Большая Охота - Дмитрий Янковский

— Да, я знаю, — ответил отец.

Конечно, и о моем, и о мамином состоянии он знал еще до того, как прибежал доктор, но зачем-то он хотел узнать об этом и от меня. Ну и пусть, мне не жалко.

— Что с кораблем? — спросил я.

— Заплата на борту выдержала, — ответил дядя Эд, вынув изо рта трубку. — Лопнул один шов на днище, но мои ребята не сплоховали, не испугались, а бросились его заваривать, ныряя под воду по очереди. Правда, теперь у меня не четыре сына, а два.

Он сказал последнюю фразу с таким ледяным спокойствием, что я понял, каково ему на самом деле. Он и трубкой сопел из-за того, что едва сдерживал бушующее внутри отчаяние. Я пригляделся и увидел, как ввалились его глаза, обрамленные темными кругами.

— А что с вами?

— Со мной?.. Да какая теперь разница? — Он отвернулся и замолчал.

Мне стало так неловко, что хотелось провалиться сквозь палубу. Но самым страшным показалось мне то, что дядя Эд, по всей видимости, в смерти сыновей винил моего отца. Ведь если бы отец был осторожнее с разминированием, если бы не понадеялся на приличное расстояние до мины… Да, все могло бы быть чуть иначе, факт. И, похоже, отец с себя этой вины не снимал.

— Вакса! — позвал он.

— Да, мистер Вершинский! — отозвался доктор уже без шутливой интонации, с которой обращался ко мне.

— Помоги мне встать. Я хочу поговорить с Андреем наедине.

— Вам бы следовало лежать.

— Вакса!

Доктор вздохнул, но подчинился. Мы Ваксой взяли отца под руки, но он не дал нам поднять себя, а встал сам, опираясь на наши плечи. Ноги его сильно дрожали.

— Дальше я сам, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Пусть я ничего и не вижу, но ноги работают. Вакса, можно мы пройдем в изолятор?

— Да, конечно. Но я помогу.

— Нет!

Я повел отца между кроватями туда, где виднелась раздвижная дверь изолятора с красными полосами на стекле. Странно, но с каждым шагом он опирался на мое плечо все сильнее, словно силы оставляли его. Сервомотор двери вышел из строя, поэтому мне пришлось открывать ее руками, поднатужившись изо всех сил. Наконец я с ней справился и провел отца внутрь. Он был бледный, как смерть.

— Садись, тут кресло, — сказал я.

— Да. Не отходи от меня. Я должен сказать тебе нечто важное. Важное не только для тебя, но и для всех людей.

— Для всех, кто на корабле?

— Сейчас да. Но может настать такой день, когда ты сможешь помочь всем людям на свете. Ты ведь знаешь о моей тетрадке?

— Конечно.

— Она не одна. За три последних года я сделал множество записей. Не только на пластике, но и на кристаллах. Там запечатлены голоса перекрикивающихся торпед, когда они преследуют цель, и когда ищут пищу, и когда просто лежат на поверхности океана. Помнишь, море выбросило дохлую мину на берег? Я ее препарировал и сделал зарисовки внутренностей.

— Думаешь, это пригодится тем, кто живет за пределами нашего острова? Люди на материке наверняка знают все это лучше нас. На биотехнологических заводах остались чертежи всех этих тварей.

— Не все так просто. Я узнавал. Почти сразу, как только плохая управляемость биотехов стала очевидной, технологию производства искусственных организмов запретили по всему миру. Может быть, чертежи сгоряча даже уничтожили, все равно от них не было никакого проку. Они не помогали справиться с биотехами. Возможно, конечно, что их оставили, но засекретили строжайшим образом, чтобы никому в голову не пришло повторить самую страшную ошибку человечества. Но, как бы там ни было, тебе их вряд ли удастся добыть в ближайшее время.

— Мне?! — удивился я.

— Да. Конечно, тебе будут помогать и другие люди, но тетрадки и кристаллы я никому, кроме тебя, не оставлю.

— Почему?

— Потому что все, что я записал, с точки зрения закона — преступно. Фактически я изучал устройство биотехов, что запрещено напрямую.

— Дурацкий закон! — вспылил я.

— Не совсем, — вздохнул отец. — Попади эти записи в недобрые руки, и неизвестно, к чему это могло бы привести. Я, например, знаю, каким звуком можно приманить целую стаю торпед. Этого уже достаточно, чтобы упечь меня на всю жизнь в тюрьму, а записи уничтожить — все, до последнего листа. Но тебе, ребенку, проще будет сохранить их, когда мы выберемся на материк.

— Но зачем? Зачем, если даже заводские чертежи не помогли бороться с биотехами?

— А никто и не пробовал, — отец откинулся в кресле и поправил бинт на лице. — Пробовали от них защититься, но их слишком много. Пробовали их штурмовать, но их опять-таки слишком много. Они слишком умны, они с легкостью уходят от бомбардировок с воздуха, их не засекают обычные средства обнаружения, потому что не могут отличить от крупных рыб. Сражаться с биотехами — это все равно, что сражаться с самим океаном. Человечеству это пока не по силам.

— Но ты же смог… — неуверенно произнес я.

— Вот именно. Потому что я только часть человечества. И у меня была очень маленькая цель. Я не пытался уничтожать этих тварей, мне достаточно было на время их обмануть. Но главное даже не это… Понимаешь, Андрей, у меня не было выбора. Мне надо было доставить рыбу на остров. Пусть даже ценой жизни. Просто доставить рыбу на остров. Я знал, что когда-нибудь мои наблюдения понадобятся именно для этого, потому и записывал все. А человечество имеет возможность отсидеться на материках, преодолевая океаны по воздуху, на баллистических лайнерах. Людям хотелось бы расчистить океаны, но они могут, по большому счету, не делать этого. Человечество не в состоянии победить то зло, которое оно создало. А вот человек может. Человечество слишком большое, поэтому в среднем у него выбор есть всегда. А вот с одним человеком может случиться такое, что выбора у него не будет. Вот представь, если бы вдруг перестали работать баллистические порты, а мы с мамой оказались на другом материке. Что бы нам оставалось делать? Вот и сейчас мы были вынуждены покинуть остров, потому что нас мало, и все мы попали в критическую ситуацию. И нам придется сражаться с этими тварями. Победить или погибнуть. Человечество в целом избавлено от этого. Оно может, в крайнем случае, назначить солдат, которые за деньги попробуют уничтожать биотехов. Но эта затея, я уверен, обречена на провал. Потому что сделать это могут только люди, у которых действительно нет выбора. Не те, которые могут погибнуть, если займутся этим, а те, которые умрут, если не ввяжутся в эту борьбу. Я хочу, чтобы ты собрал таких людей, когда вырастешь.

— Но ведь у меня будет выбор… — попытался возразить я. — Будет выбор не делать этого.

— Да, конечно, — с грустью ответил отец. — В этом самое слабое место моей затеи. И все же я оставлю записи именно тебе. Ослепнув, я все равно не могу их никак использовать.