Путь - Ричард Пол Эванс

— Мистер Кристофферсон? — спросила молодая женщина с короткой стрижкой.

— Да. — Я встал.

— Меня зовут Шелли Крэндолл. Я — социальный работник больницы.

«Почему они вместо врача прислали мне социального работника?» — удивился я.

— Я хочу видеть свою жену.

— Простите, но пока это невозможно. Ею по-прежнему занимаются наши врачи.

— Что с ней?

— У вашей жены перелом верхней части позвоночника. Сейчас врачи ее стабилизируют.

— Она парализована?

Я не хотел произносить эти слова. Они сами вырвались. Шелли Крэндолл замешкалась с ответом.

— Пока еще рано говорить. При травмах такого характера пораженные участки сильно вспухают и могут блокировать нервы. Обычно мы выжидаем семьдесят два часа и только потом делаем прогноз о степени поврежденности позвоночника.

— Когда я смогу ее увидеть?

— Вам придется подождать. Как только врачи закончат свои процедуры, я провожу вас в палату. Я искренне вам сочувствую, мистер Кристофферсон.

Я откинулся на спинку стула. Карен и ее муж сели напротив меня. Оба молчали.

Ожидание было изматывающим. Каждая прошедшая минута уносила с собой надежду. Я вслушивался в обрывки чужих разговоров, касавшихся травм других людей, словно все это имело самое непосредственное отношение к Маккейл.

Так миновало около двух часов. Наконец социальный работник повела меня через двойные двери отделения экстренной помощи. Когда я увидел жену, первой мыслью было: «Это какая-то ошибка». Маккейл была сильной и полной жизни. Женщина, лежавшая на больничной койке, выглядела слабой, хрупкой и сломленной.

Моя Маккейл очень изменилась. Она лежала с закрытыми глазами, чудесные волосы разметались по больничной подушке. Возле кровати стояло несколько мониторов. К правой руке тянулась трубка капельницы. Я с удивлением увидел, что лицо Маккейл вымазано в грязи. Наверное, упала ничком и запачкала лицо, а у больничного персонала даже не нашлось времени смыть эти черные разводы.

У меня подкосились ноги. Собственное тело вдруг стало неимоверно тяжелым. Я наклонился к ней, и мои глаза наполнились слезами.

— Микки…

От звука моего голоса веки Маккейл дрогнули, глаза открылись. Она взглянула на меня.

— Я здесь, — сказал я, стискивая ей руку.

В ее глазах тоже мелькнули слезы.

— Я так виновата, — прошептала она.

Я отгонял свои слезы. Перед ней я должен быть сильным.

— За что ты себя винишь?

— Я все испортила.

— Нет, малышка. Ты поправишься. Обязательно поправишься. У тебя все будет замечательно.

Маккейл посмотрела на меня и закрыла глаза.

— Нет, не будет.

Первые сутки прошли словно кошмарный сон. Капельница исправно вводила Маккейл морфий, и потому почти все время моя жена пребывала в сонно-бессознательном состоянии. Я сидел рядом. Один раз она проснулась и спросила, не сон ли это. Как мне хотелось ответить ей: «Конечно, сон». Около восьми вечера я вышел из палаты, чтобы сделать несколько звонков.

Первым, кому я позвонил, был отец Маккейл. Услышав печальную новость, он заплакал и пообещал прилететь первым же рейсом. Затем я позвонил своему отцу. Тот был верен себе. Он молча выслушал мои слова и сказал:

— Я тебе очень сочувствую, сын. Что-нибудь от меня нужно?

— Чудо.

— Увы, чудеса делать не умею. Мне прилетать?

— Не надо.

— Хорошо.

И больше никаких слов. Отец все понимал, и я все понимал. Я привык к таким отношениям с отцом.

Я вернулся в палату, и вскоре позвонил Кайл.

— Как Маккейл? — спросил он.

— Подожди немного, — попросил я и вышел в коридор. — Скверно, что у нее сломан позвоночник. Но насколько скверно, мы пока не знаем.

— Но она не парализована?

До чего противно мне было слышать это слово!

— Мы пока не знаем. Сейчас она не в состоянии двигать ногами.

— Боже, — простонал он. — Но ведь надежда всегда есть, правда? Каждый день происходят чудеса.

— На это мы и надеемся.

Мы долго молчали, потом он сказал:

— Я звоню тебе сообщить, что рекламную кампанию по «Мосту» Уэйтен поручил нам.

