Страстная неделя - Луи Арагон

Ведь вчера тоже шел дождь. Не особенно-то приятно было смотреть, как юношу, ровесника Теодора или, может быть, чуть-чуть постарше, повалили на песок аллеи, и он лежал в разодранном рединготе, с рассеченным в кровь ртом, а глаз...

Теодор старался не вспоминать об этом глазе' До прихода пикета, за которым пошли на пост к Пон-Турнан, надо было унести тело.

И вот эта скотина, подпоручик Удето, заметив проходившего мимо военного, резко его окликнул, но потом узнал Теодора, известного всем кавалеристам своей лихой ездой, тем паче что в Гренельской казарме они ночевали в одном помещении.

- Я возьму его под мышки, а вы, мушкетер, берите за ноги...

И до чего же может быть тяжел труп юноши, просто даже не верится...

Отнесли его в какой-то двор и оставили там преспокойно гнить, такого же человека, как и Теодор, который мог, как и Теодор... который, вероятно, ощутил волнение сердца одновременно с Теодором или чуть раньше... И как знать, может быть, в этом квартале и у него были первые любовные приключения...

Кавалерист приближался к родным местам, где прожил свои юные годы, а это настраивало на сентиментальный лад.

Вдруг Теодору подумалось: "Я-то зачем во все это влез?

Зачем, какого черта, какого дьявола? Зачем я послушался Марк-Антуана? Разве это мое ремесло? Конечно, я стал сомневаться в себе, но все же, все же!" Само собой разумеется, и отец толкнул его на этот шаг. Сам Тео только забавлялся-портные, оружейники, да еще с такой посадкой, да еще такие лошади... А теперь тяни лямку, как грузчик: ну что ему Бурбоны? Ведь ему следовало бы стать солдатом еще в 1810 году. Тогда люди шли, чтобы сражаться... То была великая эпоха, эпоха победоносная.

Как убеждал Теодора его друг Дьедонне пойти Б императорский эскорт! Теодор тогда и слушать его не хотел. Он ненавидел войну.

Сражаться, ему... да во имя чего? Родина-она была тут, с тобой, а вовсе не в Австрии или в России. С легкой руки отца он привык смотреть на императора как на республиканца, а Республика... Дьедонне был республиканцем. Это уж у них фамильное.

Всё слова, одни слова. В Париже находилось все, что влекло его, удерживало... Для людей такого склада, как он, все происходит только в Париже.

У него болезненно защемило сердце: он вспомнил свою раннюю юность, напрасный свой энтузиазм, разбитые чаяния...

вспомнил все, что он бросил, разуверившись в себе. Вот где, быть может, она, причина его бездумного легкомыслия, этой тяги к щегольству, побрякушкам, страсть к лошадям, вот откуда "Quo ruit et lethum..." - его собственный девиз! Он пересек улицу Аржантейль; здесь, на другом ее конце, как раз все и случилось.

Когда в одиннадцатом году отец предложил Теодору нанять вместо него рекрута, сын счел это более чем естественным. Он вытащил несчастливый номер. Ему вовсе не улыбалось уезжать, и поэтому он сказал "да". Впрочем, это "да" скорее было условным, ибо он не знал, как все устроится. Где отец отыщет нужного человека? И вот в один прекрасный день они встретились в этой кофейне на улице Аржантейль, в двух шагах от Павильона Марсан; как все это произошло? Владелец кофейни, здоровенный, кривой на один глаз мошенник с неизменной трубкой во рту и и зеленом переднике, свел их с нужным человеком, с человеком, давшим свое согласие. Парень лет двадцати пяти, он уже отслужил, будучи призван в 1806 году, но за известную сумму готов был снова идти в армию, держался он совсем как тот натурщик у Герена, который позировал обнаженным и безропотно сносил шуточки учеников, и, совсем как тот, видимо, был согласен на все, лишь бы заработать кусок хлеба. Странно все-таки: человек продает себя. Ресторатор говорил и говорил, не давал вставить ни слова и, еще немного, наверняка потребовал бы от нас: "Да вы только пощупайте!" - словно нам так уж необходимо было поставить императорской армии именно богатыря.

Несчастный парень, грязная одежда, заскорузлая от пота...

А если они все-таки в Сансе... Но ведь есть же все-таки в Париже армия, которой командуют маршал Макдональд и герцог Беррийский! Есть все-таки.

"Как вспомню того мальчика, которого мы несли с Удето, - блондинчик в разорванном рединготе, весь распухший, из угла рта у него что-то сочилось, а нос забавный, короткий, широкий, лицо тоже широкое, как у того рекрута. Только, пожалуй, чуточку ниже ростом. Одна подробность тогдашней сделки: сколько и кому платить, если он умрет. На этот пункт соглашения я пытался указать отцу... Он меня оборвал: "Да оставь, уже сговорились". Он обязался выделить ему участок из наших владений в Мортене. Однако, когда год спустя мы узнали, что этот человек действительно умер, как тот в саду Тюильри... пусть он умер от болезни на лазаретной койке где-нибудь в завоеванных областях, скажем в Рёре, пусть не от ядра, не от пули и не при падении с лошади... а все-таки... В конце концов, если я не желал быть солдатом Наполеона, чего ради я сунулся в мушкетеры Людовика XVIII? И куда нас теперь пошлют? Говорят, на высоты Мелэна, чтобы преградить путь Бонапарту. Не хотел воевать в чужих странах, воюй теперь в своей собственной. И почему это обязательно мы будем защищаться более стойко, чем те, что обороняли Гренобль, Лион, Сане? А вдруг войска герцога Беррийского перейдут на сторону Узурпатора! Нас будет там три-четыре тысячи офицеров, в сущности всё мальчишки, легкая кавалерия.

