Дары Зингарцев - Торн Стюарт

В остальном же путешествие наше прохо¬дит день ото дня успешнее, ибо начали уже попадаться на пути селения, возделанные зем¬ли, а с ними — дороги. Мы оставили горы и болота позади, ныне перед нами лежат беско¬нечные джунгли, полные уже испытанных и новых, неизвестных опасностей.

Нам по-прежнему не везет с проводника¬ми — негодяи сбегают ночью в страхе, едва услышат в зарослях свирепый рык тигра. Но эти благородные хищники еще ни разу не на¬падали на лагерь.

Еще одна забавная мелочь, которая, льщу себя надеждой, способна вызвать у тебя, брат мой, недоверчивую улыбку: можешь себе пред¬ставить, не в Аргосе и не в Зингаре, а здесь, на самом краю света, я наконец встретился с Конаном из Киммерии, известным у Черного Побережья под именем Амры. Встреча наша не была мирной, я столкнулся с ним в лесу случайно, почти безоружный. И все же он едва не поплатился жизнью за все свои бесчинства у наших берегов. Ему удалось улизнуть от меня, и с тех пор он рыщет вокруг нашего войска, надеясь застать меня врасплох — мы неоднократно натыкались на следы его сто¬янок. Я в ответ усилил ночные посты и еще не отчаялся заполучить его и привезти в Зингару тебе на потеху — если не всего, то хотя бы голову.

Голубей в клетке осталось не более десятка, и потому я не рискну выпустить птицу, по¬куда мы идем под удушливой сенью здешних лесов. Едва я достигну хоть мало-мальски при¬личного города, и снова дам знать о себе.

За сим остаюсь, преданный тебе принц Римьерос, герцог Лара».

Тщательно запечатав тончайшую рисовую бумагу в два слоя кожи, Римьерос вынул из клетки голубя и приладил письмо на лапку птица Здравый смысл под¬сказывал ему, что из пяти выпущенных голубей до Кор-давы добирался в лучшем случае лишь один, но все же время от времени он отправлял новое письмо — не столь¬ко для брата, сколько для матери.

Королева Теодорис была одной из тех троих, кого принц посвятил в свои честолюбивые замыслы свержения брата с королевского престола. Ради своего младшего сына она готова была перевернуть землю и небо, он же отвечал ей снисходительной привязанностью, позволяя обожать себя, лишь бы это не слишком ему докучало. Материнская любовь может оказаться весьма полезной вещью, если мать эта — вдовствующая королева Зингары.

Узнав, что король посылает младшего брата с дарами к Императору Кхитая, королева сначала пришла в ужас, но, будучи женщиной мудрой, скоро рассудила, что если дать принцу надежный эскорт, ничто не помешает ему вернуться на родину живым и невредимым не позднее, чем через два года. К тому времени подозрения правящего брата — если у него таковые и возникли — скорее всего рассеются, а принц Римьерос вернется народным героем, отважным рыцарем, побывавшем на краю света и пре¬одолевшем несказанные опасности ради славы и процве¬тания родной Зингары. Она изложила все это сыну, и он, хоть и нехотя, но сделал вид, что воодушевлен пред¬стоящей поездкой и гордится возложенной на него мис¬сией.

Итак, королева осталась в самом сердце вражеского лагеря, но не преминула отправить с принцем второго участника заговора — барона Марко. У старого воина были свои счеты с нынешним королем Зингары: в самом начале правления тот дважды, отступая, провел непри¬ятельские войска через земли барона. Заманивая акви-лонцев в глубь страны и одновременно лишая их добычи, зингарские полководцы распорядились жечь за собою все поселки и деревушки. Аквилонцы, разозлившись, довер¬шили разорение, равняя с землей все, что еще оставалось. Их небольшое войско удалось после этого разбить срав¬нительно легко, и король был в восторге от подобного метода изматывания противника.

Однако старый воин, ветеран многих битв и походов, барон Марко открыто возмутился подобным безжалост¬ным обращением правителя с собственным народом, а более всего — с принадлежащими лично ему землями™ и тут же попал в немилость. После чего королеве, це¬нившей по достоинству его поистине собачью преданность, не стоило большого труда постепенно внушить опальному царедворцу мысль, что несправедливо обиженный Римь¬ерос — настоящее воплощение всех заветных чаяний на¬рода.

В этом был тонкий расчет: убедить барона Марко в том, что для Зингары наилучшим королем будет Римьерос, означало убедить почти всю армию. Авторитет старого воина среди простых солдат был огромен, и если бы королю вздумалось поднять против баронетства Ронно свои войска, он сначала столкнулся бы с бунтом окре¬стных мелких дворян, чьи владения находились под про¬текторатом баронства, а затем был бы вынужден подавлять если не восстание, то по меньшей мере недовольство собственной армии.

Окажись король на одном холме, Ронно на другом, а зингарская армия посередине — больше двух третей пошли бы за бароном. Он умел быть и хозяином, и отцом, и полководцем, и верным псом.

У благородного рыцаря Марко да Ронно был только один недостаток: в голове его, серебристой от седины, не могло уместиться более одной мысли за раз. Единожды уверовав в то, что Римьерос — будущий благодетель Зингары, он более не думал об этом, и никакие вздорные выходки принца не могли разубедить его. Он приписывал их горячности, молодости, излишней любви к риску и опасности. Он порой даже называл принца «государь», ничуть не стесняясь чужих ушей, и такова была сила его веры, что он заразил ею и тех, кем распоряжался.

И если сам Римьерос был равнодушен к цели похода, то молодые дворяне немало гордились возложенной на них высокой миссией.

Мать-королева с детства приучила сына никогда не вымещать дурное настроение на тех, кто тебе нужен или может оказаться полезен, и большая часть отряда не знала о его резких припадках ярости и раздражения. А в хорошем расположении духа принц был и великодушен, и щедр, и остроумен. Поход, столь бессмысленный и бес¬цельный с его точки зрения в начале, оборачивался не¬ожиданной стороной: по завершении миссии Римьерос возвращался в Зингару с сотней рыцарей, закалившихся в нелегком походе и преданных ему до мозга костей.

Третьим же из заговорщиков был Светлейший Распо¬рядитель Двора, герцог Пастрелья. Этот ловкий и хитрый царедворец с давних пор был влюблен в королеву. В молодости слыла она женщиной редкой красоты, а зре¬лость придала ее облику истинное величие. Старый герцог боготворил ее — как она боготворила своего сына. Его обожание было тем сильнее, чем несбыточнее мечта об¬ладать когда-нибудь предметом своей страсти. Королева дарила его своей дружбой и даже любовью, но ни разу не изменила мужу — ни до, ни после его смерти.

Ей казалось — и казалось вполне справедливо, — что после ночи любви герцог может охладеть к ней, как только убедится, что возлюбленная его оказалась не богиней, но обычной смертной женщиной. Распорядитель Двора был третьей по значимости фигурой в государст¬ве — после короля и Верховного Жреца Митры. Королева не раз убеждалась в том, сколь полезной может оказаться дружба герцога Пастрелья — и не хотела ее терять.