Смертельная верность - Татьяна Ефремова

Я протиснулась к нему за спину и начала выкладывать на подоконник принесенные гостинцы. Заглянула в стоящий здесь же, на подоконнике, чайник. Воды, конечно, не было.

Когда я вернулась с полным чайником, Димыч все так же пялился в монитор и шепотом матерился. Кого он тут стесняется в пустом кабинете?

Отвлекся он только, когда я поставила перед ним кружку с кофе и пакет с печеньем.

— Откуда печенье? Ты принесла, что ли? Это хорошо, а то мы утром искали, с чем бы чаю попить, и ни у кого ничего нет, представь. Или зажали просто, с них станется.

— А где все? — спросила я, обводя взглядом пустые рабочие места.

Из-за этих рабочих мест — столов и стульев — числом четыре, да из-за здоровенного сейфа в углу, места для свободного перемещения в кабинете не оставалось. Я всегда поражалась, как Димыч ходит по кабинету и не натыкается на столы. При его-то внушительных габаритах.

— Работают, — ответил Захаров, запуская лапу в пакет с печеньем. — Чего просто так на месте сидеть? Тем более, никто же не знал, что появится добрая девушка Наталья с бочкой варенья и корзиной печенья. Ты чего пришла, кстати? Просто так или по делу?

Я открыла было рот, но Димыч сказал вдруг с нажимом:

— Лучше бы просто так. Дел мне и без тебя хватает. Не знаю, за какое первым хвататься.

— Решил сначала с «Сапером» разобраться? Это тоже дело? Все остальные такие же?

— «Сапер» — это для разрядки. Мозг тоже отдыхать должен. Так чего пришла?

Я вдохнула поглубже и начала, придвигая поближе к Димычу печенье:

— Ты слышал что-нибудь про убийства фигуранта на соревнованиях по «Русскому рингу»? В прошлое воскресенье. Его убили у всех на глазах, можно сказать.

— Допустим, слышал. И что?

— А можешь отвести меня к тому, кто этим делом занимается?

— Зачем? Ты к этому делу каким боком?

Я попыталась принять беспечный вид и поболтала почти остывший кофе ложкой.

— Никаким. Просто я знаю двух свидетелей, которые оттуда ушли. А теперь хотят дать показания.

— А что, есть что показывать? — Димыч совсем не проявлял заинтересованности в этом деле. Его больше печенье интересовало, судя по всему. — И почему сразу ушли? Чего боялись?

— Да ничего не боялись. Просто подумали, что все равно ничего не видели, вот и ушли.

— А сейчас, значит, совесть гражданская замучила? Или вспомнили что-то?

— Да не то, чтобы вспомнили… просто… они же там были… надо же рассказать…

Я мямлила, а Димыч смотрел на меня в упор и меланхолично, как корова, жевал печенье. Нет, не корова. Как буйвол. Или высокогорный як. Но это дела не меняет — он вдумчиво жевал и смотрел на меня, не отрываясь. И под этим его взглядом я совсем забыла, что собиралась сказать, когда сюда шла. Была же у меня какая-то довольно приличная версия событий. Как-то я объясняла мысленно свой интерес к этому делу. А сейчас вылетело все из головы.

Отчаявшись выдавить из себя сколько-нибудь правдоподобное объяснение, я вздохнула и преданно уставилась на Димыча.

Он невозмутимо отхлебнул из кружки и поинтересовался:

— Чего это мы пьем? Вкус непривычный.

— Это кофе. Растворимый.

— Ты принесла, что ли? А чего он так от нашего отличается? У нас, вроде, тоже кофе…

— Этот хороший, — вздохнула я, не ожидая ничего хорошего.

Если Димыч предпочитает на отвлеченные темы беседовать, значит, плохи мои дела. Не расскажет он мне ничего, это уже не раз проверено.

Димыч забросил в себя еще одно печенье, отхлебнул из кружки и поинтересовался как бы между прочим:

— А вот это все — кофе, печенье — это не взятка, случайно? Может, твои знакомые тебя подослали, чтобы узнать, как расследование продвигается? И никакой гражданской совестью тут не пахнет, одно сплошное любопытство.

Ответа ему не требовалось. Сам обо всем догадался. Я поерзала немного на неудобном стуле и снова преданно уставилась на капитана Захарова. А что мне оставалось делать?

Димыч вытер руки носовым платком, потянулся с хрустом и велел, устраиваясь поудобнее:

— Давай, рассказывай.

Пришлось рассказывать. И про Ларку, и про соревнования, и про наше позорное бегство с места преступления. И про настойчивые просьбы узнать, как продвигаются поиски убийцы.

Димыч мрачнел просто на глазах.

— Чего тебя понесло туда? Ты как будто чувствуешь, где назревает что-нибудь… непонятное. И специально туда лезешь. С каких это пор тебя собаки кусачие заинтересовали?