гренадеры, кирасиры и мы, черные и серые мушкетеры, с мушкетонами наперевес, ну а еще кто? Предположим даже, мы удержим Мелэнские высоты, что помешает им обойти нас справа или слева? При содействии населения... И ведь из меня выйдет такой же мертвец, как из любого другого, и тоже потечет розовая слюна вот отсюда..." Теодор провел сверху вниз большим пальцем правой руки по подбородку. "Кто же в конце концов получил те деньги, когда наш рекрут в Везеле отдал богу душу? Скорее всего, ресторатор... удивляюсь, как он тогда не оттянул ему губу, чтобы показать нам его нижние резцы. А какой вид был у генерала Лагори там, под деревом, когда в него всадили двенадцать пуль? Только что сейчас Ло де Лористон... сам-то он об этом не думал, а я вот глядел на него... ведь это было на том самом месте. На том самом месте".

Проезжая улицей Нев-де-Пти-Шан, Теодор чуть было не свернул налево, благо улица Антэн находилась в двух шагах, - а что, если заглянуть к Жозефу, переброситься с ним словечком?

Жозефом он звал своего лучшего друга, Пьера Дедрё-Дорси...

нельзя же покинуть Париж, не попрощавшись с Жозефом. Но Трик, не дожидаясь решения хозяина, уже повернул на улицу Гайон-знает, где его ждет овес. Ничего не поделаешь! Впрочем, тогда пришлось бы задержаться и на улице Людовика Великого, чтобы повидаться с Жамаром... так и конца не будет!

Удивительное дело, но погода начала по-настоящему разгуливаться. Хотя над Парижем все еще клубились черные тучи-их пригнал с востока ветер, будто мало нам грозных туч, идущих с юга. Какой-то водонос остановился у фонтана Гайон, утер потный лоб, точно в самый разгар жаркого лета. Кожаный картуз, грязный фартук; полные ведра с коромыслом поставил перед собой. Он молча глядел на гарцевавшего мушкетера ничего не выражающим взглядом. Берлина, запряженная четверкой лошадей, неожиданно выкатила из ворот особняка на улице Нев-СентОгюстен-к крыше были приторочены какие-то пожитки, баулы, тюфяки; экипаж круто свернул на перекрестке, и водоносу пришлось посторониться. Видя, что и карета и мушкетер держат путь на запад, мчатся навстречу буре, водонос ухмыльнулся и крикнул им вслед:

- Нс туда едете! Кобленц-то, он в другой стороне!

Дом номер восемь по улице Мишодьер, построенный в минувшем веке на месте бывшей гостиницы "У двух мостов", был разделен на отдельные квартиры, и до 1813 года господин Жерико снимал здесь весь бельэтаж-квартиру в глубине двора и оба крыла, где жил некогда господин д'Арменонвиль. Хотя бельэтаж, где скончалась в 1801 году супруга господина Жерико, его Луиза, был достаточно просторен, отцу Теодора он казался одинокой холостяцкой квартирой. Объяснялось это тем, что большую часть времени господин Жерико прожил здесь один, без сына, отданного в пансион. А с тех пор, как домой вернулся Теодор, совсем, по-видимому, помешавшийся на живописи, две комнаты пришлось отвести для его занятий; да еще когда этому желторотому юнцу припала охота писать свои махины, он взял и нанял себе помещение на бульваре Монмартр-комнату за лавкой... было это как раз в то время, когда генералов Мале и Лагори расстреляли у стены Гренельской казармы. Между прочим, Лагори в возрасте Теодора тоже служил в мушкетерах... А кстати, в их доме на улице Мишодьер почти все комнаты были парадные.

Проехав дом, Теодор повернул обратно, осадил коня и заглянул во двор поверх высокой арки ворот. С седла он мог видеть лишь каменные наличники окон желтой гостиной. Кто-то живет здесь теперь? Как-то выглядит их желтая гостиная, высокая комната с внутренними ставнями? Во времена Жерико там были белые панели, тяжелая мебель грушевого и красного дерева. Вытянутая в длину гостиная соединяла оба крыла и выходила окнами во двор и в глубину сада. Теодор представил себе, как за оконными стеклами клонятся деревья, идущие к северу до самого бульвара, и вспомнил, что в это время года их корявые черные пальцы особенно четко вырисовываются на фоне белесого неба. В южном крыле имелось два этажа... и окно комнаты Тео, куда взбирались по внутренней лестнице, выходило на конюшни дома номер четыре. Обогнув дом номер шесть, они вплотную подходили к дому Жерико. Раздвинув голубые занавески, Тео мог видеть из окна своей комнаты денник, смотрел, как конюхи убирают навоз, как выводят коней и как, очутившись во дворе, кони вздымаются на дыбы. Правда, была видна лишь часть картины, потому что кусок двора заслонял дом номер шестьособняк Лонгвилей.