Каникулы строгого режима - Кивинов Андрей Владимирович

Кольцов уже догадался, куда клонит начальник оперчасти. И особо не удивился, потому что еще совсем недавно был в его шкуре. Ну или почти в его. И тоже предлагал знающим людям свою дружбу.

– Хочешь, чтоб постукивал? – Он кивнул на лозунг про дорогу к дому.

Гладких укоризненно поднял палец, реагируя на неполиткорректное слово «стучать»:

– Помогал…

– Ага… – кивнул Кольцов. – Дровишек в баню потаскать, пол в кабинете вымыть… Слушай, коллега, давай не будем держать друг друга за пионеров, ладно? Хочешь подписку взять, так и объясняй. Стесняться не надо. Я не пацан, пойму. Сам народ вербовал.

– Ну, допустим…

– За предложение помочь, конечно, спасибо. Только, ежели меня зарезать захотят, то зарежут, хоть ты меня прапорами с собаками обставишь. А в стуке уличат, так и вообще, без вариантов. Насчет же окопа так скажу – извини, но теперь я в другом. Поэтому «барабанить» не буду.

– Но ты же опер! – с пафосом надавил кум. – Всю жизнь этих волков давил! А сейчас в кусты?!

– Так я теперь тоже волк. Вроде как…

– Ты не спеши пока… – Гладких не скрывал своего недовольства. – Пара дней еще есть. Я ж тебя не прошу специально базары подслушивать и в разборки зэковские влезать. Так, если случайно где-то что-то услышишь… А насчет безопасности не переживай: надо будет – обеспечим.

В последнее Кольцов не очень поверил, кум не волшебник. Пусть про защиту лопушку молодому грузит.

– Ничего я не услышу… Глухой. В Чечне контузило.

Это было сказано таким тоном, что кум сразу понял: дальнейшие уговоры бесполезны. Добрые уговоры. Гладких поднялся из-за стола.

– Ладно, ступай, – махнул он рукой, – Но, если вдруг надумаешь… Всегда рады. Кол-лега. Здоровья тебе. Крепкого.

Когда Кольцов скрылся за дверью, начальник «оперетты» сорвал трубку местного телефона и приказал дежурному:

– Шамаева ко мне! Из четвертого отряда.

Федор Васильевич был откровенно огорчен. Он не предполагал, что с бывшим опером возникнут какие-то проблемы. Практически все осужденные менты, попавшие на общую зону, безо всяких капризов давали подписку о сотрудничестве, понимая, что им грозит в случае отказа. Видимо, этот ухарь и вправду контуженный. Ничего, вылечим. Есть верное лекарство – кулакаин.

В отличие от хозяина, мечтавшего о спокойствии в зоне, кума плавное течение жизни не устраивало. Отчасти в силу служебной необходимости – от него требуют раскрывать преступления, а значит, добывать оперативную информацию, которая в тихой воде не всплывет. Стало быть, воду надо баламутить, чтобы поднять всю тину со дна. Сталкивать народ лбами, провоцировать на активные действия. Тогда появится результат и, соответственно, показатели.

Но главное, что служебная необходимость начинала постепенно перерастать в неслужебную. Своего рода производственная деформация. Гладких уже не представлял свою жизнь без интриг, игрищ, комбинаций, «мутиловок». Ему постоянно надо было с кем-то бороться. Он получал от этого почти животное наслаждение, как поэт от удачно найденной рифмы, а наркоман – от долгожданной дозы. При отсутствии борьбы начинались ломки. Пока без пены изо рта, но довольно мучительные. Самое страшное, что Федор Васильевич искренне считал себя высоким профессионалом и мастером. Не Штирлиц, конечно, но партии разыгрывать умеет. И еще какие партии! Учебники писать можно. Все-таки скоро как десять лет этим живет.

Поэтому отказ какого-то новичка он воспринял как личное оскорбление. И, естественно, решил доказать общественности, что он не «кузнечик зеленый» и не зря носит майорские погоны. Рано или поздно этот герой приползет к нему на карачках с подпиской в зубах и будет готов сдать даже родную маму, невесту или кто там у него есть. Иначе сам станет невестой. Методов убеждения хватит.

В тихомирской колонии Гладких действительно трудился не так давно, всего полгода. До этого служил в Иркутской области. И никому не рассказывал, что истинной причиной перевода в другой регион были все те же шпионские игрища. Он заигрался, перемудрил, ситуация вышла из-под контроля, что привело к массовым беспорядкам в колонии со всеми вытекающими отсюда колото-резаными и черепно-мозговыми последствиями. Начальник лагеря, догадавшийся, что волнения возникли не на пустом месте, а ввиду комбинаторских способностей кума, вызвал последнего и предложил по-хорошему искать новое место, пообещав оказать протекцию и снабдить отличными характеристиками. В случае же отказа пригрозил позорным выдворением из Системы, а то и судебным преследованием.

