Век перевода (2006) - Евгений Витковский

ГЭВИН ЮЭРТ{18} (1916–1995)

Общежитие, каникулы, опустевшая комната

Общежитие, каникулы, опустевшая комната.Он думал: год закончился, вспоминал школу,Где ребята вокруг так и не стали друзьями.Было тошно, хотелось хоть что-нибудь изменить.Вдобавок теперь он один на один с летом.

Проживет он его у окна опостылевшей комнаты,Чувствуя, как проходит еще одно лето.Но, может, жизнь уже чуточку изменилась?Ему казалось даже — он любит школьных друзей,И даже — что сумел позабыть о школе.

А мир за окном? Неужели такая же школа?С правилами, которые тоже не изменить,Своей любовью, поджидающими друзьями?Нынешние, взяв чемоданы, вышли из комнаты —Вот каникулы и у него, вот и лето.

Неужели он сторож своей одинокой комнатыОт страхов, болезней, слов «привязанность» и «друзья»?Неужели жизнь за окном никогда не изменится?Отчего так тяжко дружить и жить каждым летом?Он не знал, он ведь только учился в школе.

Время открытых окон — вот что такое лето.А еще — любви и переоценки друзей.Их существованье — тоже хорошая школа.Но как ему выбраться из общежитской комнаты!А ветры шептали, что можно всё изменить.

Его измучило слово «любовь», глагол «изменить» —Сколько новых значений им придавало лето!А сами слова вырастали до фраз «о, моя комната»Или «открой же окно». Слова становились школой,Учившей: вот — грамматика, а вот — истинные друзья.

Заседание

Если спросите откудаЭтот крик и шум откуда —Он из зала заседаний,Бесконечных заседаний.Там кричали о порядке,Меньше стало там порядка;Выражений не жалели,Нервов тоже не жалели,Страсть над всем возобладала,Потому что так бывает.

Обсуждали по два раза,По четыре даже раза:И повестку, и регламент(Стал резиновым регламент) —Он распух, не сокращался,Слов поток не сокращался.Так размазывают масло,Тонкой пленкой мажут масло:Вроде чем-то всё покрыто,Чем покрыто — непонятно.

Поругались об отставках,Всех заело на отставках,А достойнейшую группуОбвиняли в групповщине.Не забавно это было,Просто драмой это было,Целым телесериалом,Очень скучным сериалом, —Даже речи прокурораВсем нам ближе и роднее.

Не жалели оскорблений,Недозрелых оскорблений;Всех понос прошиб словесный,Сильным был понос словесный;По макушкам били словом,Под ребро втыкали слово;В общем всех поубивали,В общем скучно это тоже.Ну а те, кто в зале выжил,

Будто в битве страшной выжил.Там, как на море, штормило,Там от лексики штормило;Кое-кто мечтал о бренди,О далекой рюмке бренди;А еще — что за заслугиИм бы орден «За заслуги»,Ведь они прошли сквозь смуту,Усмирив мятеж и смуту,И отныне мир повсюду,Тишина, что очень странно.

Головой лупили в стену —Больно головой о стену!Но потом какая радость,Что лупить не надо — радость:Тихо так, и в этом — счастье;Голове и стенке счастье!Хорошо козла убрати,Заседания убрати,И теперь — хоть прямо в ЦарствоБесконечной, вечной жизни!

КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН{19} (1871–1914)

Два осла

Пришел Осел, как туча мрачный,К своей супруге верной жвачной,Сказав: «Такие мы тупицы,Что хоть сейчас иди топиться!»Но прикусил язык свой длинный,И процветает род ослиный.

Герр Щук

Щук добрым стал христианиномСо всей родней и щучьим сыном.И, как Антоний Падуанский,Он дал обет вегетарьянский.

И вправду, съеденная костьНе укрепляет нравственность!В пруду Щук обустроил склад,Но тухнуть стало всё подряд.

Едва попав в среду вонючую,Травились родственники кучею,Хоть, заклиная рыбью плоть,Антоний рек: «Спаси Господь!»

БИМ, БОМ, БУМ

Вечерний звон летит в ночи,Спешит вечерний звон.Под ним долины и ручьи,Католик добрый он.

Но так себе его дела,Судьба жестока с ним,Поскольку от него ушлаВозлюбленная БИМ.

Взывает он: «Приди! Твой БОМСкорбеет о тебе!Вернись, о козочка, в свой дом,Внемли моей мольбе!»

Сбежала БИМ (что говорить!)И БУМу отдалась.Тому придется замолитьСлучившуюся связь.

Летит всё дальше бедный БОМ,Минуя города,Но всё напрасно: дело в том,Что надо не туда!

Забор

В стране родной благословеннойСтоял забор обыкновенный.

Но, полон творческих идей,К нему пришел один злодей.

Из промежутков огражденияПостроил он сооружение.

Со всех сторон и с разных точекБыл омерзительный видочек!

Хоть экономное правительствоВесьма одобрило строительство,

Но от греха инициаторСбежал куда-то в Занзибатор.

Профессор Штайн

Профессор Штайн сегодня отдыхает,А в доме щиплют кур, шипит утюг.Вдруг в двери стук: служанка выбегаетИ видит — конь, ну попросту битюг.

