Юность - Джозеф Конрад

- Эй! Кто там на марсе! Крепите паруса!-кричал снизу Мэхон.

Вы это понимаете? Не думаю, чтобы кто-нибудь из матросов рассчитывал спуститься вниз обычным путем. Когда же мы очутились внизу, я слышал, как они говорили друг другу:

- Уж я думал, мы все полетим за борт вместе с мачтами. Черт меня подери, если я этого не думал!

- Да, и я то же самое себе говорил, - устало отзывалось другое помятое и забинтованное пугало. И заметьте - это были люди, не привыкшие к повиновению! Постороннему наблюдателю они могли показаться сбродом бездельников, не заслуживающих снисхождения. Что побуждало их к этому - что побуждало их слушаться меня, когда я, сознательно восхищаясь создавшимся положением, заставлял их старательно убирать паруса? Они не были профессионалами, они не видели хороших примеров, не знали похвал. Ими руководило не чувство долга; все они прекрасно умели лениться и уклоняться от работы, когда им приходила охота бездельничать, - а это бывало очень часто. Играли ли тут роль два фунта десять шиллингов в месяц? - Они считали свое жалованье ничтожным. Нет, что-то было в них, что-то врожденное, неуловимое и вечное. Я не говорю, что команда французского или немецкого торгового судна не сделает того же, но сделает она это по-иному. В них было что-то завершенное, что-то твердое и властное, как инстинкт; в них проявился тот дар добра или зла, какой порождает расовое отличие, формирует судьбы наций.

В тот вечер, в десять часов, мы в первый раз увидели огонь, с которым вели борьбу. От быстрого буксирования тлеющие угли разгорелись. Голубое пламя показалось на носу, под обломками палубы. Оно колебалось и как будто ползло, словно огонек светлячка. Я первый его заметил и сказал об этом Мэхону.

- Значит, игра кончена, - заявил он, - нужно прекратить буксирование, иначе судно взорвется разом - от носа до кормы - раньше, чем мы успеем отсюда убраться.

Мы подняли крик, стали звонить в колокол, чтобы привлечь их внимание, - они продолжали буксировать. Наконец Мэхону и мне пришлось ползком пробраться на нос и разрубить топором трос. Не было времени сбрасывать найтовы. Возвращаясь на корму, мы видели, как красные языки лижут груды щепок у нас под ногами.

Конечно, на пароходе вскоре заметили исчезновение троса. Пароход дал громкий свисток, огни его описали широкий круг, он подошел к нам и остановился. Мы все столпились на корме и глядели на него. Каждый матрос спас какой-нибудь узелочек или мешок. Внезапно конический язык пламени с искривленным концом метнулся вверх и отбросил на черное море светлый круг, в центре которого покачивались на волнах два судна. Капитан Бирд, неподвижный и молчаливый, несколько часов просидел на крышке люка; теперь он медленно поднялся и встал перед нами у вантов бизани. Капитан Нэш крикнул:

- Переходите на пароход! Торопитесь! У меня почта на борту. Я отвезу вас и ваши шлюпки в Сингапур.

- Благодарю вас! Нет, - сказал наш шкипер. - Мы должны оставаться на судне до самого конца.

- Я не могу больше ждать, - отозвался тот. - Вы понимаете - почта.

- Да, да! У нас все благополучно!

- Хорошо! Я сообщу о вас в Сингапуре... Прощайте!

Он махнул рукой. Наши матросы спокойно побросали свои узелки. Пароход поплыл вперед и, выйдя из освещенного круга, сразу исчез для нас, так как яркий огонь слепил нам глаза. И тут я узнал, что буду назначен командиром маленькой шлюпки и так впервые увижу Восток. Мне это понравилось, и верность старому судну понравилась мне. Мы останемся с ним до конца. О чары юности! Огонь юности - более ослепительный, чем пламя пылающего судна! Огонь, бросающий магический свет на широкую землю, дерзко рвущийся к небу! Его гасит время, более жестокое, безжалостное и горькое, чем море, - и этот огонь, подобно пламени пылающего судна, окружен непроглядной ночью.

......................

Старик, по своему обыкновению, мягко и непреклонно собщил нам, что наш долг постараться спасти для страхового общества хоть кое-что из инвентаря. И вот мы отправились на корму и принялись за работу, а нос судна ярко пылал. Мы вытащили кучу хлама. Чего только мы не тащили! Старый барометр, прикрепленный невероятным количеством винтов, едва не стоил мне жизни: меня внезапно окутал дым, и я еле успел выскочить. Мы извлекли запасы провианта, бухты тросов, куски парусины; корма стала походить на базар, а шлюпки были загромождены до планшира. Можно было подумать, что старик хочет забрать побольше вещей с судна, на котором он впервые стал капитаном. Он был очень-очень спокоен, но, видимо, утратил душевное равновесие. Вы не поверите: он хотел взять с собой в баркас трос стоп-анкера и верп1 (1 верп - малый якорь) . Мы почтительно сказали: "Да, да, сэр!" - и украдкой отправили и то и другое за борт. Туда же мы спихнули тяжелую аптечку, два мешка с зеленым кофе, жестянки с красками - подумайте, с красками! - и кучу других вещей. Затем мне приказано было спуститься с двумя матросами в шлюпки, заняться укладкой и быть наготове, когда настанет момент покинуть судно.

