Ученица Холмса - Лори Кинг

– Сейчас мне пятьдесят четыре. Конан Дойль и иже с ним посчитали, что я буду выглядеть более привлекательно, если мне увеличить возраст. Юность не внушает доверия, неважно в книгах или в жизни, – к этому, увы, я пришел, когда обосновался на Бейкер-стрит. Мне тогда едва исполнился двадцать один год, и у меня было еще очень мало дел. Между прочим, надеюсь, у вас нет привычки угадывать. Гадание – это слабость, которая появляется от лени и не имеет ничего общего с интуицией.

– Буду иметь это в виду, – сказала я, протягивая руку за фужером, чтобы сделать глоток и заодно поразмыслить о том, что я видела у него в комнате. Я тщательно взвешивала слова: – Ну, для начала: вы выходец из состоятельной семьи, хотя ваши отношения с родителями едва ли были безоблачными. И по сей день вы частенько думаете о них, пытаясь сжиться с этой частью прошлого. – Увидев, что его бровь поднялась, я объяснила: – Поэтому вы держите старую семейную фотографию на своем рабочем столе, а не повесили ее на стену, чтобы забыть. – Ах, как приятно было прочитать на его лице высокую оценку и услышать, как он пробормотал: «Очень хорошо, действительно очень хорошо». Я почувствовала себя уверенней.

– Могу еще добавить, что именно поэтому вы никогда не говорили с доктором Уотсоном о своем детстве. Ему было бы трудно понять странности одаренного ума. Я не буду совать нос в чужие дела, но осмелюсь заметить, что это способствовало вашему раннему решению отдалить себя от женщин, поскольку женщина могла стать бы для вас всем и это бы не сочеталось с вашим причудливым партнерством с доктором Уотсоном. – Выражение его лица невозможно было описать – нечто среднее между оскорбленным и веселым, с примесью злости и раздражения. В конце концов оно стало насмешливым. Я почувствовала себя значительно лучше, переварив боль, которую он случайно мне причинил, и поднажала.

– Как бы там ни было, я не собираюсь вторгаться в вашу личную жизнь. Прошлое важно лишь в той мере, в какой оно соотносится с настоящим. Вы здесь потому, что хотели избежать жизни среди ограниченных умов, умов, неспособных вас понять уже только в силу их неполноценности. Вы очень рано отошли от дел, двенадцать лет назад, очевидно, чтобы изучать совершенство и единство пчелиного общества и работать над вашим опусом по сыскному делу. На книжной полке возле вашего письменного стола я увидела семь законченных томов, и, судя по количеству чистой бумаги, вам предстоит написать по меньшей мере столько же. – Он кивнул и подлил нам вина. Бутылка была почти пустой.

– Что касается вас и доктора Уотсона, – продолжала я, – то здесь вряд ли можно сказать что-нибудь новое. Кстати, мне кажется, вы едва ли оставили свои химические опыты, о чем свидетельствуют состояние ваших манжет и эти довольно свежие кислотные ожоги на руках. Вы больше не курите сигарет, судя по вашим пальцам, но часто пользуетесь трубкой, а еще ваши пальцы говорят о том, что вы по-прежнему дружите со скрипкой. Вас совершенно не заботят пчелиные укусы (так же как и ваши финансы и сад), потому что на вашей коже их очень много – как новых, так и старых, – а гибкость вашего тела доказывает справедливость некоторых теорий о пчелиных укусах как средства от ревматизма. Или от остеохондроза?

– В моем случае это ревматизм.

– Кроме того, вы не оставили своей прежней жизни – точнее, она не оставила вас. На вашем подбородке можно различить светлое пятно, свидетельствующее о том, что прошлым летом вы носили бородку, которую потом сбрили. Дело в том, что солнечных дней было еще слишком мало, чтобы пятно исчезло полностью. А поскольку обычно вы не носите бороды и выглядели бы с ней, на мой взгляд, весьма неприятно, то, вероятно, вы носили ее в качестве маскировки в течение нескольких месяцев. Возможно, это было связано с началом войны, может быть, вы следили за кайзером.

Он уставился на меня рассеянным взглядом, не выражающим ничего, и долго изучал меня. Я улыбнулась самодовольной улыбкой. Наконец он заговорил:

– Я сам вас просил об этом, не так ли? Вы знакомы с работами доктора Зигмунда Фрейда?

– Да, но Фрейд слишком увлечен патологией поведения.

Внезапно в цветочной клумбе послышался шум. Два рыжих кота как ошпаренные выскочили оттуда и, промчавшись по лужайке, исчезли в проломе садовой стены.

– Двадцать лет назад, – пробормотал он, – даже десять. Но здесь? Сейчас? – Он покачал головой и опять посмотрел на меня. – Что же вы будете изучать в университете?

Я улыбнулась. Трудно было удержаться; я знала, как он на это отреагирует, и предвкушала его смущение.

– Геологию.

Его реакция была бурной, как я и предполагала. Мы встали и немного прошлись. Я полюбовалась морем, пока он обдумывал мой ответ, и к моменту нашего возвращения он согласился, что теология не хуже, чем что-нибудь другое, хотя и отметил, что считает это пустой тратой времени. Я не стала спорить.