«Пардон, мамзель, — он ржет. — Целую руки.С заказом я пришел от столяра.Я рамы вам привез, четыре штуки,Хозяин сам не смог зайти вчера».

Из дома закричали: «Что случилось?»Кухарка прибежала, а за нейСама хозяйка в шлепанцах спустилась,Позицию занявши у дверей.

Без воплей за мамашей встали детиИ мопс хозяйкин, спрятавшись на треть;И, наконец, забыв о кабинете,Профессор сам выходит посмотреть.

«Увы, куда мне с лошадиным рылом! —Бормочет конь. — Ну что же, поделом!»И медленно съезжает по перилам,И исчезает грустно за утлом.

В молчании застыли домочадцы:Все смотрят на профессора и ждут.Он морщит лоб, он хмыкает раз двадцатьИ говорит: «Задумаешься тут!»

ЕВГЕНИЙ ВИТКОВСКИЙ{20}

ФРАНЧЕСКО ПЕТРАРКА{21} (1304–1374)

«Душа благая, что угодна Богу…»

Душа благая, что угодна Богу,Что прежде в плоть была облачена,Но не погрязла в суетной гордынеИ менее других отягчена, —Тебе легко отправиться в дорогу;К обители небесной благостыниТы в лодке хрупкой отплываешь ныне,Отринув от себя соблазн мирской,Легко и невесомоЗефиром благовеющим несомаСредь мира, где объемлет род людскойГреховная и тягостная дрема, —Ты, видя гавань на пути далеко,Спеша найти покой.Взыскуешь истого достичь Востока.

Мольбы людские, жалобы и просьбы,Великим гневом благостно горя,На суд предстали во святые кущи, —И всё же им одним благодаряВовеки на земле не удалось быДобиться справедливости грядущей.Но, на Восток взглянувши, ВсемогущийВоспомнит час распятья СвоегоТам, на священном месте, —И Карлу новому мечту о местиДаря, ему готовит торжество;На помощь ныне ко Своей невестеГрядет Господь, могуч и непреклонен, —От голоса егоУже дрожат оплоты вавилонян.

В любом дому — от гор и до Гароны,От Рейна до приморских берегов —Готовятся к сраженью христиане,Ярясь во славу Божью на врагов;Испания, собравши легионы,Уже давно в пути на поле брани,Британия в холодном океане,Вблизи страны нетающего льда,Глядит туда, где сноваЗвучит святого Геликона слово, —Ее сыны уже сейчас тудаСпешат во имя замысла благого,Столь розные по речи и одежде.Кто видел и когдаПодобный гнев единодушный прежде?

Пусть северные страны долго дремлют,Угнетены морозом искони, —Там небо низко и поля бесплодны, —Но там в седые, пасмурные дниНароды жребий воинский приемлют:Они, от страха гибели свободны,Разобщены, но Господу угодны,С германской страстью выкуют клинки,И горе лиходеям —Арабам, сарацинам и халдеям,Живущим воле Божьей вопреки,Чей род одним владыкой тьмы лелеем,Что низменны, подлы, трусливы, злобны,Грязны не по-людскиДа и грешить почти что не способны.

Прозреть давно пора по всем законам,Освободясь от древнего ярма,Которым душу мы себе калечим, —И силу благородного ума,Что дан тебе бессмертным Аполлоном,Яви теперь пред родом человечьимПисаньем или вящим красноречьем,И пусть Орфей иль Амфион придетТебе на память ныне,Когда Италия, о Божьем СынеМечтой окрылена, копье возьмет, —Напомни ей великие святыни,Зажги пред нею светоч путеводный:Она идет в поход,Подвигнута причиной превосходной.

О ты, под чьим благословенным кровомХранится множество премудрых книг,Ты древность изучал неутомимоОт дней того, кто вечный град воздвиг,До Августа в тройном венце лавровом,Чья слава на земле неколебима, —Обида стран далеких кровью РимаОплачивалась прежде много раз,И нынче неужелиНе примет Рим участья в общем деле, —Иль набожно воспрянет в этот час,Как не однажды восставал доселе?Чем защититься супостат захочет,Когда Господь — за насИ нам победу благостную прочит?

Припомни Ксеркса с яростною кровью,Что двинулся на нас в былые дниЧрез море, словно грозная лавина;И жен персидских после вспомяни,Познавших в одночасье долю вдовью;Припомни страшный пурпур Саламина;Но пусть восточной нации руинаНичтожна слишком, — для твоих победВернее нет залога,Чем Марафон и горная дорога,Где Леонид врагу сломил хребет:Таких примеров бесконечно много;Мы Господу хвалу несем в молебнахЗа то, что столько летТы — наш оплот пред сонмом сил враждебных.

Узри Италию и берег Тибра,Канцона, — ты мешаешь видеть мнеНе реку и не гору,Но лишь Любовь, что, представая взору,Меня томит в мучительном огнеТеперь не меньше, чем в былую пору.Ступай, не утеряй своих товарокВ благом пути, занеЛюбви Христовой пламень столь же ярок.

КАРЛ (ШАРЛЬ) ОРЛЕАНСКИЙ{22} (1394–1465)