«…Миг между прошлым и будущим» - Зацепин Александр Сергеевич

…Квартира оказалась дороговатой для меня, и я снял комнату на самом верху, под крышей дома гостиничного типа. Умывальник — в комнате, а душ и туалет — в коридоре. Не очень здорово, но втрое дешевле!

Я два раза ездил в Америку, искал того продюсера Кэша, с кем мне не довелось поработать. Искал и думал: ну, не найду, так в конце концов смогу и во Франции работать! На неделю буду ездить в Россию, записывать со своими музыкантами. И все будет хорошо. Короче, размечтался.

Но продюсер бесследно исчез. Я пытался разузнать через друзей. Глухо. Куда он делся? На какую студию перешел? Мне говорили: надо было оставаться, когда предлагали работу!.. Да, «есть только миг», за него и надо было держаться!..

Чарующий кофейный аромат

Ситуация сложилась аховая: денег мало, заказов нет. Впору почитать Чернышевского — «Что делать?». И тут я почти случайно встретил режиссера Андрея Кончаловского.

Он тоже искал себе работу во Франции. Жил несколько лет в Париже и ничего не мог найти. Это очень сложно. Никакие режиссеры не нужны. Он всем показывал свою великолепную «Сибириаду», эпохальную картину, прекрасно владел французским и английским. Но ничего не мог сделать.

Раньше мы с ним знакомы не были, только знали друг друга по именам. Есть такой Кончаловский, есть такой Зацепин. Я не говорил Андрею, что ищу работу. Рассказал, что у меня была работа с Войтехом Ясным, но он уехал. И я теперь не знаю, что делать. Наверное, буду возвращаться в Россию. Он сказал:

— Не торопись, еще будет возможность. Будет у меня работа, я тебя приглашу. И студия у тебя будет, и все будет!

Окропил мои изрядно подувядшие надежды радужными брызгами живой водички.

А вскоре Андрей позвонил и сказал, что будет снимать рекламу кофе. И предложил написать музыку. Я с удовольствием согласился и написал несколько тем. И еще показал ему песню «Небо мое» с Ободзинским. Она ему понравилась.

— Давай, — говорит, — сделай эту тему!

А музыки требовалось всего двадцать девять секунд. Я написал, походил к нему на съемки.

Мост Александра III, 1984 год

Там героиня ролика выныривала из бассейна, ей подносили чашку дымящегося кофе, в которую до этого ассистент усердно задувал сигаретный дым. Выходило очень эффектно. Правда, запах был ужасный, но дама улыбалась: какой кофе!..

Музыка получается анонимной, отдаешь ее — и все, тебя вроде не существует, но ты получаешь три тысячи долларов. Хотя настоящему французу заплатили бы пять. За двадцать девять секунд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Я записал несколько тем на кассету и отдал музыкальному редактору, с которым общался. Мало ли, может, позовут… Хотя Кончаловский сказал, чтобы я даже не пытался: туда не попадешь никогда. Хорошая у тебя музыка или плохая — путь закрыт!

Так и получилось. Меня никто потом не позвал.

Я был очень благодарен Андрею. У меня появились хоть какие-то деньги на жизнь. Я пошел в советское консульство и подал заявление на возвращение в Россию. Это было 3 мая, кажется, 1984 года.

Спрашиваю:

— Когда можно ждать ответа?

Мне какой-то Сергей Иванович отвечает:

— Через два месяца.

Прихожу через два месяца. Сергея Ивановича уже нет, сидит какой-то Иван Сергеевич.

Говорю:

— Иван Сергеевич, я тут оставлял письмо Сергею Ивановичу. Прошло два месяца…

А он мне очень ласково:

— Ну что вы, два месяца!.. Такого не бывает. А какое, кстати, письмо?

Открывает ящик стола, а там мое заявленьице! Как лежало, так смирехонько и полеживает. Никто его никуда и не отсылал.

— Что вы, Александр Сергеевич! — повторяет добрейший Иван Сергеевич. — Два месяца — это нереально. Полгодика, год — другое дело!

Музыка получается анонимной, отдаешь ее — и все, тебя вроде не существует, но ты получаешь три тысячи долларов. Хотя настоящему французу заплатили бы пять. За двадцать девять секунд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Сразу вспомнился Гоголь. Сколько времени пролетело с тех пор, а все так же мило и приятно.

