Ловля форели в Америке - Ричард Бротиган

Когда Барселона пала, вы улетели в Англию, а затем поплыли в Америку морем. Но любовь ваша осталась в Испании. Это был военный роман. Вы любили только потому, что вы вообще любили всех вокруг, пока воевали в Испании. Во время путешествия через Атлантику вы начали отстраняться друг от друга и стали похожи на людей, которые потеряли кого-то близкого.

Каждая волна Атлантики была мертвой чайкой, влекущей артиллерию плавучего мусора от одного горизонта к другому.

Когда корабль достиг американского побережья, вы расстались, не сказав друг другу ни слова, и больше не виделись. Последний слух, который дошел до меня, сводился к тому, что ты все еще живешь в Филадельфии.

— Вы считаете, что именно это произошло там, наверху? — спросил я.

— Отчасти, — ответил он. — Отчасти именно это.

Он взял трубку, набил ее табаком и закурил.

— Может, хочешь послушать, что еще произошло с тобой? — сказал он.

— Валяйте.

— Ты пересек мексиканскую границу, — сказал он. — Прискакал в один крохотный городишко. Люди знали, кто ты такой, и боялись тебя. Они знали, что ты перестрелял кучу народу из пистолета, с которым ты никогда не расставался. Городишко был настолько мал, что там не было даже священника. Когда крестьяне увидели тебя, они ушли из города. Хоть и дюжие парни эти крестьяне, но с тобой связываться у них не было охоты. Ты стал самым влиятельным человеком в этом городишке. Тебя соблазнила тринадцатилетняя девчонка, и ты поселился с ней в глинобитной хижине. Вы занимались с ней только любовью и больше ничем. Она была худенькая и черноволосая. Вы занимались любовью стоя, вы занимались любовью, сидя на грязном полу. Вы занимались любовью, когда ложились на него рядом с поросятами и цыплятами. Стены, пол и даже крыша хижины залиты твоей спермой и ее слизью. Ночью вы спали на полу, и твоя сперма служила вам подушкой, а ее слизь — одеялом. Жители городка так боялись тебя, что не пытались вмешаться. Через некоторое время она принялась расхаживать по городу в чем мать родила, и жители городка сказали, что это дурно, а затем и ты сам начал тоже разгуливать в чем мать родила, а затем вы оба принялись заниматься любовью прямо в седле на рынке городка, и все люди перепугались настолько, что покинули городок… Он до сих пор необитаем. Люди не хотят жить там. Ни ты, ни она не заглядывали в будущее. В этом не было необходимости.

— Вот видишь, я же знаю, что случилось на втором этаже, — сказал он.

На лице у него светилась добрая улыбка. Его глаза были похожи на шнурки, натянутые на раму клавесина.

Я тоже думал о том, что произошло на втором этаже.

— Ты же знаешь, я сказал правду, — сказал он, — поскольку ты видел все это собственными глазами и прошел через все это сам. Дочитай книгу, которую ты читал, когда я отвлек тебя. Я рад за тебя.

И вновь страницы книги начали мелькать перед глазами, все быстрее и быстрее и быстрее, пока они не превратились в белые гребни морских волн.

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ХОДА ФОРЕЛИ НА ХАЙМЕН-КРИК

Вечная память старому пню! Хаймен-Крик был назван в честь Чарльза Хаймена, долбаного пионера и первопроходца этих земель, на которых никто не хотел поселиться — настолько они были тощи, уродливы и тоскливы. Шел 1876 год, когда он построил избушку на берегу крохотного ручья, орошавшего бесплодную гору. Спустя некоторое время ручей окрестили Хаймен-Крик.

Мистер Хаймен не умел ни читать, ни считать и полагал, что ему это только на пользу. Мистер Хаймен жил случайными заработками годы и годы, годы и годы.

Ваш мул стер подкову?

Позовите мистера Хаймена, и он подкует.

Сгорела изгородь?

Позовете мистера Хаймена, и он поставит новую.

Мистер Хаймен всю жизнь просидел на диете из смолотой вручную муки и брюквы. Он покупал пятидесятифунтовый мешок зерна и сам толок его в ступке пестиком. Он растил капусту на грядке перед избушкой и относился к ней так, будто это была призовая орхидея.

За всю свою жизнь мастер Хаймен ни разу не выпил кружки кофе, не позволил себе ни сигаретки, ни глоточка спиртного, ни бабенки и искренне считал, что был бы большим дураком, если бы позволил.

Зимой небольшая стайка форелей поднимается по Хаймен-Крик, но летом в ручье рыбы нет, поскольку он пересыхает.

Мистер Хаймен время от времени вылавливал пару-другую форелей и съедал их с пшенично-капустным гарниром, и вот однажды он почувствовал себя таким старым, что ему навсегда расхотелось работать, а выглядел он при этом уже так, что дети его боялись, называли злым стариком и не подходили близко к хижине.