Я не сразу сообразил, о чем речь, а когда понял — изумился своей реакции. Эта рекламная кампания несколько недель занимала мои мысли, а теперь вообще утратила для меня всякое значение. В иное время мы бы отпраздновали свою победу обедом в дорогом ресторане. Пили бы шампанское и строили радужные планы на будущее… Тот мир показался мне чем-то далеким. На слова Кайла я отреагировал отрешенным:

— А-а.

Надо же, как быстро я выпал из мира!

Снова возникла пауза. Наконец Кайл произнес:

— Ни о чем не беспокойся. Я все держу под контролем.

— Спасибо.

— Даже не заикайся о благодарности. Маккейл получила цветы, которые я ей посылал?

— Да. Спасибо.

— Передай Маккейл мои наилучшие пожелания. И ни о чем не волнуйся. Я прикрываю твою спину.

ГЛАВА 6

«Ничто не сравнится по мучительности с ожиданием приговора. Разве что выслушивание этого приговора».

Не знаю, как назвать состояние, в каком я прожил эти три дня. Возможно, это был ад, как его показывают в сюрреалистических фильмах. Мое сердце металось между надеждой и отчаянием. Врачи повторяли слова социального работника: пока что они ни в чем не уверены. Степень поврежденности нервов можно определить только через семьдесят два часа. «За семьдесят два часа очень многое может измениться», — твердил я себе. Вероятно, когда опухоль спадет, Маккейл вновь начнет чувствовать нижнюю часть тела и двигать ногами.

Она должна выздороветь. Маккейл в постели, Маккейл, обреченная на неподвижность, — такое просто не укладывалось в голове.

Все остальное в моем мире перестало существовать. Я сидел у постели жены, а ночью спал на соседней койке. По крайней мере, пытался заснуть, поскольку каждые двадцать минут в палату заходила медсестра и проверяла показания электронных приборов, которыми была уставлена койка Маккейл. Мне хотелось, чтобы жена, проснувшись, видела меня рядом. В субботу, ближе к вечеру, прилетел ее отец, и я впервые за это время съездил домой принять душ и переодеться. Но уже через два часа вернулся в больницу.

Наступило утро понедельника. Домой я не поехал. Истекли семьдесят два часа с момента катастрофы, и, как сообщили врачи, они были намерены провести тестирование. Наконец-то мы узнаем, насколько поврежден организм Маккейл. Около десяти утра в больницу приехал Сэм. Мы все избегали говорить о тестировании. Маккейл говорила с отцом о его новом доме во Флориде. Потом спросила меня о работе. Я сообразил, что до сих пор не рассказал ей об успешных переговорах по «Мосту».

— Замечательная новость, — произнесла она.

Сэма эта новость обрадовала больше, чем нас.

— Великолепно! — взволнованно воскликнул он. — Отличная работа, мой мальчик.

Я изобразил на лице улыбку. Рекламная кампания потеряла для меня всякий интерес, и я говорил обо всем этом лишь потому, чтобы не касаться более драматичной темы.

Около половины двенадцатого в палате появилось трое врачей. В руках одного из них я увидел пластиковый чемоданчик, другой держал пюпитр с зажимом, какими пользуются врачи и медсестры, чтобы не писать на коленях. Третьей была врач, которую я видел в день катастрофы.

— Я — доктор Хардман, — представилась она. — А вы, надо полагать, муж Маккейл?

— Да, мэм.

— А вы — ее отец? — обратилась она к Сэму.

Тот кивнул.

— На время тестирования я вынуждена попросить вас обоих покинуть палату.

Я хотел спросить зачем, но промолчал. Я слишком верил врачам. Позже понял, что не столько верил им, сколько надеялся на излечение Маккейл. Сэм отошел. Один из врачей начал задергивать шторы, окружавшие койку Маккейл.

— А можно, мы все-таки не будем уходить из палаты и останемся здесь и послушаем? — спросил я.

К моему удивлению, доктор Хардман не стала возражать. Я наклонился и поцеловал Маккейл в лоб.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя, — прошептала она.

Я покинул огороженное пространство и встал рядом с Сэмом.

— Как вы себя чувствуете? — спросила у жены доктор Хардман.

Маккейл что-то пробормотала.

— Простите, что тревожим вас. Нам нужно провести несколько тестов. Они очень простые и безболезненные.

Послышалось шуршание, затем раздались стоны Маккейл. Чувствовалось, ее переворачивали, чтобы осмотреть позвоночник.

Судя по звуку, один из врачей расстегнул «молнию» чемоданчика.

— Этим инструментом доктор Шиффман будет касаться различных частей вашего тела.

После процедуры я увидел этот так называемый инструмент, напоминающий средневековое орудие пыток: колесо с насаженными на ось иголками.