Рассказы охотника - Илья Салов

Мыкаясь всю жизнь свою с гончими, немудрено, что Андриан знал как свои пять пальцев и все охотничьи места. Он знал поименно каждый остров, все особенности этого острова, лесные дорожки, перемычки, овраги, лисьи норы, мочажины; знал, как и где именно пойдет зверь, и искренно сокрушался, что все эти охотничьи Палестины с каждым годом все вырубаются и вырубаются. Он помнил, например, что Буданиха и Плетневка считались самыми зверьистыми местами, что в Буданиху приезжали на охоту за 200, за 300 верст, а теперь Буданиха эта вырублена сплошь, выбита скотиной и до того оголена, что даже зайцу негде притулиться. Точно то же происходит, по его словам, и с островами по течению рек: Медведицы, Хопра, Вороны, Аркадака и других.

Семья Андриана была довольна значительная: она состояла из его жены, Агафьи, трех сыновей, из которых старший, Николашка, обучался в какой-то школе в Саратове, и грудной девочки. На жену свою Андриан смотрел как на необходимость «по домашности» и в разговоры с нею не вступал. Он и вообще на женщин, так же, как и на немцев, не, обращал внимания и почему-то и тех и других называл «баловством». Только под пьяную руку иногда подлетит, бывало, к какой-нибудь бабе, ширнет ее, помнет, а затем, наддав коленкой, отойдет прочь. В молодости, однако, Андриан был не таков: «баловства» не гнушался, был любим девками и бабами, и хотя даже и тогда особенного уважения к ним не питал, но тем не менее и не брезгал. В то, время он умел и песенку сыграть, и на балалайке отбренчать, и подарочки дарить. То, бывало, колечко купит, то платочек, то орешков и, глядишь, стоит где-нибудь у плетня огорода, обнявшись с красавицей, прильнет, бывало, к щеке ее, да так и замрет.

Когда-то Андриан был, конечно, крепостным человеком и принадлежал помещику капитану Будораге. Будорага этот был в полном смысле слова «широкая натура». Любил поесть, любил выпить и хотя состоянием обладал небольшим, имел всего душ триста, но охоту держал большую. С охотой этой капитан всю осень перекочевывал с места на место, забирался иногда в соседние губернии, соединялся с другими охотами, прихватывал с собой «мелкотравчатых», травил волков, лисицу, зайцев, пил, ел, сибаритничал и наконец досибаритничался до того, что промотал все свои души и умер в нищете. В сущности был он человек не злой, но на охоте под пьяную руку доходил иногда до жестокости: порол охотников, порол пастухов, заступавшихся за свои стада, порол лошадей, порол собак…

В охоту капитана Будораги Андриан попал с малолетства. Сначала был «корытничим» и мальчиком при псарне, затем выжлятником и, наконец, был возведен в должность доезжачего. Будучи «корытничим», Андриан жил в землянке грязной, сырой вместе с собачьим кухмистером хуже всякой собаки, ибо для собак были поделаны в закутах нары, на которые ежедневно постилалась солома, а у него никаких нар не было. Зимой каменные стены землянки промерзали насквозь и покрывались ледяной корой, а весной и осенью сквозь стены сочилась вода, стекала на земляной пол и превращала его в болото. В землянке этой в особом котле варился «махан», заваривалась овсянка, и пар от котла густым облаком наполнял землянку. Только весной и летом Андриан оживал. Он вылезал тогда из землянки, как сурок из норы, и целые дни проводил на воздухе, отогреваясь на солнышке и любуясь красивыми окрестностями. Иногда он брал с собою щенков и уходил с ними в поле; ляжет, бывало, там на спину, а глупые щенки примутся сначала лаять на него, потом лизать лицо и руки, затем, вскарабкавшись на грудь и живот, теребить его за платье. И Андриан рад, бывало, хохочет и переворачивается с боку набок. Доставались Андриану колотушки и от кухмистера, я от выжлятников, и от псаря, но колотушкам этим он не придавал особенного значения, только почешется, бывало, и вообще жизнью на псарне был даже доволен. Он привязался к собакам, которых знал еще слепыми; привязался к людям; оделявшим его колотушками; привязался к лошадям, к бесшабашной охотничьей жизни и до того сроднился с жизнью на псарне, с ее обыденными порядками, с гамом и воем собак, с хлопаньем арапников и звуком рогов, что когда наступала осень, когда охота уходила и на псарне оставался он один с щенками, то ему становилось невыносимо скучно. Он бродил из угла в угол, заглядывал в опустевшие закуты, в опустевшие конюшни и мысленно переносился туда, где происходила лихая травля волков, лисиц и зайцев, где острова наполнялись ревом гона, где гремели рога и голоса доезжачих и выжлятников, где ночью горели разложенные костры, а вокруг костров этих лилось вино, воздух оглашался песнями и земля потрясалась плясками.