Но мистера Хаймена все это не волновало. Уж до чего ему не было дела, так это до детей. Чтение, письмо, дети — все это в одном роде, думал мистер Хаймен и молол зерно, растил капусту и вылавливал пару-другую форелей, если они заплывали в ручей.

Лет тридцать подряд он выглядел на все девяносто, а затем обратил внимание на то, что помирать пора, да так и сделал. И лишь только он помер, как форель перестала заходить в Хаймен-Крик. Форели не стало смысла заходить в ручей, раз старикан помер.

Ступка и пестик свалились с полки и разбились.

Избушка сгнила.

Сорняк задавил капусту

Через двадцать лет после смерти мистера Хаймена несколько человек из общества рыболовов и охотников расселяли форель по окрестным ручьям.

— А чего бы сюда не запустить десяток? — сказал один из них.

— И верно, — подхватил другой

Они опорожнили бидон с молодью форели в ручей, но как только форель касалась воды, она поворачивалась кверху своим белым брюшком и, уже мертвая, плыла вниз по течению.

ФОРЕЛЬ, УМЕРШАЯ ОТ ПЬЯНСТВА

То, что я вам хочу рассказать, это — не отходы из выгребной ямы воображения.

Это — факт, это — реальность.

Одиннадцатидюймовая форель была убита. Душа ее отлетела навеки от вод земных, после того как форель хлебнула глоток портвейна.

Умирать так — это против всех форельих правил. Это противоестественно.

Для форели смерть от естественных причин — это когда рыбак сломает ей шейные позвонки или когда ее поразит грибок, нити которого ползут по ее телу, словно сахарные муравьи, пока вся форель не окажется похороненной в гибельной сахарнице.

Для форели естественно попасть в западню бочага, пересыхающего под конец лета, или очутиться в птичьем клюве или в звериных когтях.

И даже умереть от загрязнения воды, задохнуться, наглотавшись человеческих экскрементов, — это тоже естественно.

Бывают и такие форели, которые умирают от старости, и воды уносят их белые бороды в океан.

Все это в порядке вещей, но смерть от портвейна — это нечто иное.

Этого не прочтешь в «Трактате об уловлении рыб крюком», находящемся в «Своде Св. Олбанса» и написанном в 1496 г. Этого не прочтешь в книге «Маленькие хитрости меловых ручьев» Х. К. Хатклифф (1910). Этого не прочтешь в «Истине, которая удивительнее рыбалки» Беатрис Кук (1956). Не прочтешь и в «Северных мемуарах» Ричарда Фрэнка (1694). Не прочтешь в «Я иду рыбачить» У. С. Прайма (1873). Молчат на эту тему «Ловля форели и изготовление мух на форель» Джима Квика (1957). Нет ничего в «Некоторых наблюдениях за рыбами и плодами» Джона Тавернера (1600). Ни слова в «Реки не дремлют» Родерика Л. Хейга Брауна (1946). Не упоминается об этом в эссе «Пока рыба делает нам честь» Беатрис Кук (1949). Не отмечено в «Удильщике на муху с точки зрения форели» Кол. У. Хардинга (1931). Остается незамеченным в «Этюдах меловых ручьев» Чарльза Кингсли (1859). Не пишется в «Форельном безумии» Роберта Трейвера (1960).

Подобный факт не приводится в «Солнечном дне и сухой мухе» Дж. У. Дунна (1924). Обходится стороной в «Просто рыбалке» Рея Бергмана (1992). Заминается в «У створа» Эрнеста Г. Швибера, Мл. (1955). Не фиксируется в «Искусстве ловли форели на стремнинах» Х. К. Хатклиффа (1863). Его нет в «Старых мухах в новом обличье» К. Э. Уокера (1898). Без него обходится автор в «Весне рыболова» Родерика Л. Хейга Брауна (1951). Отсутствует он в «Решительном удильщике и ручьевой форели» Чарльза Бредфорда (1916). Не найдешь его в «Женщины могут рыбачить» Чизи Фаррингтон (1951). Не хватает этого факта в «Рассказах о Новой Зеландии — Рыбацком Эльдорадо» Зейны Грей (1926). Упущен он в «Путеводителе удильщика на муху» Г. К. Бейнбриджа (1816).

Нигде не упоминается о смерти форели от глотка портвейна.

Описание Главного Палача:

Мы пробудились ни свет ни заря, когда снаружи было еще темно. Со смутной улыбкой на лице он зашел в кухню, где мы поглощали завтрак.

Жареная картошка, крутые яйца и кофе.

— Эй, старая блядь! — сказал он. — Кинь-ка мне соль!

Снасти были уже в машине, так что оставалось только сесть и поехать. С первыми лучами зари мы выбрались на дорогу, ведущую в горы, и отправились навстречу заре.

Свет, струившийся из-за деревьев, был как вход в вечный и полный чудес универмаг.