерда до родной матери! Вот я тебя веничком! Вот я тебя голого! Приходила ко мне бабка твоя, Ольга-княгиня, рассказывала сон вещий.

Из клубов белого пара, под свист веников, возникает картина, да так ясно, будто видит все Владимир собственными глазами…

В княжеской опочивальне над колыбелью склонилась Ольга. Баюкает дитя, о муже думает… И как из туманов в полумраке опочивальни возникают видения:

…вот дружина Игоря скачет на борзых копях лесными просеками. Хочет повернуть Ольга мужа, чует ее сердце беду, по видение ускользает и гаснет во мраке…

…гремит жестокая сеча дружины Игоревой с древлянами. Вот сошлись дна князи лицом к лицу. Как в дурном сне замедленны их движения, бесшумно ударяют мечи по щитам и шеломам… Пытается встать между ними Ольга, но видение вновь растворяется во мраке опочивальни, только свечи мечут неверный свет по углам…

Не находит себе места княгиня в опочивальне, вьется вокруг колыбели голубкой, разрывается ее душа от дурных предчувствий. Думы, думы…

И засыпает Ольга прямо па медвежьей шкуре у колыбели. И сон заполняет княжескую опочивальню, будто не сон это, а явь…

Вот выкатывается из мрака трон киевского князя. Но вместо князя на троне… медведь! А из темных углов, разверзая мрак, косолапо вываливаются другие медведи… и рвут друг друга в исступленной звериной вражде, душат в смертельных объятиях… и наваливаются на того, что па троне — только все они теперь уже в княжеских шеломах. Потом с рычанием сцепившийся клубок укатывается во мрак. А затем всю опочивальню заполняют исхудавшие смерды в изодранных портах и рубахах. Стонут они и рыдают в отчаянье и молятся идолам, что возникают по темным углам опочивальни. И нет этим идолам счета… Как медведи, наваливаются они друг на друга, круша и давя смердов. А вот и сами медведи. Пляшут, трясут головами в княжеских шеломах…