Три метра над небом (сборник) - Николай Беспалов

Оно все логично. Парасковья по своей природе блажиха. Народ в селе ей не верит. Свекор тем более. Тем более дыма-то нет.

А почему дыма нет? А все просто: занавеска сгорела, а маренная сосна так просто не поддается. Тем более что Парасковья воды плеснула полный ушат.

Сорвав горло, женщина уселась на завалинку. Отдышалась, огляделась, а дыма-то нет. Догорела занавеска и дым выветрился в открытое окно.

Сидит женщина, ушибленная головой, покачиваясь телом и тихо-тихо подвывает.

– У-у-у. Будь она проклята эта жизнь. У-у-у, чтоб вы все подохли.

Кому она желает смерти, Парасковья не уточняет.

А свекор к тому часу, накурившись до того, что дым из ушей мог попереть, подхватил короб и пошагал в село.

Шел не спеша, но пришёл вовремя: Парасковья как раз собралась вернуться в избу.

– Чего блажила-то, невестушка?

До сих пор свекор помнит шелк кожи молодой невестки, что отдалась отцу мужа беспрекословно и даже с большим удовольствием.

– Али кто насильничает над тобой? Так ты не сопротивляйся, прими, как дар Божий.

– Стар стал уже, а ума не нажил. Все об одном.

– Так оно же соль земли. Если бы не это, то что бы с нами, людишками, стало бы. Вымерли бы.

А Федул в этот час продолжал лупить Федору. А как иначе, если она такое сказала: тебе не с женщиной трахаться, а с козой.

Она выворачивается, пытаясь увернуться, и это распаляет мужика ещё пуще.

В медицине есть несколько понятий агрессии. Все перечислять мы не станем, нам кажется, что Федул проявляет один из наиболее распространенных типов агрессии – сексуальной. Корни её в детстве. Да черт с ними!

Федорино лицо опухает, глаза затекли, волосы растрепались. Страшный вид.

Как бы нам сладко не пели женщины – женщина всегда провоцирует интересного ей мужчину на агрессию. Часто – неосознанно. Откуда у Федоры сейчас сознание? Если бы Федул никак не отреагировал на слова Федоры, она бы перестала воспринимать его как сексуально привлекательный объект.

Но вот кулаки Федула заболели, а кое-что другое пришло в состояние, пригодное для забивания гвоздей. И опять всполошились птицы, и пастух, далеко не отогнавший стадо, костит греховодников.

– Совсем народ оскотинился. Вместо того, чтобы делом заниматься, они грешат где попало.

Время неумолимо. Косари вернулись в свои дворы, их жены готовят ужин. Пастух пригнал стадо в село, пришло время вечерней дойки.

А в семье Парасковьи и Федула полный разлад.

Сева успел обмочиться, его дед-отец выпить припасенную им самогонку, сама хозяйка еле-еле добрела до кровати и рухнула рядом с сыном. Сотрясение мозга все-таки.

А что Федул и соседка? А чего им? Они утомленные лежат на траве. Удовлетворенные и умиротворенные. А побои? Заживет! Главное они довольны собой. Кто-то испытывает удовлетворение от того, что создал нечто полезное обществу, кто-то от того, что написал роман или, на худой конец, принес в дом копейку.

– Вёдра надо бы найтить.

– Сдались тебе эти вёдра.

– Тебе-то что, ты мужик. А нам, бабам, без ведёр никак в хозяйстве не обойтись. Молоко куда доить-то? А корм свиньям, где запаривать? Никак нельзя.

– Так вёдра-то не твои, а мои.

– А ты думаешь, к дуре Парасковье вернешься?

– Почему нет то?

– А потому, что Парасковья твоя не с одним тобой трахается в доме своем.

– Мели, да знай меру.

– Дурак ты, Федул. Как ты за околицу на свою рыбалку, они с твоим отцом в кровать другой рыбалкой заниматься. И Севка от него, а не от тебя. Так что как ни крути, а чужой ты в своей избе. Папаша твой тот ещё ходок был. Полсела от него понесло.

От удара Федула Федора на этот раз увернулась. Страсть-то прошла. Сколько можно?

– Беги, беги, лахудра. Ищи мои вёдра. Все равно отберу. Право имею.

– А ты беги к своей бочке с говном. Парашка скоро лопнет.

Разошлись недавние партнеры по сексу. Это мы так выражаемся. У них для этой ситуации есть другое определение, но мы воздержимся его произносить.

В избе Парасковьи смрадно. Пахнет мочой и дымом. К этому добавим запах перепрелого пуха матраса и тяжелого перегарного от самогона. Отец Федула зашел в избу и тут же вышел.

– До чего оскотинилась баба. Спалю к ё-ной матери избу. Не отмоешь уже.

Все бы кое-как, но корове не объяснишь же, что у людей такая вот закавыка в жизни вышла, что хозяйка головой стукнулась и что изба чуть не сгорела. Ей с полным выменем стоять тяжело. Ждала, ждала и не утерпела – начала мычать, что выть.

