Победа. Том первый - Александр Чаковский

Вплоть до своего отъезда из Берлина Воронов каждый день посылал в Москву корреспонденции и фотографии.

Приказы советской военной комендатуры следовали один за другим: о снабжении населения Берлина продовольствием, о восстановлении коммунального хозяйства столицы, о молоке для берлинских детей…

Именно в те дни из Советского Союза в Берлин поступили десятки тысяч тонн муки, картофеля, сахара, жиров.

На множестве фотографий Воронов запечатлел раздачу продуктов городскому населению.

Обо всем этом он вспомнил сейчас потому, что, как и в прошлый раз, все для него должно было начаться с Карлсхорста. Там по-прежнему располагался штаб маршала Жукова, а также некоторые отделы политуправления бывшего фронта, а теперь — группы советских оккупационных войск. Туда, в политуправление, Воронову и надлежало явиться.

Воронов подхватил свой чемоданчик, где лежали фотоаппарат, запас пленки, штатский костюм, — хотя он и не знал, зачем этот костюм может ему понадобиться.

… Когда Воронов вышел из вагона, его сразу поразил царивший на вокзале необычный, строгий порядок. Ехавшим в поезде до Потсдама солдатам и офицерам, видимо, приказали не выходить из вагонов в Берлине. Перрон был чист. Казалось, его только что надраили, как палубу военного корабля. Чистыми — то ли свежеокрашенными, то ли тщательно вымытыми — были и стены чудом сохранившегося вокзала Шлезишербанхоф.

По перрону прохаживался советский военный патруль — капитан и трое солдат. За последнее время Воронов встречал множество военных, на которых были старые гимнастерки и кителя, в самом прямом смысле слова прошедшие сквозь огонь и воду. На капитане и сопровождавших его солдатах была никем ранее не ношенная, новенькая, несомненно только что выданная форма.

Поравнявшись с капитаном, Воронов на всякий случай спросил, где находится сейчас политуправление.

— Документы, товарищ майор, — останавливаясь и поднося ладонь ребром к козырьку фуражки, сказал капитан.

Воронов протянул ему офицерское удостоверение с вложенным в него командировочным предписанием.

Капитан внимательно читал предписание.

— Пропуск на объект имеете? — спросил он потом.

— На какой объект? — с недоумением переспросил Воронов.

— Вы ведь в Потсдам следуете?

— Да. Но сначала должен явиться в политуправление.

— Ясно, — возвращая Воронову документы, сказал капитан. — Политуправление в Карлсхорсте, на старом месте. Транспорт имеете?

— Нет. Откуда?!

— Придется проголосовать. Остановите нашу военную машину…

— Ясно, — в свою очередь отозвался Воронов. Этот щеголеватый капитан, кажется, собрался учить его тому, как голосуют…

Он козырнул и, не глядя на офицера, пошел к выходу.

Выйдя на площадь, Воронов прежде всего обратил внимание на то, что она тщательно расчищена. Груды разбитого камня и щебенки, развалины домов с зияющими лестничными клетками виднелись всюду, как и два месяца назад. Но если раньше эти груды так загромождали мостовую, что шоферам приходилось искусно лавировать между ними, то сейчас проезжая часть улицы была освобождена от развалин.

Воронову повезло. Неподалеку от вокзала стоял «додж» с советским военным номером — американская полугрузовая машина, каких в последний период войны в пашей армии появилось немало. Когда Воронов направился к машине, шофер уже включал мотор.

— Эй, друг, подожди! — громко крикнул Воронов.

Водитель высунулся из кабины:

— Слушаю вас, товарищ майор.

— В какую сторону едете, товарищ сержант? — разглядев «лычки» на погоне водителя, спросил Воронов.

— А вам в какую, товарищ майор? — в свою очередь спросил сержант.

— Карлсхорст.

— Садитесь. Как раз туда и еду, — сказал сержант, перебрасывая на заднее сиденье шинель и видавший виды выцветший вещевой мешок.

Воронов забросил туда же свой чемоданчик и уселся рядом с сержантом.

Водитель выжал сцепление, с особой шоферской лихостью, со звоном «воткнул» ручку переключения скоростей и нажал на газ.

Машина тронулась.

Воронов искоса взглянул на сержанта. Тот был еще молод, однако усат. Клок белокурых волос выбивался из — под пилотки, которая была так сдвинута набок, что почти касалась одной из бровей. На груди у сержанта поблескивали орден Славы третьей степени и медали за освобождение многих городов.

— С этим эшелоном прибыли, товарищ майор? — спросил сержант.

— С этим, — подтвердил Воронов.

