Рассказы - Андрей Ильин

— Будь.

— Чао.

— До пятницы.

— Прекрасно выглядишь…

Ночью Трепов летел в самолете, лихорадочно соображая, что он забыл сделать. Выходило, что немало. Не в жилу шла командировка. Но он уже летел, и расстраиваться о том, что осталось внизу и сзади, было глупо. Ладно, оставим трагедии до возвращения.

Сергей был хорошим репортером, потому что умел переключаться. Ерунда — сутки туда, сутки там, сутки обратно. Три дня погоды не сделают.

В аэропорту подфартило. На площади, возле стоянки такси, стоял «рафик» местного телевидения с бригадой коллег-телевизионщиков центральных «Новостей».

— Куда? — спросил Трепов, по очереди здороваясь со всеми.

— Хрен его знает, — честно признался оператор Костя, в техсреде просто Костя-фокус, — сами разобраться не можем.

— Тогда мне с вами, — нагло напросился на «постой» Сергей.

— Валяй, — кивнул редактор. Было видно, что ему все и вся надоело и все до лампочки: и «рафик», и Сергей с его командировкой, и бесконечные знакомые, от которых не спрячешься даже на краю света.

— Новый анекдот, — сразу предложил Сергей. — Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить осталось…

— Ха-ха.

Прибежал задрюченный корреспондент местного телевидения.

— Сейчас водила отметит пропуск и подойдет, — пообещал он. — Сейчас. Минутку еще…

— Как там, на местах? — спросил Сергей.

— Обычно.

— Постреливают?

— Случается.

— А насчет пожрать? — встрял Костя-фокус.

— Там полевые кухни развернуты. Водитель знает. Покажете бумаги — накормят.

— Дело, — воспрял Костя.

— Бардак, — лениво возмущался редактор, — мир бардак, война тоже бардак! Нигде порядка нет, — вышел, закурил, привалившись к борту «рафика».

Сергей от нечего делать, рассыпая бисер речей, пытался понравиться симпатичной звуковичке Марине из телевизионной бригады. Та смеялась, строила глазки. Командировка обретала некоторые положительные аспекты.

В кабину ввалился водитель.

— Поехали? — встрепенулись все.

— Счас, за талонами сбегаю…

Опять ждали полчаса или час. Костя-фокус задремал, навалившись на кофры с аппаратурой. Редактор тихо злился про себя, выстукивая дробь костяшками пальцев по стеклу окна. Сергей, давясь хохотом, нашептывал на ухо Марине очередную байку. Местный корреспондент сидел потупив взор, видно, чувствуя себя г чем-то виноватым перед заезжими столичными коллегами.

— Ну, скоро? — в очередной раз спросил редактор.

— Наверное, — пожимал плечами прикрепленный корреспондент.

Снова пришел водитель и, тихо ругаясь под нос, запустил мотор.

Ночью остановились в небольшом поселке. Самого поселка не увидели, было темно, электричество не работало. В местном клубе, превращенном в казарму, туда-сюда слонялись люди в военной форме с напрочь отсутствующими знаками различия. В ушах стоял ровный гул голосов, бряцали котелки, кружки, оружие. В дальнем углу играли в нарды на вплотную составленных коротких «пионерских» койках, поверх одеял прямо в одежде и обуви спали люди.

— Э-гей! Киношники! — крикнул издалека какой-то чрезвычайно знакомый тип.

— «Столичные ведомости», — представился он.

— Ты же был в… — припомнил Сергей.

— Был, был. Я везде был, — хохотнул журналист. — Айда из этого содома.

— Фронта как такового здесь давно нет, — на ходу разъяснял он, — бродят толпы непонятных вооруженных людей. Все стреляют, все мародерствуют, все никому не подчиняются, все называют себя регулярной армией. Вертеп. Вчера шарахнули «Градом» по овечьему стаду, приняв его в темноте за противника. Сегодня все жарят и жрут шашлыки. Черт его знает, может, перепутали, а может, проголодались… Надоело все хуже горькой редьки — ни помыться, ни белье сменить, ни выпивки добыть. У вас водка есть?

Сергей вытащил презентационную бутылку. Журналист оживился, сбегал и раздобыл стаканы, хлеб, тушенку.

— Посижу еще недельку, а потом все брошу к чертовой матери. Надоело. Стрельба с утра до вечера, а материала — кот наплакал. Какой-то спектакль для мирового сообщества, а не война. Оперетка, честное слово. Шантан!

Журналист пил, хмелел и откровенничал.

