Письма Г.В. Иванова и И. В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1955-1958) - Георгий Иванов

Ну литавры[67] Вас возмутили напрасно. И Иваск здесь ни причем. Никогда не видел тех литавров, которыми делают гром в симфониях. Я подразумевали литавры, которые так же естественны в конном строю, как седло или ладунки или, какие-нибудь выпушки. Литаврщик имел два этаких вроде барабана, пристроченные к каждой стороне седла. Употреблялись в конной гвардии и (насколько помню) в некоторых армейских кирасирских полках. Я ведь, хотя и мало интересуюсь этим, всосал все подобные штуки «с молоком матери». Все мои от старшего брата, отца, дедов, прадеда, и [неразб., И. улуса?] были военные. И конечно Вы правы инстинктивно, продолжаю чувствовать ко всему такому некую тягу. Напр. смотреть не могу как французы ездят верхом — собака на заборе. «Не мне» конечно ужимка. Но ведь если сказать «мне» — получится верноподданный лубок.

Ну, разбор Вами моих стихов доставил мне физическое наслаждение. Нравится Вам именно то, что и мне нравится. И «русский человек» пошлятина, согласен. Не согласен, что «так занимаясь пустяками» хорошо. Что Вы в нем собственно нашли? Если не лень объясните, м. б. и убедите. Дневник весь существует благодаря «на юге Франции…» и «Отзовись…»[68] Остальное более менее отбросы производства. Анжамбеманы вернее там, где Вам показалась сотня, я ни одного не нашел. Но от этого стишок не выиграл. Ох устал. Напишите [дальше на полях: ] мне чего-нибудь подлинней и на машинке, а то я скучаю в своей кровати, как полынь с анисом. Обнимаю Вас

Ваш всегда Георгий Иванов

[Приписка на полях: ] И. В. Вам очень сердечно кланяется. Она бедная сбилась с ног, ухаживая за мной.

Письмо № 9

22 июня 1956.

Мой дорогой Владимир Феодорович,

Ну что сказать о буре в стакане воды[69], поднятой по поводу какой то Вашей обмолвки. Во первых — вооружитесь хладнокровием и плюньте. Во вторых — «Опытов» я не видел (почему то не прислали), знаю об этой истории только от Вас и по «возмущенной» заметке в Вишняка в «Русской Мысли», но что бы Вы не написали все равно — я на Вашей стороне — ощутил это гевалт как «наших бьют». В былое время, напр. в «Числах» извернулся бы Вам на помощь от сволочей справа и слева. Теперь, сами знаете негде — не те времена. Возможно, что Вы и пересолили или даже брякнули напрасно — но все равно я всегда «за Вас» и это очень искренно и твердо.

Адамович, заметьте, много паршивей Вишняка. Ну что Вишняк — «эссеровска весна в разгаре, Соловейчики так и заливаются, Вишняк в цвету»… И как же ему не вступаться за «оскорбление общественности» на то он и Вишняк — секретарь учредительного собрания и пр. и пр.[70] Адамович — и смиреннее и гнуснее. Он ни в Бога ни в черта, нигилист, метафизическое жулье, добравшееся «до власти». И как только он не плевался в морду общественности, когда это выгодно. [Приписка на полях: пожалуйста «между нами» не проговоритесь какому-нибудь Иваску — сейчас же дойдет, а у нас с Адамовичем заключен теперь «худой мир». Я этого человека знаю как облупленного больше сорока лет. Его основа — ненависть и лютая зависть ко всему даровитому и живому. Сколько подножек он тихомолком подставил, сколько плевков искательно утер, сколько «вех» сменил. Писать об этом так получилась бы толстая книга. Вы ему заранее ненавистны, знаю это. Достаточно соседства Вашего волшебного (да, да — ничего что я «не заметил» Сальери — я живу в полутумане от всяких специй, однако оценил полностью Моцарта и еще вернусь к нему, когда очухаюсь!) — достаточно такого соседства с его бездарным «Блоком», чтобы ему переполниться тихо-мстительного недоброжелательства. Зинаида Гиппиус ему в глаза сказала: вы — как гоголевский художник из «Портрета» — ваша критика как те изрезанные в куски картины которыми у него были набиты сундуки. М. б. Вас поразит, что я так о нем отзываюсь — ведь «неразрывные друзья», целая эпоха? Но для [неразб.: обисил. и] нужно говорить, а в письме не напишешь. Да еще моим почерком. Да еще в моем дохлом виде.