Подходящая вакансия нашлась в тихомирской колонии. И хотя до Тихомирска было далековато, Федор Васильевич прихватил жену с ребенком и немедля перебрался на новое место. Его хорошо встретили, вручили ключи от служебной квартиры в Потеряхино-2 и благословили на честный труд. Пока он трудился без нареканий, хотя и не сходился в вопросах воспитания с хозяином. Но хозяину было важнее, чтобы место кума вновь не оказалось вакантно, поэтому в жесткую конфронтацию с Гладких он не вступал.

Через пять минут в кабинет уверенно постучались. Это был вызванный осужденный Казбек Шамаев по кличке, разумеется, Шаман. Посланец дружеского Закавказья. Уселся он за уличное ограбление, совершенное в столице, куда приехал с неофициальным и недружеским визитом. На гастроли. Был словлен сознательными трудящимися по горячим следам и честно получил свои пять лет. Срок истекал в сентябре этого года, и Казбек уже готовил «дембельский альбом», мечтая о начале новой жизни. Он забудет о прошлом, пойдет на фабрику или в совхоз, заведет семью. И в зону больше не вернется. Потому что грабить теперь будет исключительно осторожно, в основном по ночам, как все мужчины его тейпа. Он еще молод, всего тридцать. И у него вся жизнь впереди.

Но радость от скорого дембеля омрачало одно «но». Которое в настоящую минуту вызвало его в кабинет. В сейфе у «но» хранилась некая позорная бумажка. Подписка о негласном и добровольном сотрудничестве. Написал ее Шаман после недельного пребывания в ШИЗО, где прежний кум со своими операми обрабатывал его спину и внутренние органы специальными массажерами из жесткой резины. Пришлось сделать нелегкий выбор между здоровьем и горской честью. Казбек выбрал здоровье. И его можно понять: здоровье не вернешь, а честь, в принципе, можно. Но перед тем, как письменно признаться в любви к администрации и доказать, что эта любовь идет от сердца, Шамаев прохрипел, отхаркиваясь кровью, где спрятана общаковая наркота. То есть совершил косяк – проступок, недостойный почетного звания бродяги. За это Казбеку грозило суровое наказание – смертная казнь через заточку.

Но, если уж быть до конца объективным, к Шаману применялись не только методы устрашения. В случае, если он добросовестно послужит делу исправления оступившихся, Казбеку пообещали «удочку» – условно-досрочное освобождение. Мелочь, но приятно.

Само собой, этот порочащий репутацию факт был скрыт от лагерной общественности. Поэтому Шаман пользовался в лагере кое-каким авторитетом, особенно среди земляков-кавказцев. Мало того, вышедший недавно на волю Паша Клык доверил ему присматривать за карантином. У каждого авторитетного бродяги имелся свой объект для присмотра. Шаману достался карантин. Сумрак не стал тасовать министерские портфели, чтобы не вносить раздрай в зоновский истеблишмент, и оставил Казбека при должности.

С Сумраком у Шамана отношения исторически не сложились. И вовсе не из-за национальности или вероисповедания. Никакой ксенофобии. Это в большинстве – вторично. В глубине тонкой восточной души Казбек рассчитывал, что Клык оставит положенцем именно его, а не этого вышибалу. И горько переживал по поводу случившегося, пуская по ночам скупую слезу в ватную лагерную подушку. Один раз попробовал выступить с протестом. Правда, все вышло спонтанно, без предварительной подготовки. Както, перепив контрабандного спирта, Шаман решил повоспитывать работягу-мужика. И не только обидным словом, но и делом. Надо сказать, что Казбек здоровьем обижен не был, с десяти лет занимался вольной борьбой, поэтому даже в крепком подпитии имел явное преимущество. Избиение остановил появившийся положенец. Разгоряченный Шаман с криком «Да кто ты такой?!» попытался схватить Сумрака за шею, но нарвался на добротный удар кулаком в «витрину». Не дав кавказцу опомниться, Витя сорвал со стены барака огнетушитель и разрядил в него весь запас пены. Потом велел «торпедам» – крепким «шестеркам» – увести Шамана в койку, отсыпаться. С пьяным – никаких разборок. На следующий день Сумрак собрал блаткомитет – совет старейшин и устроил третейский суд. Сначала избитый мужик рассказал, как было дело. Так и так, после отбоя притащился пьяный Шаман и учинил беспредел. Потом слово дали обвиняемому. Шаман ничего объяснять не стал: