Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

Но я ошибся.

Я всё-таки думал о ней.

Я только о ней и мог думать. Шарлотта была красавицей-девственницей, такой, каких берут в жёны, но внутренний голос говорил мне, что женитьба была бы роковой ошибкой, что я не готов, что у меня ещё масса дел и что существует огромный мир, который надо посмотреть, прежде чем осесть.

И говоря «да» одной девушке и одному образу жизни, разве не говорю я в то же время «нет» десяти тысячам других девушек и других жизней, не прожитых мною?

Вот я несусь со скоростью семьдесят миль в час, и летний ветер обдувает меня. Сквозь рёв мотора слышу хор кузнечиков. Настраиваю приёмник на волну радиостанции Чикаго и слышу, как Одетта поёт «Джон Генри»: её голос — это смесь кленового сиропа и виски, особенно когда она берёт высокие ноты. Дорожная разметка пунктиром проносится под левыми колёсами машины, словно огонь зенитной артиллерии.

Я околдован звуками прямой, как стрела, дороги и, не глядя, настраиваюсь на станцию из Айовы. Хэнк Уильямс поёт «Так одиноко, что я плачу».

Грустная, тягучая песня. Хэнк знает об этом; его голос придаёт песне траурное звучание, и от этого мне ещё печальнее. Его вопли об одиночестве звучат в унисон с осколками моей жизни, и миля за милей пролетает мимо Средний Запад, скучный и однообразный.

Волны горячего воздуха поднимаются впереди над полотном шоссе. Постепенно приёмник перестаёт принимать станцию, и уже не слышно душераздирающих жалоб Хэнка.

Я начинаю грезить наяву.

Вот на двухмачтовой шхуне я огибаю мыс Горн, борясь со страшным ураганом, налетевшим с аргентинского побережья Огненной Земли.

А вот я покидаю Дайи, пробираюсь по заснеженному Чилкутскому перевалу к Доусону в поисках нового Эльдорадо на золотоносных полях Клондайка.

Или представляю себя старым траппером, обутым в мокасины из лосиной кожи и плывущим по реке Пис на севере провинции Альберта в каноэ из берёзовой коры, гружёном первоклассными бобровыми шкурками, к стоянке на берегу Гудзонова залива. Я живу среди индейцев, в окружении волчих стай и тысяч лесных оленей карибу.

Моя жена — местная принцесса, красивая черноволосая индианка из племени кри. У нас маленькая бревенчатая хижина у реки, которую мы срубили вместе.

Она сложена из старых, грубо обтёсанных брёвен и покрыта дёрном — точно такими же крышами покрывали свои хижины старатели во время Золотой лихорадки 1898 года. В этой хижине мы коротаем долгие тяжёлые северные зимы. Мы спим и любим друг друга на лежанке, сделанной из осиновых ветвей и сучьев мачтовой сосны, и морозными ночами, когда за дверью пятьдесят градусов мороза и ветер свистит в щелях, мы укутываемся в тёплую шкуру медведя-гризли, которого я зарезал ударом ножа ранней осенью, когда он попытался наброситься на меня сзади. Мы сажаем огород, едим дикое мясо — живём дарами природы. И очень счастливы…

Может быть, проведу какое-то время на Аляске, размышляю я. Я мечтаю, что живу в эскимосском посёлке недалеко от Нома и охочусь на моржа с каяка из тюленьей шкуры, который сделал своими руками. И охочусь на белых медведей с копьём из челюсти серого кита.

А вот вижу себя новичком-чечако на Аляске: в свою первую долгую зиму в стране полуночного солнца я еду на собачьей упряжке по суровой арктической земле, по замёрзшим следам великих полярных исследователей, проторивших этот путь, — Пири, Бэрда, Скотта и Амундсена, еду на пределе своих возможностей по незабываемой стране мрачного безлюдья и гнетущего безмолвия.

Вспоминаю другого погонщика собак — сержанта Престона из Северо-Западной Конной полиции: я любил слушать его получасовые выступления по детскому приёмнику ночью под одеялом, когда отец думал, что я сплю. Помню, сержант гнал своих собак по тундре, через горы, сотни миль по ледяному северу, неся правду и справедливость на Юкон. И вот взгляд мой застывает, арктические грёзы превращаются в реальность, и зенитный огонь разметки блекнет…

— Франсуа Перро, так, инспектор? — спрашивает Престон грубым, зычным голосом. — Убил трёх индейцев? Украл бобровые шкурки? Напал на двоих у Доусона и забрал всё золото? Ну, думаю, что смогу позаботиться об этом. Его берлога всего в двухстах милях отсюда по Юкону; мне придётся перевалить через два хребта, поэтому могу немножко опоздать к обеду, но мы притащим его живым или мёртвым, правда, Кинг?

— Гав-гав!