Мои французские друзья очень удивлялись тому, что меня не пускают на Родину, к себе домой. Нет логики? А может, у меня полно тайных сведений? Может, я шпион? Приеду и все передам кому надо. А так, глядишь, годик пройдет, моя секретная информация устареет… Есть логика, есть!

Прошло полтора года. Раздалась команда: «Запускайте Берлагу!..»

А я ведь рассчитывал, что уеду через пару месяцев, как обещали, поэтому от каких-то предложений по работе уже успел отказаться. Смиренно ждал. Потом смотрю: а мне уже и есть нечего!.. Сижу в своей комнате, кругом Париж, а у меня — полное отсутствие денежных знаков и продуктов питания…

Аккордеонист и ночные бабочки

Знакомых практически нет, помочь некому. Французский язык я уже немного знал. Мне сказали, что в одном месте есть бар, где можно очень прилично зарабатывать. Надо просто играть на аккордеоне.

Ну, на аккордеоне я раньше умел играть хорошо. Купил на последние деньги маленький аккордеончик и отправился в этот бар.

Туда надо было приходить к одиннадцати вечера и играть до пяти-шести утра. В мои тогдашние пятьдесят восемь лет это было не очень полезно для оставшегося здоровья. К тому же я не привык работать по ночам, а днем спать не могу.

Бар этот особо ничем не отличался от других. Туда приходили очень дорогие «ночные бабочки», с виду и не распознаешь их профессию. Они брали по две-три тысячи франков. Уходили с богатыми клиентами в отель, потом возвращались. Все выглядело скромно и интеллигентно.

Париж, «Мулен Руж», 1983 год

А играть можно было что угодно. Просто фон. Часто заказывали русские песни — «Дорогой длинною», «Катюшу». В основном французские, американские песни, какие на слуху в Европе. Вальсы русские играл. Там очень популярен вальс «Амурские волны».

Однажды в бар заглянул… композитор Никита Богословский! Правда, тогда, будучи занят игрой, я его не заметил. Зато он меня, как потом выяснилось, с партийным ленинским прищуром разглядел хорошо. Это было уже его второе роковое появление в моей жизни. Но об этом — позже.

Платили в этом баре мне так. Наливали за игру шкалик водки. На самом деле — воду. Настоящую же водку продавали, и эти деньги отдавали мне. Каждая порция водки стоила восемьдесят франков. Я получал по сто, а то и двести долларов за ночь игры. И выпивал несколько шкаликов воды из-под крана, не пьянея. Иногда, правда, выходила всего двадцатка. Вроде бы неплохие заработки. Но музицировать требовалось шесть ночей в неделю!..

Я приходил домой в шесть-семь утра и ложился спать. Просыпался в двенадцать часов дня и уснуть больше не мог. В итоге спал, как Ильич, по четыре-пять часов в сутки и стал уставать. Я уже не мог подниматься по лестнице в свой скворечник. Пройду четыре ступеньки — ноги наливаются свинцом. Сил совершенно не стало. Пошел к врачу. Тот сказал:

— Надо сделать анализы, но и так видно, что у вас анемия Бирмера, резкое малокровие.

Короче, не хватает каких-то красных кровяных шариков, которые переносят кислород. Слабость от того, что мышцам недостает питания.

Доктор сказал, что надо немедленно ложиться в больницу. А все происходило перед Новым годом, числа 29 декабря. Я пришел в больницу, рассказал про рекомендации врача. Медперсонал зашушукался. Я понял: из-за того, что у меня нет страховки. Как им меня, бедолагу, взять? И отпустить не имеют права. Возьму где-нибудь, завалюсь да отдам концы, а они будут отвечать.

Капиталистический гуманизм победил. Меня оставили в больнице и сделали анализы. Картина получилась ужасная. Влили мне триста пятьдесят кубиков французской крови и назначили уколы витаминов В12. Через часа три я вышел из больницы с рекомендацией колоть витамины всю оставшуюся жизнь. Раз в месяц — по уколу… Несколько лет я сам себе колол, но потом перестал. И вроде бы все нормализовалось.