— Значит, из самой Москвы?

На мгновение Воронов запнулся, — находясь на фронте, он не привык называть случайным попутчикам место отправления или пункт следования воинской части.

— Да не темните, товарищ майор, — широко улыбаясь, сказал сержант. — Я своего начштаба возил этот эшелон встречать.

— Что ж вы его не дождались? — уклончиво спросил Воронов.

— А он дальше эшелон сопровождать будет. Прямиком до Потсдама!

"И этот про Потсдам! " — подумал Воронов. Он хотел было расспросить водителя о Потсдаме, но тот опередил вопросом:

— Как там, в Москве-то?

— Здорово! — невольно улыбаясь в ответ на заразительную улыбку белозубого сержанта, сказал Воронов.

— На параде Победы не побывали?

— Был и на параде.

— Ух ты! — воскликнул сержант и пристально глянул на Воронова, словно только теперь решил разглядеть его как следует.

— Ну, а у вас тут как? — спросил Воронов, чтобы поддержать разговор.

— У нас? Мир, товарищ майор! Одно слово — мир!

Странно было слышать это слово в городе, который стоил жизни десяткам тысяч людей. Еще совсем недавно здесь бушевало пламя пожаров.

В зрелище аккуратно прибранных берлинских развалин было нечто такое, что отличало этот город от десятков других разрушенных городов, которые Воронов видел за годы войны. Что же именно? Воронов не сразу понял, что это была белая каменная пыль, покрывающая Берлин.

«Седой город, — подумал Воронов, — город с седыми волосами…»

Прошло всего два месяца, но многое в Берлине коренным образом изменилось. Видно было, что жизнь в городе мало-помалу налаживается.

Теперь он уже не казался вымершим, как в первые дни после Победы. По тротуарам или по мостовым шли люди, много людей. Почти все они везли тележки с домашним скарбом. Эти люди были уже не похожи на тех, которых Воронов видел в мае. Те пугливо пробирались меж развалин, озираясь по сторонам, словно опасаясь, что на них каждую минуту может обрушиться удар.

Встретив солдата пли офицера союзных войск, они шарахались в сторону или всем своим видом изображали покорность, даже подобострастие. У женщин, казалось, не было возраста — бледные, неряшливо одетые, они вели за собой таких же бледных, давно не мытых ребятишек. Только проститутки, появившиеся на улицах Берлина одновременно с английскими и американскими солдатами и офицерами, бросались в глаза своими ярко размалеванными лицами.

Воронову бросился в глаза плакат на одной из полуразрушенных стен: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается».

Навстречу машине, в которой ехал Воронов, часто попадались офицеры союзных армий. Сидя в своих «виллисах», они на большой скорости проносились мимо. Иногда они поднимали руки к пилоткам и что-то кричали, но Воронов не мог разобрать, что именно. Видимо, приветствовали советского офицера.

— Веселые ребята, с ними не соскучишься! — сказал водитель с оттенком уважения и в то же время насмешливо.

— Часто видишь союзников? — спросил Воронов, избегая прямого обращения к сержанту.

— Когда на Эльбе стояли, друг к другу в гости ходили. Языка, конечно, не знаем. «Халло, Боб, фенъкю вери мач», и все тут! Но ничего, общались. Выходит, есть на свете общий язык. Бессловесный, а всем понятный…

Сержант то и дело поглядывал на Воронова, словно ему было очень важно, как будет реагировать на его слова этот незнакомый майор.

— Правильно говоришь, сержант, — переходя на привычное фронтовое «ты», с улыбкой сказал Воронов, — Если такого языка еще и нет, он должен быть создан…

— А я что говорю! — обрадовался сержант, пропуская мимо ушей последние слова Воронова и не обращая внимания на интонацию сомнения, с которой они были произнесены. — По-ихнему ни бельмеса, а ведь договариваемся! С офицерами — то я дела не имел, а с солдатами запросто! «Фенькю вери мач», и все в порядке! Я ему: "Гитлер капут! " А он мне: «Сталин!..» И кружок пальцами показывает. «О`кэй» — порядок, значит, по-ихнему.

— Это они тебе, сержант, «сенькью вери мач» говорить должны, — с усмешкой сказал Воронов, — пусть нас благодарят за то, что в Берлин попали.

— Ладно, товарищ майор, чего нам теперь считаться! — отозвался сержант. — Не в этом сейчас дело!

— А в чем же? — с любопытством спросил Воронов.

— Как вам разъяснить, товарищ майор… Сколько лет мы прожили до войны, а вокруг одни капстраны. Всюду это чертово окружение. Так ведь его в газетах называли?