Вскоре приехала машина, и миссис Хадсон вышла, чтобы заплатить водителю. Холмс ввел ее в курс нашего договора, чем сильно ее позабавил. Она пообещала все записывать.

– Мне нужно закончить один опыт, поэтому прошу извинить меня, – сказал он. Как я поняла позже, он просто не любил говорить «до свидания». Я протянула ему руку и едва не отдернула, когда он поднес ее к губам, вместо того чтобы пожать, как это было раньше. Он дотронулся до нее сухими губами и отпустил.

– Приходите к нам в любое время. Кстати, у нас есть телефон. Но спрашивайте лучше миссис Хадсон, так как она старается оградить меня от нежелательных звонков. – Кивнув, он повернулся, чтобы уйти, но я его остановила.

– Мистер Холмс, – спросила я, чувствуя, что краснею, – разрешите задать вам один вопрос.

– Конечно, мисс Рассел.

– Чем заканчивается «Долина страха»? – выпалила я.

– Что? – удивленно спросил он.

– "Долина страха". Я ненавижу эти сериалы, «Долина страха» будет идти еще целый месяц, и было бы любопытно узнать от вас, чем все закончилось.

– Это одна из сказок Уотсона, я правильно понял?

– Конечно. Это дело Бирлстоуна и Скауэров, Джона Макмурдо и профессора Мориарти, и...

– Да, кажется, я припоминаю это дело, хотя меня всегда интересовало, почему, если Конан Дойль так любит псевдонимы, он не дал их также мне и Уотсону.

– Так как оно закончилось?

– Я не очень-то помню. Вам придется спросить Уотсона.

– Но вы же должны помнить, чем закончилось дело, – изумилась я.

– Само дело – да, но я ведь даже не догадываюсь, как изобразил его доктор Уотсон. Мисс Рассел, Уотсон много чего мог изменить. Всего вам хорошего. – Он вернулся в коттедж.

Миссис Хадсон, стоявшая неподалеку, сунула мне в руки сверток – как она сказала, «на дорожку». Судя по весу свертка, этого мне должно было хватить даже для того, чтобы, обманув бдительность тетки, дополнить мой вечерний рацион. Я сердечно поблагодарила ее.

– А тебе спасибо за то, что пришла сюда, детка, – сказала она. – Вот уже несколько месяцев я не видела его таким жизнерадостным. Приходи еще, пожалуйста.

Я пообещала, что обязательно приду, и залезла в машину. Автомобиль тронулся. Так началось мое долгое знакомство с мистером Шерлоком Холмсом.

Я считаю необходимым прервать мой рассказ и сказать несколько слов об одном человеке, чтобы более к этому не возвращаться. Я говорю о своей тетке.

В течение семи лет после гибели моих родителей до того, как мне исполнился двадцать один год, она жила в моем доме, тратя мои деньги, управляя моей жизнью, ограничивая мою свободу, стараясь изо всех сил держать меня под контролем. Не знаю точно, сколько родительских денег прилипло к ее рукам, но после того, как она меня наконец оставила, она купила дом в Лондоне, хотя явилась ко мне без гроша. Я не стала вдаваться в подробности, оставив ей это в качестве платы за службу. И не поехала на ее похороны спустя несколько лет, распорядившись, чтобы дом отошел ее бедной двоюродной сестре.

Я старалась игнорировать свою тетку, когда она жила со мной, и это выводило ее из себя. Ничтожная личность, она постоянно пыталась доказать свое превосходство над другими. Она заслуживала жалости, но своими действиями вызывала только ненависть.

Как бы там ни было, я буду продолжать по возможности игнорировать ее в своем рассказе. Это своего рода месть.

Она всячески пыталась помешать моему знакомству с Холмсом. Больше всего ее задевало то, что оно давало мне жизнь и свободу. Я легко принимала субсидии от миссис Хадсон, и к моему совершеннолетию у меня накопился довольно приличный долг. (Само собой разумеется, первым делом, которое я провела через нотариальную контору, было оформление чека на сумму моего долга для мистера Холмса с пятью процентами для миссис Хадсон. Не знаю, потратила ли она их на благотворительные цели или отдала садовнику, но деньги она взяла.)

Тетя хотела пресечь мои посещения мистера Холмса угрозами, что распустит слухи и сплетни по всей округе. Раз в год угрозы переходили в скандалы, и мне приходилось контратаковать, обычно при помощи шантажа. Однажды я даже просила Холмса воспользоваться своим именем, которое, несмотря на отставку мэтра, всегда значило очень много, и заявить официальным лицам о недопустимости распространения о нем низких слухов. Письмо, которое она после этого получила, и особенно адрес на конверте, заставили ее замолчать на полтора года. Борьба достигла апогея, когда я решила сопровождать мистера Холмса в шестинедельной поездке на континент. Тетке удалось заставить меня хотя и не отменить эту поездку, то отложить ее. Но в целом до моего двадцать первого дня рождения у меня не было с ней никаких проблем.