— Конечно, есть изюминки. Есть. Не без того. Представляете, объявились какие-то местные коммандос, кто такие, откуда, за кого — ни черта не разобрать. Никому не подчиняются, ни с кем не общаются. Днем спят как хори, ночью встают, обвешиваются оружием, оборачивают обувь войлоком и уходят. Где бродят, что делают, опять никто не знает. Только утром — пожалуйста, на поясах болтаются свежие ожерелья из человеческих ушей. Да, да. Такой у них обычай. Я же говорю, содом! Пытались с ними разговаривать из военной прокуратуры — они только молчат и ухмыляются. Доказать ничего невозможно. А боятся их больше, чем других полков. Мне иногда кажется, что только на них военное равновесие и держится. Местные в них защитников видят, мстителей, Робин Гудов, любят чуть ли не до истерики, поят, кормят, в обиду не дают.

Понять что-нибудь — мозги сломаешь! Все с ног на голову. Обрезатели ушей — защитники, армия — не понять что. Еще водка есть? Если хотите живой материал, пробивайтесь в …амский район. Там горячей всего. Туда все едут, и наши, и фирмачи. Только на дороге осторожней. Там сам черт ногу сломит. Не фронт — слоеное пирожное. За иностранными журналистами охотятся все — и свои, и чужие. Похитят и требуют выкуп. Заработки как в СП. Одного испанца три раза выкрадывали. А с нашим братом, безвалютным, не церемонятся. Вертеп! Честное слово, вертеп!

Утром двинулись в горы. «Рафик» трясся на разбитой дороге, сползая колесами в свежие воронки. Костя вначале возбужденно бегал с камерой, снимал остовы давно сгоревших автомашин, разбросанные гильзы, потом устал, поуспокоился, но аппарат на всякий случай держал наготове.

Два раза случайные военные предупреждали об опасности, о том, что дорога дальше, вон от тех кустов до того мостка, простреливается и ехать надо как можно быстрее или ждать ночи. Ждать не хотелось, а хотелось, набрав материал, скорее попасть домой. Опасные участки проскакивали с чувством какого-то детского восторга. Словно в казаки-разбойники играли. «Рафик» мотался из стороны в сторону, в днище колотили камни из-под колес. И казалось, вот сейчас, через минуту хлестанет по окнам автоматная очередь. Даже хотелось, чтобы была очередь и даже, возможно, легкое ранение. Но было тихо. Война спала. И поэтому страшно не было. И еще не было страшно потому, что это была чужая война и убивали на ней чужих людей, не меня, не моих знакомых. Чужая война всегда представляется немного несерьезной, игрушечной. Пострадать в ней кажется невозможным.

— Привал! — объявил водитель, — вода в радиаторе закипела.

Непонятно откуда к остановившейся машине вышли несколько вооруженных людей.

— Табак есть? — спросили они.

Журналисты поделились сигаретами. Бойцы, или кто они там, сели прямо на дорогу, закурили, изредка поглядывая в сторону машины, спросили:

— Вы кто?

— Журналисты, — ответил редактор, рассчитывая на дальнейший разговор, но бойцы курили, молчали.

Костя вытащил камеру и украдкой, из-за «рафика», начал снимать. Его заметили.

— Выключи камеру, — тоном приказа потребовал один из военных.

Костя, дружелюбно улыбаясь, вышел из-за «рафика», продолжая снимать.

— Я сказал, выключи камеру! — с угрозой повторил военный и поднял автомат.

— Да брось ты, — остановили его, — пусть снимает.

Говоривший опустил автомат к земле, отвернулся, выругался.

— Можно спросить? — еще раз попытался раскрутить интервью Сергей.

— Спрашивай, — согласился самый старший.

— Вы кто?

Военные переглянулись, хмыкнули и ответили односложно:

— Солдаты.

Где-то недалеко сыпанула автоматная очередь. Военные инстинктивно пригнулись, развернули оружие на звук, попрыгали в кювет. Оттуда раздалось несколько одиночных выстрелов.

— Поехали, поехали, — заторопился водитель.

Костя еще некоторое время шел по обочине, ловя уходящих в объектив.

Прогремело еще несколько выстрелов. И снова стало тихо. Поехали

Через несколько минут война придвинулась вплотную. Поперек дороги стоял изрешеченный пулями медицинский автобус. Возле него вплотную друг к другу лежали несколько трупов. Под обочиной сильно кричал раненый, которому оказывали первую помощь. Его лицо, одежда, волосы были густо залиты кровью.

— Что здесь произошло? — пытались дознаться журналисты, но на них не обращали внимания — бегали, вытаскивали из автобуса вещи, переносили раненых, сносили в кучу убитых.

Костя перебегал от одной группы к другой, снимал крупным планом пулевые пробоины в бортах автобуса, кровь на сиденьях, застывшие лица мертвецов.

— Не мешайте, отойдите, — толкали, отодвигали его в сторону.