Искатели необычайных автографов - Эмилия Александровна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он открыл, а наследнички закрыли…
Али сердито засопел широкими вывороченными ноздрями.
— Чего ждать от вздорной бабенки! Туркан и Тадж на науку тратиться не станут. Самого Омара Хайяма с места прогнали! Подумать только, самого Гияса ад-Дина абу-л-Фатха Омара ибн Ибрагима Хайяма Нишапури!
Хасан зацокал языком. Ну и память у этого Али! И как он только запомнил такое длинное имя?
Али назидательно поднял палец.
— Не грех запомнить имя человека, который сам запоминает целые книги!
— Что ты говоришь! — искренне удивился Хасан. — Мыслимое ли это дело?
Повар стукнул себя кулаком в грудь.
— Пусть меня истолкут в ступке, если я лгу. По этому поводу расскажу тебе один интересный случай. Однажды, будучи на чужбине, Омар Хайям семь раз подряд прочитал одну ученую книгу, запомнил ее от слова до слова, а потом вернулся домой и продиктовал писцу. И когда сравнили рукопись с подлинником, не нашли между ними почти никакой разницы.
— Была бы у меня такая память, не сидел бы я на базаре, — сказал Хасан скорее грустно, чем насмешливо.
— А как он знает Коран![9] — Али закатил глаза. — Тут с ним ни один знаток не сравнится. Даже такой знаменитый богослов, как Газали. По этому поводу расскажу тебе еще один случай. Раз оба они — Хайям и Газали — были в одном высоком доме. Вдруг между гостями зашел спор о том, как следует читать какой-то стих из Корана. Спорили долго, а все без толку. Тогда хозяин сказал: «Обратимся к знающему!» — и попросил Хайяма рассудить спорщиков. Так тот не только разобрал их ошибки, но и привел все известные разночтения этого стиха и даже объяснил все противоречивые места. Газали был так восхищен, что поклонился Хайяму до земли и сказал: «Сделай меня своим слугой и будь милостив ко мне, ибо нет ни одного мудреца в мире, который знал бы все это наизусть и понимал так, как ты».
— Хорошо ты рассказываешь, век бы тебя слушал, но одного все-таки не пойму. — Хасан нагнулся к самому уху Али и зашептал: — Ведь Хайям, говорят, безбожник. Зачем безбожнику копаться в Коране?
Али тонко улыбнулся:
— Вопрос — что вертел. У него два конца. Если Хайям так сразу и родился безбожником, тогда ему, конечно, в Коране копаться незачем. Но если он изучил Коран сначала, — что мешает ему стать безбожником потом?
— Ну и голова у тебя, Али! — воскликнул Хасан. — Быть бы тебе везиром, а не фазанов жарить. Так ты, стало быть, думаешь, оттого Хайям и безбожник, что слишком хорошо разбирается в Коране?
— Э, в чем он только не разбирается! Хайяму многое ведомо. Недаром его считают преемником великого Ибн Сины.[10] Он и лекарь, он и звездных дел мастер. Нет у нас человека, который лучше его сведущ в языках, законах, в науке о числах… Клянусь Аллахом, назначь его завтра поваром, — он и тут превзойдет всех!
— Даже тебя?
— Даже меня. Он, если хочешь знать, в тонких кушаньях донимает не меньше, чем в звездах. По этому поводу вспомнилось мне одно его изречение. Ты, говорит лучше голодай, чем что попало есть, и лучше, говорит, будь один, чем вместе с кем попало!
— Золотые слова! — Гасан озорно подмигнул. — Это он тебе сам сказал?
Повар хотел обидеться, но не выдержал — засмеялся.
— Ехидный ты человек! И за что только я тебя люблю?
— За веселый нрав, должно быть, — продолжал балагурить Хасан. — Как-никак единственная ценная вещь в моем доме. Слушай, а верно говорят, что Хайям мастак предсказывать погоду по звездам?
— По звездам? — с сомнением переспросил Али. — Слышал я, настоящие ученые считают, что ни судьбы, ни погоды по звездам не предскажешь. Но если они правы, так, значит, Хайям знает какие-то другие приметы, потому что погоду он предсказывает замечательно.
— А по этому поводу тебе ничего не вспомнилось? — подначивал Хасан.
Али снова засмеялся.
— На твое счастье, вспомнилось. Раз покойный наш султан задумал устроить охоту и послал спросить у Хайяма, когда лучше ее начинать, чтобы не было несколько дней кряду ни дождя, ни снега. Двое суток думал Хайям, на третьи сам отправился во дворец и назначил день выезда. Едва султан сел на коня и отъехал на несколько шагов, как небо затянуло тучами, налетел сильный ветер и началась снежная вьюга. Все кругом засмеялись, и султан хотел уже повернуть обратно, но Хайям сказал, что вьюга сейчас кончится и пять суток подряд погода будет ясная.
