Александр Башлачёв: исследования творчества - Сергей Васильев

Почему?

Потому что в рок-культуре того времени он почувствовал жизнь. «Искру электричества».

Загремим, засвистим, защелкаем!Проберет до костей, до кончиков.Эй, братва! Чуете печенкамиГрозный смех русских колокольчиков?<…>И в груди — искра электричества.Шапки в снег — и рваните звонче.Рок-н-ролл[4] — славное язычество.Я люблю время колокольчиков.

На самом деле, объяснить, где есть жизнь, а где ее нет, не так-то просто. Трудно объяснить. Легче спеть:

И пусть разбит батюшка Царь-колокол —Мы пришли с черными гитарами…[5]

Дар Божий как раз и заключается в том, чтобы не замечать стен, разгородивших человеческую жизнь на клетки-загоны.

Точность Сашиного выбора подтверждается тем, как легко и естественно рок-движение[6] приняло череповецкого барда. Только успев появиться в московском и ленинградском рок-подполье, он становится важнейшей, может быть, даже центральной его фигурой, — если такие определения вообще применимы к неформальному сообществу. Во всяком случае, именно Башлачёву принадлежит гимн русского рока — «Время колокольчиков». Песня исключительно оптимистичная для 80-х годов (имеется в виду, конечно, искусство этого периода, а не продукция комсомольских ВИА).

Впрочем, гимн и не должен быть похож на похоронный марш.

Именно Башлачёв нашел сильные и гордые слова, которыми наши «доморощенные битлы» могли на равных разговаривать с англосаксонскими корифеями.

Уберите медные трубы!Натяните струны стальные!А не то сломаете зубыОб широты наши смурные.

Искры самых искренних песенПолетят как пепел на плесень.Вы все между ложкой и ложью,А мы все между волком и вошью.

Можно сказать, что русский рок примерно с 80-го года — с того момента, когда он перестает отождествлять себя с танцплощадкой, — ожидал такого человека, как Башлачёв.

Следовало бы упомянуть еще одну социокультурную нишу, казалось бы, специально под него выкроенную. Традиционная авторская песня — русская поэзия под музыку, под ту же самую акустическую гитару. Именно так: «у русской поэзии появилось новое, параллельное русло. Его создали „поющие поэты“…»[7]. Один из них — В. Высоцкий, которого Башлачёв считал учителем и которому посвятил триптих «Слыша B. C. Высоцкого». К сожалению, серьезная история авторской песни до сих пор не написана, поэтому я не рискнул бы давать исчерпывающих объяснений: что именно не устроило в ней Башлачёва. Обращаю внимание на хронологию. В 1983 году ни Высоцкого, ни Галича уже не было в живых. Реальная обстановка в недозапрещенных структурах Клуба самодеятельной песни (КСП) может быть реконструирована по репортажам в тогдашнем рок-самиздате: «выходили исполнители очень похожих друг на друга песен про природу, от которых остается один мутный образ: дождливый вечер…»[8].

Был ли он политическим певцом, «певцом протеста»?

Новейшая история, которую многие видели собственными глазами и ощущали на собственной шкуре, трансформируется самым причудливым и патологическим образом. Именно потому, что она новейшая, то есть из нее извлекается не только архивная память, но и не потерявший актуальности интерес.

Литературная тусовка так и не простила Башлачёва — не потому, что злопамятна, а потому, что он, даже став историей, ломает установленные правила. Мешает играть в любимые пузыри[9]. Мы уже упоминали журнал «Знамя». Вот что там напечатали о Башлачёве в 1992 году:

«Он появился у самых дверей первой свободы где-то в районе восемьдесят пятого, когда поэт уже обязан был чувствовать, что воздух начинает пахнуть иначе, что такой рывок из рабства не рифмуется с ситуацией, что так дико кричать, как он кричал, уже странно, поздно, почти неприлично… Это было похоже на смех без причины».

Между прочим, статья называлась «Жизнь с кокаином». Причем тут кокаин и кто с ним «жил»? Оказывается, Башлачёв — тот самый, который «специально был дан в почти уже вольный момент». У него имело место «наркотическое, кокаиновое опьянение свободой, волей и воздухом…»[10].

Удручающе низкий уровень «искусствоведения с кокаином» был сразу же отмечен специалистами[11]. Но для историка представляют интерес легкие передергивания. Во-первых, поэт Башлачёв «появился где-то в районе» не 85-го, а 83-84-го. При Андропове отношение властей к рок-музыке резко меняется к худшему. Режим выходит из глухой обороны, репрессии затрагивают людей, не связанных с политикой. Летом 1983 года начинаются аресты рок-музыкантов. В марте 1984-го прямо на сцене берут под стражу Жанну Агузарову за исполнение невиннейших песенок. Аудиторию большого Дома культуры тоже распихивают по «воронкам»[12].

И в это самое время Башлачёв поет:

Плюю в лицо слуге по имени народ.Мне нравится БГ, а не наоборот.

Песня 1983 года.

Ни при Черненко, ни в первые полтора года правления Горбачева никакими «почти уже вольными моментами» тоже не пахло. Осенью 85-го Александр Новиков получил 10 лет лагерей за то, что делал для рок-групп самодельные колонки и усилители. Летом следующего, 86-го года под лозунгом «борьбы с нетрудовыми доходами» крушили помидорные теплицы и выволакивали пассажиров из частных машин.

С точки зрения той эпохи творчество Башлачёва представляло собой откровенный криминал. На темы политики он высказывался откровеннее, чем большинство соратников (чем вышеупомянутый БГ, Майк, Кинчев и др.). Но политическим автором в современном понимании все-таки не был. Самая «антисоветская» его песня — «Абсолютный вахтер» — созвучна эпохе, но не умещается в ее злободневность.

Абсолютный Вахтер — лишь стерильная схема,Боевой механизм, постовое звено.Хаос солнечных дней ночь приводит в системуПод названием… да, впрочем, не все ли равно.

«Ведь этот город скользит и меняет названья…», «бал на все времена…», — снова и снова повторяет Башлачёв после убийственно-точных примет времени и места. «Стерильная схема» не привязана к идеологии, династии и цвету флага.