Интим. Разговоры не только о любви - Вишневский Януш Леон

ЗИ: Разумеется. И даже очень часто. «Что со мною будет, когда я останусь один/одна?» Люди существуют в браке, который, пусть и не токсичен, но и здоровым, благоприятным для них тоже не назовешь. Этот союз инертен, он не дает ничего нового. Мир без эмоций, без страстей. Эти люди могут рассчитывать друг на друга, дать друг другу ощущение безопасности – это тоже немало, но там всё холодно.

ЯЛВ: Короче говоря, они предпочитают сохранять не слишком хорошее самочувствие, дабы не обрести еще худшего. Причина, по которой мужчина возвращается к той же самой женщине, вовсе не в том, в чем уверяют писатели-романтики и весь этот Голливуд. На молекулярном уровне у любви очень простое объяснение.

ЗИ: Сравнительно недавно появились возможности заглянуть в человеческий мозг, подглядеть, что там происходит в то время, когда человек чем-то увлечен, занят: переживает любовь, ненависть, печаль, тоску и так далее. Под конец ХХ века это стало возможным, появились методы сканирования, томографии, ядерного магнитного резонанса (ЯМР) – теперь можно заглянуть и удивиться, что у нас в голове, какие там бушуют страсти.

ЯЛВ: Я как раз хотел сказать об этом. Первым проблемой любви, понимаемой как зависимость, занялся профессор Джордж Куб (George Koob), руководитель известного американского The Scripps Research Institute, исследующего зависимости. В семидесятые годы ХХ века в Соединенных Штатах после эпохи детей-цветов, хиппи и необузданной свободы всё громче заявляла о себе проблема наркомании. Поэтому и возник специальный институт, занимающийся этим вопросом. Джордж Куб нашел связь между эмоциями, их продолжительностью и зависимостью. Он выдвинул тезис: любовь – та же зависимость. У находящихся в состоянии влюбленности необычно высока концентрация дофамина. Область мозга, которую называют мезолимбической, под влиянием определенных стимуляторов производит в прилежащем ядре (есть такой отдел мезолимбической системы) огромное количество дофамина. Когда мы что-то хотим (уточняю: в данном случае «что-то» – половое желание, вожделение) и наше желание получает удовлетворение, мы получаем награду в виде порции дофамина, то есть, как только наш голод утолен, выделяется дофамин и заливает определенные участки прилежащего ядра. Мы получили дофаминовый «приз», потому что насытились, успокоили голод. После полового акта мы тоже получаем этот приз – происходит выделение огромного количества дофамина.

ЗИ: Интересно.

ЯЛВ: Успокоение голода, жажды, глоток этанола, амфетамина приводят к образованию дофамина. Нам хорошо, наше самочувствие улучшается. Ровно так же происходит в случае секса: мы имели секс с привлекательной для нас особой, в прилежащее ядро выливается дофамин, и мы получаем сигнал, что всё прекрасно. Мы строим связи, вступаем в отношения, потому что хотим вновь испытать эти ощущения. Как наркоман, который еще раз хочет почувствовать себя лучше всех, мы стремимся к награде. Но однажды люди заметили, что можно обмануть систему вознаграждения и достичь выделения дофамина без, как ни крути, хлопотной суеты по воссозданию ситуации, при которой он выделялся, а просто выпить алкоголь или принять на слизистые оболочки носа (или на гораздо большие по размеру слизистые оболочки влагалища или ректума) дозу наркотика. Интересно, что хорошее самочувствие мы получаем также во время разрядки сексуального напряжения. Так же начинается и любовь – с зависимости: мы получаем положительный сигнал от системы вознаграждения. Со временем мы привыкаем к позитивным сигналам и переходим к другой фазе: нам нужно всё больше наркотика, чтобы ощущать состояние удовлетворенности, это значит, что прилежащему ядру надо всё больше и больше дофамина. Однако этого не происходит, потому что со временем половой акт с той же самой партнершей высвобождает гораздо меньше дофамина. И тогда, оставшись без дозы своего наркотика, мы чувствуем себя плохо.

ЗИ: То есть теперь нашей главной задачей станет предотвращение плохого самочувствия?