– Что баба, что скотина, один черт, им бы повыть.

Отец Федула, выпив самогону, вышел из избы и теперь курит. Корова мычит, надрывается, а свекор дымит и в ус не дует. До чего же у него нервы крепкие. Он таков был и тогда, когда пятнадцать лет назад, застав жену свою в сарае с соседом в неприличном виде, то есть жопа соседа была усыпана прыщами, ни один мускул у него на лице не дрогнул, всадил нож промеж его ягодиц и ещё повернул пару раз для пущего эффекта. А жену отволок в избу и бил долго. До тех пор бил, пока у неё изо рта кровь не пошла. В ту пору как раз родился Севка. Сын его от Парасковьи, а Федул, тоже сын, но от жены, тот год как раз уехавши был с мужиками на шабашку, не в том смысле, что воровать, а в том, чтобы на стороне деньгу заработать. Так что хозяину, по ту пору единоличному, от болезни жены убытку не было – невестка восполняла.

Кстати, Парасковьей её обозвал он, на самом деле имя ей Параскева.

Мычание коровы услышала другая соседка, та, чья изба слева.

– Христа на вас нет. Почто животное мучите?

– Кто её мучает? Я доить не приспособлен, а Параскева в доме, сама должна слышать.

– Знаю я, к чему ты, старый хрыч, приспособлен. Девок портить ты приспособлен. Одной ногой в могиле стоишь, а туда же, все под юбку норовишь залезть.

– К тебе под юбку залезешь, ни в какой бане не отмоешься.

– Не тебе говорить. Я твой хрен ни в жизнь к себе не пущу. Помоечник ты, пихаешь в любую щель.

Ограниченность интересов сельчан обусловлена их почти абсолютной оторванностью от внешнего мира. Как в прошлом году после урагана оборвало электричество, так до сих пор оно не восстановлено. Денег, видишь ли, нет. На все есть деньги, а на столб и провода – нет. Зато в остатке раз в неделю завозят сюда водку и вино. Хватает ровно на два дня. Но это не огорчает сельчан. А для чего картошка?

Нет в селе другого развлечения, кроме как выпить и заняться блудом. Одно странно – как бы много времени они не занимались сексом, а детей мало. Не родят бабы, и все тут. Мудра мать Природа.

– Папаша, Вы что тута сидите? Чего в избу не идете?

Подошел Федул. У него ноги и кулаки болят, у него желание крепко выпить и завалится спать.

– Не твоего ума дело. Где хочу, там и сижу. Лучше на свою жену погляди. Избу чуть не спалила, сына изуродовала. Шляешься незнамо где.

За сыном не заржавеет. Куда ушли обычаи пращуров – уважительно относиться к родителям?

– Это ты шляешься по лесу. А мы тута работаем.

– Оно и видно, как вы работаете. Корова не доена, сена нет. Огород зарос. Как зимой жить-то будете? Крыша и та шифером крыта. Раньше солому скармливали.

Из избы послышался голос Параскевы.

Что-то голосит, а что не разобрать.

– Во, вишь, как голосит, как нетельная корова.

Темнело, село затихало. И лишь на подворье Федула и Параскевы неспокойно. Мужики ругаются между собой, баба голосит в избе, а корова изошлась мыча. Мальчик Сева затих, и невдомек матери поглядеть, что с сыном-то.

И одна Федора находится в состоянии благости. И она не минула той злосчастной ступеньки, но так как весом она уступает Параскеве, то «полет» её вниз происходил легче. Ну и что, что слегка ударилась головой. Но и голова у неё крепче. Приложила к затылку холодный окатыш и отпустило.

Сидит она на валуне, на берегу реки, ноги опустила в воды её и тихо напевает песенку:

– Топится, топится в огороде баня. Женится, женится мой милёнок Ваня. А у кого какая баня, у меня с белой трубой. У кого какой залётка, а мой самый дорогой. Не успела моргануть, да убежал уже к другой. До свиданья, Ванечка, да я тебе не парочка.

Сверху донеслось:

– Сидит Ванька у ворот, широко разинув рот, а народ не разберет, где ворота, а где рот.

Это пастух, отогнав стадо в село, вернулся к реке искупаться.

– Отдыхаешь, Федора, от трудов праведных? То-то я гляжу, рожа у тебя такая, будто телега по ней проехала.

– С лица не пить. Тебе чего надо-то?

– Вот искупаюсь, а потом скажу, чего надо.

– Мне ли не знать, чего вам, кобелям, надо. У тебя не смылится, а у меня не порвется.

– Сама сказала.

Купаться в реку пастух полез через двадцать минут. Силы в нем много, да и Федора не промах.

– Ты вёдер не видал?

Спрашивает Федора пастуха, который плескается недалеко.

– Вёдра сына Параскевы?

– Они самые.

– Ты, Федора, все-таки баба глупая. Ты же на них сидишь. Глянь себе под ноги.

Точно! Вёдра бултыхаются у валуна, на котором сидит баба.

– Своровать хошь?

– Чего своровать-то? Они бесхозные. Севка бросил.