— И что же, сбылось его предсказание?
— Стал бы я тебе иначе рассказывать… И такого-то человека прогнали со службы!
Друзья помолчали.
— Счастливый ты все-таки, Али, — позавидовал Хасан. — Живешь во дворце, самого Омара Хайяма видел.
— Где там! — отмахнулся повар. — Раза два-три издали, да и то со спины…
— Понимаю, — подморгнул Хасан, — он не заходит к тебе на кухню, ты не заглядываешь к нему в обсерваторию… Но не огорчайся. Я его и со спины не видал. Что ему делать в моей бедной лавчонке!
— Боюсь, скоро и она станет ему не по карману, — сказал толстяк со вздохом. — В наши дни ученый человек без богатого покровителя что перепел на сковородке.
— Говорят, к Хайяму благоволил Низам аль-Мульк, — заметил Хасан.
— В том-то и дело! Оттого-то к нему и не благоволит Туркан-хатун. Ведь Низам был ее злейшим врагом, и, когда умер Малик-шах, немалых трудов стоило ей усадить на престол своего Махмуда. Несколько сот гулямов[11] пируют у нее ежедневно, я-то знаю! А иначе…
Хасан предостерегающе приложил палец к губам: в кофейню входил посетитель.
— Ну, спасибо за гостеприимство, — сказал Али, с сожалением поднимаясь с места. — В следующий раз договорим! — шепнул он Хасану, выходя из лавки.
Тот церемонно поклонился:
— Мой дом — твой дом!
В ГОНЧАРНОЙ
— Мате, голубчик, умоляю… Перестаньте кричать! — канючил Фило, едва поспевая на своих коротенькихножках за долговязым товарищем. — Нас примут за сумасшедших.
— Оставьте, пожалуйста! — отбрыкивался Мате. — Здесь все кричат. Хайя-а-ам!
— Но это неприлично. Где вас воспитывали?
Упоминание о приличиях только подзадорило Мате: он завопил еще громче. Тогда Фило прибег к хитрости.
— Не могу больше, — простонал он, опускаясь на землю. — Задыхаюсь…
Что ни говорите, а слабость — великая сила!
Мате испуганно обернулся и бросился к своему спутнику: ему дурно? Что у него болит?
— Точно не знаю, — умирающим голосом произнес Фило, — скорей всего, кардиоида.
Но Мате даже не улыбнулся.
— Тут рядом какой-то домишко. Можете вы пройти несколько шагов?
Домишко оказался гончарной мастерской. Пожилой бритоголовый гончар — в темной чеплашке, с засученными выше локтя рукавами — без всяких расспросов указал незнакомцам на старую кошму, принес откуда-то ячменные лепешки и кувшин с кислым молоком, потом снова уселся за свой круг и принялся за прерванную работу.
При виде еды Фило поразительно быстро выздоровел. К удивлению своему, Мате тоже обнаружил, что зверски голоден, и с аппетитом набросился на скромное угощение.
Поев, он почувствовал блаженную усталость. Молоко и лепешки показались ему необычайно вкусными, кошма — мягкой, запах мокрой глины — восхитительным. Мерный скрип гончарного станка завораживал, от него становилось спокойно и уютно…
Растянувшись на мохнатой подстилке, Мате бездумно рассматривал толпящиеся вокруг горшки и кувшины.
— Странно! — произнес он вдруг. — Вам не кажется, что они похожи на людей? Вон тот — низенький, широкий, — по-моему, определенно напоминает вас.
— А этот, длинный и узкий, — вас! — отбил удар Фило. — Как видите, заимствуют у природы не одни только инженеры и конструкторы, но и художники.
— Гончар — художник?!
— А кто же, по-вашему? Взгляните: он швыряет на кругком влажной глины, и под его руками бесформенная масса превращается в сосуд идеально правильных очертаний и благороднейших пропорций.
Мате прищурился, измеряя горшки наметанным глазом; да пропорции действительно великолепные. Можно даже сказать — золотые.
— Вы ли это, Мате? — удивился Фило. — Кто б мог подумать, что вы способны на такие пышные сравнения?
— Вот еще! — фыркнул тот. — Никакое это не сравнение, а математический термин. Надеюсь, вы слышали о золотом сечении? Ну, о таком соотношении частей целого, при котором меньшая часть так относится к большей, как большая к целому?
Фило уклончиво отвел глаза: он-то, может быть, и слышал, но знает ли о золотом сечении гончар? Ведь этот старик небось и читать-то не умеет! Лепит себе свои горшки на глазок, да и все тут.
— Ну и что же? — возразил Мате. — Вы ведь сами говорили, что он заимствует у природы. Пропорции золотого сечения воспитаны в нем окружающим миром.