Западный рубеж - Евгений Васильевич Шалашов

уже в восемнадцатом году пребывала в запустении. В бытность Северного правительства здесь размещались казармы и мастерские, а пару месяцев назад, по моему приказу, тут обустроили фильтрационный лагерь. Разумеется, нехорошо превращать святую обитель в узилище, но у зданий, превращенных в тюрьму, гораздо больше шансов уцелеть, нежели у пустующих зданий.

Вокруг лагеря суетились красноармейцы, отрывая окопы и занимая позиции, а напротив ворот уже устанавливали «трехдюймовку». Еще одну «излаживали» так, чтобы она смогла подавить пулемет, буде тот затащат на колокольню. Третье орудие я пока не узрел, но оно, скорее всего, устанавливается с другой стороны, у запасных ворот.

Возможно, кому-то покажется нелепым, что для подавления восстания заключенных, имевших одну винтовку на восьмерых, проводят такие серьезные приготовления, но только не мне. Переоценить противника плохо, но избави боже его недооценить!

— Антон, тормозни, — приказал я водителю, а когда машина остановилась, открыл дверцу и громко спросил: — Бойцы, кто у вас главный?

— Терентьев, комбриг, — отозвался кто-то, а еще один из красноармейцев поприветствовал:

— Здравия желаю, товарищ Аксенов.

О, этих ребят я хорошо знаю. Можно сказать — однополчане. Вышел из машины, и пока отыскал Терентьева, ладонь заболела от крепких рукопожатий.

Командир бригады устроился на возвышенности, рассматривая монастырь в бинокль, благо, что стена здесь не очень высокая.

— Высокое начальство пожаловало, — поприветствовал меня комбриг. — Раз приехало, будет руководить!

— Ага, — поддержал я Терентьева. — Сейчас начну руками водить. Скажите лучше, что вы в биноклю-то углядели, товарищ комбриг?

Терентьев стал серьезным.

— Пулемет на колокольне, как я и думал. На стенах никого нет, но внутри, в зданиях, расположились стрелки — стволы бликуют. Видимо, будут ждать, чтобы мы вошли внутрь, тогда и стрельбу откроют. Парламентеров станем отправлять?

— А надо? — поинтересовался я.

У меня с некоторых пор при слове «парламентер» начинала болеть раздробленная лопатка, и принимались зудеть шрамы. И винить некого — сам дурак.

— А как прикажете, товарищ начальник губчека, так и сделаем, — пожал плечами Терентьев. — Здесь не Соловки, здания из кирпича, не из камня. Снарядов у меня по десять ящиков на ствол. За пару часов из обители сплошные руины сделаю.

— Ясно, — вздохнул я. Посмотрев на комбрига, спросил: — Белую тряпку найдете?

— Вона как, — присвистнул комбриг. Повернувшись к подчиненным, приказал — Мигом белый флаг сделать!

Пока красноармейцы сооружали флаг, удивленно спросил:

— Неужели людей жалко? А я-то считал, что чекисты — люди железные.

— Людей-то чего жалеть? — пожал я плечами. — Этих побьют, бабы новых нарожают. Мне монастыря жалко. Вот, расхреначите вы, на хрен, святую обитель, а она историческим памятником окажется, нас с вами в вандалы запишут.

— М-да, товарищ начальник губчека, шуточки у вас, — покрутил головой Терентьев. — Я же вас знаю, человек вы смелый, но зачем самому башку подставлять? Неужели не страшно?

— Страшно, — кивнул я, забирая у красноармейца белый флаг. — Знали бы вы, как мне страшно. Но придется.

Глава 3

Выбор, сделанный за других

Говорят, снаряд в одну воронку дважды не попадает. Стало быть, не должны меня подстрелить во второй раз. Но на самом-то деле и снаряды в одну воронку влетают, и парламентеры, вроде меня, пулю схлопотать могут. Как пойдет.

Вообще-то, начальникам моего уровня, самим отправляться на переговоры с противником нельзя. Для этого существуют младшие офицеры. А уж лицам, имевшим генеральское звание, самим идти договариваться с заключенными — нонсенс. В принципе, за одно это вышестоящее начальство должно меня разжаловать, и отправить на должность младшего милиционера куда-нибудь на Колыму, или Северный Сахалин. Впрочем, на Сахалин можно и уполномоченным ВЧК отправить, собирать сведения о японцах, обитающих покамест на Южном Сахалине.

Но все мудрые мысли ко мне пришли, когда я уже шел по направлению к обители, некогда святой, а ныне пребывавшей в статусе фильтрационного лагеря, и поворачивать назад уже невозможно.

Помахивая белым флагом и уверяя себя, что мне ни капельки не страшно (ну, разве, совсем чуть-чуть), я подошел к воротам обители и крикнул:

— Граждане! Моя фамилия Аксенов. Я являюсь начальником Архангельского губчека. У вас есть десять минут, чтобы выйти и сложить оружие. В случае сдачи обещаю тщательное разбирательство. Даю слово, что виновники беззакония в отношении вас понесут наказание по всей строгости революционных законов. — Немного подумал, и добавил: — Даю слово, что никто из невиновных не будет наказан. Виновникам мятежа жизнь обещать не стану, но смертью грозить не буду. Сначала разбирательство и следствие. — Кажется, пока в меня не стреляют, внимательно слушают. Уже хорошо. — Десять минут истекут, как только услышите сигнал. Из ворот выходить с поднятыми руками, оружие складывать аккуратно, в кучу не бросать. Нам еще с этим оружием Украину от поляков освобождать.

— Эй, чекист, — услышал я громкий, даже сказал бы «командный», голос из-за ворот.

— Эйкать и тыкать будете в другом месте, — огрызнулся я. — Ко мне обращаться — гражданин начальник губчека.

За воротами зашушукались, и другой голос, тоже командирский, но уже более интеллигентный, с легкой насмешкой спросил:

— Гражданин начальник губчека, а как мы десять минут отсчитывать станем? Часов у нас нет.

— Если офицер не умеет определять время по внутренним часам, место ему в ассенизационном обозе, — так же насмешливо отозвался я, потом спросил: — Судя по ехидным репликам, сдаваться вы не желаете? Что ж, воля ваша. Итак, повторяю — после сигнала жду ровно десять минут. Если просрочите минуту — не обижайтесь, но во второй раз в плен брать не станем.

— Э, подождите, гражданин начальник губчека, — заволновался интеллигент с командирским голосом. — Сигналом что станет?

— Услышите, — усмехнулся я.

Повернувшись, пошел к своим. Пока шел, думал не о том, что могут убить, а о том, что, если получу выстрел в спину или в затылок, будет очень обидно умирать. Хотя, какая разница?

Пока шел эти восемьсот метров или километр, два раза покрывался холодным потом, раза три хотелось ускорить шаг, а то и просто рвануть бегом, но выдержал характер. Дошел.

Встречавший меня командир бригады Терентьев покачал головой:

— Эх, товарищ начальник губчека, ничему-то