— Хороший мальчик…

Открывается дверь, порыв ветра проносится по полицейскому участку. Бац! Дверь с треском захлопывается, и Престон идёт к своре и накидывает упряжь на своего героического вожака. Потом кричит в яростную пургу «Вперёд, Кинг!», раздаётся резкий щелчок хлыста — «Вперёд, собачки! Поехали!»

От таких грёз моё тело как будто наливается силой, но в отличие от Престона оно не готово к преследованию посреди суровой полярной зимы.

Я трясу головой и понимаю, что еду на машине по кукурузным полям Айовы, а не на визжащих, злобных лайках на верхушке мира.

Есть же где-то настоящая, волнующая жизнь. Столько ещё в мире надо увидеть, столько миль отмерить по Дороге Приключений.

Может быть, я наймусь учеником матроса на грузовое судно, уходящее из Сан-Франциско курсом на восток. Или, быть может, на китобой или судно, промышляющее тюленями. Порты захода зазвучат, как страницы дневника Марко Поло: Пекин, Нанкин, Шанхай, Гонконг, Тайбэй, Осака, Кобе, Сингапур.

Затем перейду на судно, идущее к южным островам Тихого океана, и побываю на Фиджи, Самоа, Соломоновых островах, Новой Каледонии и во Французской Полинезии.

Там, на белых песчаных пляжах, среди качающихся пальм и нефритовых лагун, я найду прекрасных женщин — пышнотелых, длинноногих островитянок со смуглой кожей и венками из цветов на головах.

Потом, наверное, отправлюсь в Австралию, чтобы бродить по Захолустью и делать снимки коала и кенгуру. На побережье у Сиднея серфинг должен быть просто великолепен. Без сомнения, я опять повстречаю прелестных женщин: Шейлы, а вот и я! Отправлюсь на север Австралии охотиться на крокодилов, нырять со скафандром у Большого Барьерного рифа и в Коралловом море наблюдать за огромной четырёхтонной белой акулой.

Возможно, я наведаюсь в Рангун, Непал и Калькутту, пересеку Индийский океан, доберусь до Чёрной Африки и брошу сначала якорь на рейде Дурбана, чтобы порыбачить на глубине, а затем с попутным ветром пойду в Кейптаун.

Посмотрю на зулусских воинов и, как знать, отыщу копи царя Соломона; возьму напрокат английский «Лэндровер», проеду по пустыне Калахари до Танзании и стану лагерем у подножия горы Килиманджаро, как Хемингуэй. Заберусь на вершину Кибо — пик Килиманджаро — высочайшую вершину Африки около 5800 метров. И весь этот путь проделаю в теннисных туфлях.

Полюбуюсь на львов, зебр и диких слонов Кении, наймусь журналистом в антропологическую экспедицию в Бельгийское Конго, загляну в пигмейские деревни и воочию познакомлюсь с тысячами вещей, которые до этого существовали только на фотографиях журнала «Нэшенал Джиогрэфик» из библиотеки отца.

А потом — исследования в Бразильской Амазонии, которые мне захочется провести по пути в Перу и Анды.

Я упивался своими мечтами, словно лимонадом.

— Папаши, запирайте дочерей — в городе Брэд Брекк! — крикнул я ветру Айовы, улыбаясь и чувствуя себя прекрасно на этой дороге.

Я уже видел, как развлекаюсь и развратничаю в Азии, в этом блестящем раю плотских утех у Тихого океана, на волшебном Дальнем Востоке, за тысячи и тысячи миль отсюда. А может быть, доберусь даже до Монголии и научусь ездить на лошади, чтобы грабить и насиловать вместе с предками Чингисхана.

Я представил, как влюбляюсь в красавицу-гейшу, хихикающую куколку с веером, что семенит на деревянных гэта. Однажды воскресным днём она приведёт меня к своим родителям, которые живут в крытом соломой бамбуковом доме на горе у скалистого японского берега. Я попрошу её руки, и отец её с поклоном примет это за великую честь, и…

Внезапно мысли мои возвращаются к дороге: я чуть было не съехал в кювет.

В восьмидесяти милях к востоку от Де-Мойна начинаю соображать, что делать, если забарахлит машина. Денег у меня мало, и даже сломанный водяной насос сможет спутать мои планы. Я прогоняю эту мысль и пытаюсь сосредоточить свой блуждающий ум на дороге.

В сумерках включаю фары и вижу, как расцветают придорожные фермы. На трассе полно грузовиков. Со всеми её огнями дорога кажется взлётной полосой: длинной и прямой, уходящей прямо к звёздам…

Спустя два дня я добрался до Аспена. Снял комнату за десять долларов в неделю на Уэст-Хопкинс-Стрит и в тот же день нашёл работу — гонять автомобиль для местного художника, имевшего трёхгодичный контракт на постройку мраморного сада в просторном и роскошном поместье на горе Ред-Маунтин, принадлежавшем какому-то нефтяному магнату из Оклахомы.