Вы бы мне сделали гораздо большее удовольствие, если бы когда садитесь за машинку и будете клеить марку в 15 центов писали бы мне больше о себе или что думаете, что пришло в голову, без затей. Такие письма мне от Вас большое удовольствие. А то вот толстое письмо и все из пародий. Ну недурно — верно Вы сами и сочиняли. Но сам жанр пародии… Я восхищаюсь скажем Козьмой Прутковым или — отчасти (конечно, не сталактитами и сталагмитами!) Теодором де Бовилем[71]. Но это ведь не пародии, а особый род поэзии. Мы в свое время тоже занимались этими делами, но пародии презирали. Следую — пример заразителен — Вашему примеру и приведу образцы нашего жанра. Возможно, что Вы на них сделаете «фе»

Мандельштам:

Путник откуда идешь? Я был в гостях у ШилейкиДивно живет человек — смотришь не веришь очам.В бархатном кресле сидит за обедом кушает гусяКнопки коснется рукой — сам зажигается свет.Если такие живут на четвертой Рождественской людиПутник молю расскажи — кто же живет на восьмой.

его же в альбом спекулянтки Розе еврейке лет 60 — сидела во Всемирной Литературе, продавая в кредит.

Если грустишь что тебе задолжал я одиннадцать тысячПомни что двадцать одну мог я тебе задолжать.

Той же Розе — я

Печален мир. Все суета и прозаЛишь женщины нас тешут да цветыНо двух чудес соединенье ты:Ты женщина! Ты роза.

[Приписки на левых полях:

Делия, где ты была? Я лежала в объятьях Морфея.Женщина! Ты солгала! — В них я покоился сам.

М. Лозинский]

[На правых полях: М. Л. Лозинскому — Мандельштам

Сын Леонида был скуп: говорил он гостей принимаяСкифам любезно вино, мне же любезны друзья.]

У Гумилева была любовница барышня Арбенина. Приехал Мандельштам (1919 год) и влюбился в нее. Они — т. е. Гумилев и М. стали на этот счет ссориться. «Заплати за меня» — Мандельштам Гумилеву в Доме Литераторов. Гумилев: «За предателей не плачу!» «Перепетии» с ударением на е выражался Евг. Браудо[72] (все это для понимания следуемой басни). Пока Гумилев и Мандельштам из-за Арбениной ссорились, она перешла к Юркуну[73], за которого и вышла скоро замуж.

Басня

В Испании два друга меж собойПоспорили кому владеть АрбойДо кулаков дошло. Приятелю приятельКричит: мошенник, вор, предатель,А все им не решить вопрос…Тут, под шумок, во время перепетийЮрк и арбу увезИспанец третийДрузьям урок: как об арбе ни нойНа ней катается другой.

(мое сочинение). Хватит. По моему наши лучше.

Я уже не раз просил быть снисходительным. Мне и такое письмо трудно собраться написать. Собраться трудно, часами лежу и смотрю на море. Чудное, действительно,

здешнее море. Пальмы, розы, тишина. На другом берегу за горизонтом, резня[74]. Обещают, что перенесут резню и к нам.

[Приписка на полях: Пишу только из дружбы к Вам совсем болен.]

Да вот я Вас спрашивал почему и за что Вы нашли «необыкновенным» стихотворение «так занимаясь пустяками». Если не лень, объясните. Читали ли Вы историю Вашего друга Глеба Струве[75] и что о ней думаете. «Шорохи будуара» меня не удивляют. Я недавно слушал «звуки смерти» и т. п. некоторые очень потрясающее. Насчет каталогов очень Вас понимаю: я напр. в России до революции, читал часами каталоги и справочники всяких редкостей: картины, книги, фарфор, ковры… Был большой любитель всего этого. Потом во время революции, загонял свои богатства и недурно жил.

Ну обнимаю Вас. Жена моя Вам сердечно кланяется.

Г. И.

P. S.

Вы как-то спрашивали о Рудинском[76], Вашем бывшем коллеге, который теперь что-то Вам нагадил. Видал этого бобра и даже ему, публично, нахамил. Это по-моему впечатлению, кретин-черносотенец с адским самомнением, дурак и идиот. Как он и каким боком мог быть участником Вашей студенческой, в общем очень милой компании, не преложу ума. Он (кажется Владимир Рудинский) нечто вроде «политического советника» при выжившем из ума 85-летнем Абраме Гукасове. Или м. б. все-таки это не так? Тот с которым я встретился — идиот и погромщик самой низкой пробы. [приписка на полях: длинный, [неразб., раз….енно] худой с волосами на лоб]

[приписка на полях предходящей страницы: Еще раз Ваш Г. И.]

Письмо № 10