Дань с жемчужных островов - Кристина Стайл

Зрители вопили, размахивали руками, били кулаками по скамьям и плечам соседей, на что те совершенно не обращали внимания, увлеченные кровавым зрелищем. Конан, дрожа от восторга и возбуждения, сжав стальные кулаки, не отрывал жадного взгляда от рыжего пса. Он всей душой желал великолепному зверю победы, и она пришла даже раньше, чем на то рассчитывала улюлюкающая толпа.

Рыжий в длинном прыжке повалил палевого на мокрый от крови песок, впился издыхающему противнику в горло и изо всех сил замотал головой так, что во все стороны полетели клочки мяса, шкуры и шерсти. Несчастный бил лапами по воздуху, но вскоре, издав длинный вой, удивительно напоминавший человеческий стон, затих. Рыжий выплюнул добычу и, сделав несколько шагов в сторону, сел и принялся зализывать незначительные раны, которые успел нанести ему враг.

Толпа взорвалась оглушительными криками. Кто-то орал от восторга, кто-то сыпал проклятиями, и только равнодушных в амфитеатре не было. Возле одной из скамеек, стоявшей совсем близко к проходу, откуда выпускали собак, шел ожесточенный спор. Люди кричали так громко, что Конан невольно заинтересовался и обратился к своему соседу:

— Что там происходит?

Щуплый низкорослый человечек, напоминающий невероятную помесь крысы и обглоданного кота, с готовностью откликнулся:

— Ты здесь впервые, приятель?

Киммериец окинул недомерка взглядом и досадливо поморщился, однако кивнул:

— Да. Я вообще впервые в Шандарате.

— Тогда сейчас все объясню* На тех скамьях обычно сидят владельцы собак. По правилам боев, установленным давным-давно и никогда не нарушаемым, пес должен участвовать не более чем в трех поединках. Вообще-то справедливое требование. Так вот, это был третий бой рыжего. Скорее всего, его хозяйка отказывается снова выставлять пса сегодня, а хозяин палевого, у которого есть еще несколько собак, наверное, настаивает на четвертом поединке…

— Хозяйка? — не скрывая своего изумления, перебил своего собеседника Конан.

— Сразу видно, что ты чужак в нашем городе, — усмехнулся щуплый. — Иначе ты знал бы, кто такая прекрасная Амарис.

Конан вытянул шею и попытался разглядеть таинственную хозяйку роскошного бойцового пса, который привел киммерийца в такой восторг. Спор у скамьи владельцев собак утих, люди разошлись, и варвар наконец увидел эту женщину. Высокая, стройная, прекрасно сложенная, она резко поднялась со своего места и решительно направилась вниз, на площадку. Великолепные темно-каштановые волосы, отливавшие на солнце старой медью, были уложены в несложную прическу, служившую, по всей вероятности, не для красоты, а для удобства. Гибкую фигуру, в каждом движении которой чувствовалась уверенность и сила, плотно облегал костюм из мягкой серой кожи: узкие брюки, заправленные в высокие сапоги, и короткая куртка без застежки, из-под которой выглядывала ярко-зеленая шелковая блузка. В правой руке, облаченной в перчатку, Амарис держала сложенный пополам маленький хлыст, которым нервно постукивала по голенищу сапога. Стремительная, как порыв ветра, она быстро спустилась вниз и подошла к рыжему мастафу.

Остановившись в нескольких шагах от зверя, женщина пристально взглянула на него и что-то сказала. Пес повернул к хозяйке тяжелую голову с черной, словно одетой в маску, мордой и медленно, как бы нехотя, подошел, вильнул хвостом и сел возле ее ног. Амарис положила руку на голову собаки, слегка потрепала ее, почесала за ухом и снова что-то проговорила. Пес поднялся на ноги и не спеша потрусил к выходу. Женщина удовлетворенно кивнула и вернулась на свою скамью.

Конан не отрываясь глядел на красавицу. Его любвеобильное сердце стучало в горле, щеки заливал безумный жар, а тело колотил озноб. Хороша! Необыкновенно хороша! Ему еще никогда в жизни не приходилось встречать женщин, в которых грация, изящество и потрясающая женственность так блестяще сочетались бы с силой, уверенностью, волей и смелостью, причем сила эта, скорее, была внутренней, скрытой и от этого еще более притягательной. Он до такой степени размечтался, обдумывая, как бы подобраться к Амарис поближе, что не услышал гонга, возвещавшего о начале следующего боя, и пришел в себя только тогда, когда сосед подергал его за рукав:

— Садись! Представление продолжается.

На площадку выпустили двух следующих бойцов. Один из них, темно-серый с черными рваными полосами, как у тигра, сразу привлек внимание Конана. Ростом и силой серый явно не уступал рыжему, но если тот запугивал противника грозным рычанием, то этот дрался молча, лишь скаля белоснежные клыки в жуткой улыбке. Второй, шоколадно-коричневый, был ниже ростом, но значительно более тяжелым и мускулистым. Оба не торопились начинать драку, а, застыв как вкопанные, стояли друг против друга, присматриваясь и примериваясь.

Зрители тоже замерли и, затаив дыхание, ждали начала поединка. Наконец кто-то не выдержал и громко засвистел, и тогда вся толпа заверещала и заулюлюкала, подбадривая собак, призывая их уничтожить друг друга. Шоколадный повернул голову к зрителям, приветливо махнул хвостом, приняв на мгновение добродушнейший вид, и вдруг, зарычав, бросился в середину круга. В тот же миг серый напал на него. В красивом легком прыжке он настиг врага, укусил его в бок и моментально отскочил. Сумел ли он нанести серьезную рану, не мог сказать никто, ибо на темно-коричневой шкуре кровь была почти незаметна.

Шоколадный взвизгнул и попытался догнать серого, но тот, изогнувшись, словно пантера, вильнул в сторону, а его соперник едва успел остановиться возле самой решетки. Зрители, сидевшие в первом ряду, отшатнулись. Не обращая на них внимания, коричневый снова погнался за серым, но тот вдруг резко встал и так щелкнул челюстью, что этот звук услышали даже на задних рядах. Из шеи коричневого брызнула кровь, но он, похоже, даже не заметил этого. Оттолкнувшись от земли лапами, он кинулся на врага, рассчитывая ударить его в плечо и опрокинуть. Серый не сумел устоять на ногах, и острые зубы оставили глубокую отметину на его шелковистой шерсти. Рассвирепев, он, все так же не издавая им звука, рванулся вперед и, опрокинув противника, начал рвать его зубами. Какое-то время по площадке катался рычащий и визжащий комок, от которого во все стороны лете-ми клочья мяса и брызги крови. Казалось, коричневому мастафу пришел конец, однако жажда жизни, видимо, была в нем настолько сильна, что он все-таки вывернулся, отбежал в сторону и замер, тяжело дыша и роняя на песок капли розовой слюны. Его темная шерсть превратилась в ярко-алую, толстый тяжелый хвост был поджат, пес припадал на все четыре лапы, но сдаваться не собирался.