ЯЛВ: После какого-то времени впавшие в зависимость люди уже не к радости стремятся, получая свою дозу, их главная цель – избежать плохого самочувствия. Как мы говорили, Джордж Куб занимается зависимостью, в том числе и зависимостью от любви, на уровне нейробиологии. Профессор Куб ставил опыты на мышах-полевках. Эти степные грызуны славятся своими моногамными привязанностями. Самец мыши-полевки совокупляется с первой попавшейся самочкой и живет с ней в моногамном союзе всю жизнь. Он метит свою территорию, прогоняет с нее других самцов и – что интересно – других самок, даже когда у него гон, а у них течка. Аналогия зависимости от любви как от наркотика была исследована как раз на полевках. На людях в силу разных причин вряд ли удалось бы проверить правильность медицинских теорий, связанных с наркотическими состояниями.

ЗИ: Неважно, на нейробиологическом уровне это всё равно даст ответ, почему мы вступаем в моногамные союзы и хотим оставаться в них.

ЯЛВ: Я, понятное дело, не хочу свести человека до уровня молекул, я всего лишь пытаюсь выяснить, почему люди хотят быть друг с другом, почему они долгие годы остаются в браке, хотя природа скорее выступает за то, чтобы мы были полигамными.

ЗИ: Ты хочешь сказать, что через пару лет у нас может возникнуть проблема новых стимулов для того, чтобы обеспечить новые интенсивные дозы дофамина?

ЯЛВ: Это не так просто даже на нейробиологическом уровне. Джордж Куб провел на грызунах два необычных опыта. Опыт первый. Он собрал в закрытом пространстве группу полевок, «наркотизовал» их, а вернее – позволял спариваться. После совокупления самец мыши-полевки приблизительно 24 часа оставался рядом со своей избранницей – защищал ее, оберегал, отгонял других самок. После чего Куб резко разделил пары влюбленных полевок, распределил «супругов» в разные помещения и проводил «тест пловца» – каждого самца бросал в молоко…

ЗИ: Оригинально.

ЯЛВ: Разлученные с самочками влюбленные самцы мыши-полевки не пытались спастись, они дрейфовали на поверхности молока. Зато те самцы-полевки, которые не успели построить отношения, прежде чем утонуть, изо всей силы били лапками по жидкости, борясь за жизнь. Заметьте, что мыши-полевки не знают, что, потеряв смысл жизни и отрешенно дрейфуя на поверхности, они не утонут, а те, кто отчаянно боролся за жизнь, как раз наоборот. Еще один жизненный парадокс, гримаса судьбы. Различие в поведении возникало из-за разного психического состояния: разделение вызвало подавленность, влюбленные не видели смысла в жизни без любимой, они находились в состоянии сильнейшего стресса, полного безразличия. Не подсевшие на любовную зависимость мыши-полевки боролись за жизнь, подсевшие – дрейфовали в состоянии апатии.

ЗИ: Очень интересный пример. Прекрасная аналогия между зависимостью от наркотиков и зависимостью от самки.

ЯЛВ: Второй опыт включал подвешивание полевки за хвост (ужас, а не опыты!). Полевки-одиночки бешено махали лапками, чтобы не упасть. А вот полевки, которых разлучили с самочками, а также полевки, которым перестали давать наркотики, безвольно висели. В плане наркотиков и эмоций биохимия очень схожа. После прекращения поступления наркотика и после разлучения с любимой происходит одна и та же химическая реакция: отсутствие дофамина – отсутствие счастья, и полевка больше не видит смысла в жизни. Но между наркотиками и любовью все-таки есть существенная разница, и, по-моему, прекрасная. Длительный прием психоактивных субстанций ведет к медленной дегенерации мозга. Чрезмерное выделение дофамина в прилежащее ядро мозга через некоторое время приводит к полной дегенерации дофаминовых нейронов в этом отделе мозга, и таким людям все труднее становится найти что-нибудь приятное в жизни. Сначала они перестают ощущать естественное вознаграждение, а потом и то вознаграждение, которое они получают от наркотика. Эндогенно продуцируемые наркотики, связанные с эмоцией любви и вожделения, этого не вызовут. То есть имеется весьма существенное качественное различие, возникающее из способов производства дофамина мозгом. Это установила в своих исследованиях Нора Волков (Nora Volkow), руководящая Национальным институтом по вопросам злоупотребления наркотиками (NIDA) в США. Кстати, внучка весьма любвеобильного советского революционера (был любовником, между прочим, мексиканской художницы Фриды Кало) Льва Троцкого.