Мы все привели в порядок, поставили мачту в баркасе для нашего шкипера, а затем я рад был на минутку присесть. Лицо у меня было в ссадинах, все тело ныло, я ощущал каждое свое ребро и готов был поклясться, что свихнул себе позвоночный хребет. Шлюпки, привязанные у кормы, лежали в глубокой тени, а вокруг море было освещено ярким заревом пожара. На носу вздымалось к небу гигантское пламя. Слышался шум, напоминающий взмахи крыльев и раскаты грома; раздавался треск, глухие удары, и из огненного конуса сыпались искры.

Судно было повернуто бортом к волнам, и больше всего мне досаждало то, что при таком слабом ветре трудно было удерживать шлюпки за кормой, где они находились в безопасности; с упрямством, свойственным шлюпкам, они старались пролезть под подзор и затем раскачиваться у борта. Они ударялись о корпус, слишком близко подходили к огню, а судно надвигалось на них, и в любой момент могли упасть за борт мачты. Я и два моих матроса изо всех сил отталкивались веслами и баграми, но это занятие надоедало, так как не было смысла мешкать здесь дольше. Мы не видели тех, что остались на борту, и понятия не имели о причине задержки. Матросы потихоньку ругались, и мне приходилось не только работать самому, но и понукать их, а им больше всего хотелось растянуться на дне шлюпки и махнуть на все рукой.

Наконец я крикнул:

- Эй, вы, там, на палубе!

И кто-то свесился за борт.

- Мы готовы, - сказал я. Голова исчезла и вскоре опять появилась:

- Хорошо, сэр. Капитан говорит, что нужно удерживать шлюпки подальше от борта.

Прошло с полчаса. Вдруг раздался оглушительный грохот, треск, звон цепей, шипенье воды, и вылетели миллионы искр в трепещущем столбе дыма, косо вздымавшемся над судном. Крамболы сгорели, и два раскаленных докрасна якоря пошли ко дну, унося с собой двести саженей раскаленной цепи. Судно содрогнулось, судорожно заколебалось пламя, и рухнула фор-брам-стеньга. Она метнулась вниз, как огненная стрела, нырнула и тотчас же выскочила и спокойно поплыла неподалеку от шлюпок, очень черная на светящемся море. Я снова окликнул судно. Спустя некоторое время один из матросов сообщил мне неожиданно бодрым, но заглушенным голосом, словно он пытался говорить с закрытым ртом: "Сейчас идем, сэр" - и скрылся. Долгое время я ничего не слышал, кроме рева пожара. Раздавались также какие-то свистящие звуки. Шлюпки подпрыгивали, натягивали фалини, игриво наскакивали друг на друга, стукались бортами или, несмотря на наши старания, все вместе дружно ударялись о кузов судна. Терпение мое лопнуло, и, забросив трос, я вскарабкался на корму.

Там было светло как днем. Поднявшись на корму, я ужаснулся при виде огненной завесы, а жара показалась мне сначала невыносимой. Капитан Бирд, подогнув ноги и подложив одну руку под голову, спал на диванных подушках, притащенных из каюты; отблески пламени дрожали на его лице. А знаете, чем занимались остальные? Они сидели на. палубе вокруг открытого ящика, ели хлеб с сыром и тянули из бутылок портер.

На заднем плане огненные языки извивались над их головами, а они, как саламандры, казалось, превосходно чувствовали себя и напоминали шайку отчаянных пиратов. Огонь сверкал в белках их глаз и освещал белую кожу, проглядывавшую сквозь дыры разорванных рубах. Все они словно побывали в битве - забинтованные головы, подвязанные руки, колени, обмотанные грязными лохмотьями, - и каждый сжимал между колен бутылку, а в руке держал кусок сыру. Мэхон поднялся на ноги. Красивая голова, орлиный профиль, длинная белая борода и раскупоренная бутылка в руке делали его похожим на одного из отважных морских разбойников древности, веселившихся на кровавом пиру.

- Последняя трапеза на борту,- торжественно объяснил он. - Мы весь день ничего не ели, и глупо было бы бросать всю эту провизию. - Потом он указал бутылкой на спящего шкипера. - Он сказал, что не может проглотить ни кусочка, вот я и уложил его, - продолжал он и, заметив мои вытаращенные глаза, прибавил: - Не знаю, известно ли вам, молодой человек, что он не спал уже несколько суток, а в шлюпках будет не до сна.