Я помалкивала. Сейчас он поворчит немного, попричитает, а потом успокоится. Это тоже проверено не раз. С Димычем главное — сразу в полемику не вступать и не торопиться оправдываться. Пусть пар выпустит, потом можно и поговорить.

— Ладно, черт с тобой! — Димыч устало махнул на меня рукой и снова полез в компьютер. Видно, судьба у меня такая. Паспорт с собой?

— Зачем?

— Показания с тебя снимать буду. Ты же теперь свидетель у нас… На мою голову. И Лариске своей скажи, чтобы пришла.

Как и следовало ожидать, показания мои Димычу совсем не понравились. Он заявил, что таких свидетелей, которые ничего толком не видели, у него полно и без нас. Велел вспоминать подробно. Подробно я ничего вспомнить не могла, и вместо этого рассказала о предположениях Светы насчет мести кого-то, пострадавшего от воспитанных Юрой собак-убийц.

Димыч хмыкнул и велел нам со Светой поменьше фантазировать не по делу.

— Какая там месть? Обычное дерзкое и хладнокровное убийство. Хотя… Надо поднять сводки, не было ли недавно случаев покусов. Может, правда, у этого типа собака ребенка порвала, и он на дрессировщика вышел.

Я воспряла духом и стала пересказывать все, что узнала вчера от Светы. И вдруг спохватилась:

— Дим, а почему ты-то меня спрашиваешь? Ты, что ли, этим делом занимаешься?

— Молодец! Догадалась! — похвалил меня Захаров, лицом, впрочем, особой радости не выражая. — А я как чувствовал с утра, что какая-то ерунда должна случиться. Уже думал, еще один глухарь нарисуется. А это ты. Замученная гражданской сознательностью и любопытством. Еще неизвестно, что хуже.

И это вместо того, чтобы спасибо сказать. Если бы не я, ему бы никогда в голову не пришло, что Юру могли убить из-за того, что он когда-то из собаки телохранителя сделал. Интересно, почему та же Света в милиции этого не рассказала?

— А ведь мне никто не рассказывал про собак-телохранителей, — словно услышав мои мысли, сказал Димыч. — Ни словом никто не обмолвился, заразы.

— А что рассказывали?

— Да ничего толком. Они вообще странные ребята, эти спортсмены-собачники. Себе на уме. Про собак своих могут говорить, сколько хочешь. Только уши развесь. А как до дела — так никто убитого толком не знал, ни о чем постороннем с ним не говорил, водки вместе не пил. Только собаками его травили, а что за человек был — никто не знал. А теперь выходит, что знали, да только говорить не торопятся. Вот не люблю я дела иметь с такими вот закрытыми группами.

— Что значит «закрытые»?

— Ну вот эти вот, увлеченные чем-то. Не как все. У них там свои правила и законы. Между собой грызутся, но сор из избы не выносят. И своих покрывают до последнего. Я как-то с филателистами работал. Замочили одного, а он марки собирал уже лет двадцать. Начали мы копать в этом их марочном болоте. Елки-палки! Я думал филателисты эти — тихие люди, даже убогие. Сидят себе, марочки пинцетом туда-сюда перекладывают. А там такие интриги, такие страсти кипят! Я удивляюсь, как они все друг друга не поубивали. Тоже никто ничего не рассказывал, все делали вид, что изо всех сил скорбят.

— Так его что, свои же убили? Из-за марки какой-нибудь?

— Да нет. Его племянник родной замочил. Надеялся квартиру получить.

— Ну и при чем тут тогда марки? — Мне стало обидно за всех увлеченных людей. И филателистов, и собачников.

Димыч пожал плечами. Он заранее был настроен против всех людей с интересами и менять точку зрения не собирался.

Он потер с силой затылок и, решившись, предложил:

— Ладно, все равно ведь не отстанешь. Давай договоримся. Ты мне помогаешь узнать кое-что у этих твоих собачников, а я, так уж и быть, буду тебе рассказывать, как продвигается расследование. Только без особых подробностей. В общих чертах.

— А про «кое-что» можно подробнее? Что тебе про них интересно?

— Да не знаю еще. Но со мной они откровенно говорить не станут. А тебе, может, и расскажут чего. Вот Светлана эта, например. Или еще кто. — Димыч посмотрел на мою недовольную физиономию и добавил: — Ты не думай, я тебе тоже расскажу что-нибудь. Прямо сейчас могу. Там, правда, рассказывать пока нечего.

Убитый неделю назад Юрик — Кузнецов Юрий Борисович, тридцати восьми лет от роду — был, на первый взгляд, вполне обычным человеком. Ничего особенного: ни криминального прошлого, ни сомнительных знакомств, ни даже неоплаченных штрафов.