Наконец наступила и его пора. Андриану минуло 15 лет, и его сделали выжлятником. Тот, кто знает обязанности выжлятника, тот поймет, конечно, что доля его незавидная… Целый день с утра и до ночи мычется этот несчастный человек, сидя на своей лошади, и минуты нет у него свободной. Только что набросит гончих, как уж он изволь помогать доезжачему. Пошел ли зверь на кругах, он должен его перескакать и направить в стаю, а если перевидит зверя, тотчас же в рог давай голос: по волку с двумя перебоями, по лисе — с одним. Прорвутся гончие — доезжачий; на месте стоит, в рог отзывает, а выжлятник лети за гончими, отхлопывай их и ори во всю мочь: «Чу! Слушай рог!!!». Если в острове есть красный зверь, а гончие натекли на зайца — он спеши остановить их и направить на доезжачего; перевидит выжлятник во время гона отсталых гончих, изволь подбить их и опять ори: «Чу! к нему!!.» Доезжачий уж вышел из острова, подзывает гончих, уж охотники давно спешились и успели уже пропустить по третьей, а то и по четвертой, а выжлятник все еще мычется по лесу, подбивая к рогу отсталых; лошадь его в мыле, рожа в крови, во рту пересохло, горло от крика перехватило, а он все; мычется и ждет не дождется той минуты, когда доезжачий сделает ему позыв: «Иди вон!»

Тем не менее, однако, Андриан был счастлив. С поступлением в выжлятники колотушки заменились уже «лупцовками» со стороны доезжачего, но и «лупцовки» эти не заглушили в Андриане страсти к охоте. Ему нравилась эта дикая, разгульная жизнь, и с каждою осенью он пристращивался к ней все более и более. Года четыре пробыл он выжлятником и, наконец, попал в доезжачие. С поступлением в доезжачие Андриан, так сказать, достиг высшей ступени, охотничьей иерархии. Он сделался уже начальством, под его командой находились уже выжлятники, и ему не было, уже надобности мыкаться по острову и ждать позыва: «Иди он!» Степенно подъезжал он к острову, останавливался от него саженях во ста, чтобы до наброса не побудить зверя, и, дождавшись сигнала в рог в два тона, что означало: «На… брось!» или «Ме…чи!» — он с помощью выжлятников размыкал гончих и, постояв минут пять, пускал их в остров. Ш в ту же минуту остров оглашался его криком. «Полезь, — кричал он, — полезь, гончие, полезь! Собаченьки, добудь, добудь! Сюда, други! Сюда, родные! Тут улез! Тут, улез!» И порсканье его с звонками, переливами и прибаутками раздавалось по всему лесу. Но вот слышит Андриан, что Цыганка тонким дискантом отозвалась по следу, завторил ей Докучай, затянул басом Помыкай, и Андриан встрепенулся. Мигом летит он в ту сторону. «Чу! к нему! — кривит он, подзадоривая стаю к вожакам. — Чу! к нему!» — и во все время гона держится на слуху у гончих… И все это Андриан проделывал не суетясь, не торопясь, а, напротив, как-то даже степенно и важно. Он как-то всегда умел вовремя справить гончих и, несмотря ни на какую обширность и заразистость острова, выставить зверя в поле. Он не суетился, а между тем гончие гнали у него стайно, не в отбой и не вразбивку; зверя в острове не душил, а выставлял на охотников; по острову зря не носился и лошадей не мучил.

Несмотря, однако, на все это, Андриан не всегда угождал сумасбродному капитану, и редкое поле проходило без «лупцовки». Раз как-то он до полусмерти избил Андриана. Дело было так: требовалось из одного громадного леса перевести выводок волков в отъемный остров, отделявшийся от леса небольшой перемычкой. Поступают в подобных случаях таким образом: едут в остров, начинают подвывать волков и, когда волки перейдут, спешат обставить остров охотниками, чтобы преградить волкам путь к отступлению, и набрасывают в остров гончих. Точно так поступил и Андриан, он перевел волков, но капитан запоздал, и, когда гончие были наброшены, волков уже в острове не было. Стая прошла остров молча и капитан вмиг рассвирепел. С поднятым арапником подскакал он к Андриану, соскочил с лошади и принялся колотить его и по лицу и по голове. Кровь брызнула, но кровь эта не остановила расходившейся барской руки — удары арапника продолжали сыпаться, и никто не заступился за несчастного Андриана: ни «лица благородного сословия», бывшие тут же, ни выжлятники, ни борзятники… Заступилась только за своего пестуна стая гончих, стая псов, кормившихся падалью и овсянкой, и как только Андриан упал без чувств на землю, так эти четвероногие мстители и заступники накинулись на капитана Будорагу и чуть не разорвали его на части.