Сон Вовы - Светлана Васильева

И вдруг - снова конец, и снова чья-то помощь откуда-то, непонятно откуда.

Ее вдохнуло и выдохнуло, словно из чьих-то могучих легких. Дальше был стремительный, но нестрашный спуск по детской, отшлифованной ягодицами горке и шлепок-приземление на твердую, мягкую, родную землю.

Над ее ухом кто-то смеялся, необидно, снисходительно. Ее постукивали по задервеневшим, неживым щекам. Открывай глаза. Кончено. Открывай. Открыла.

Смотрите, ничего не понимает. Не знает. Что же с ней такое произошло. Еще одна плановая операция... Слава богу... Слава Богу:

Люди в зеленой одежде, как деревья , распрямились над нею, как шахматисты разогнули свои спины, словно закончили блестящую партию, не хватает только медного гонга и венков. Партия, судя по их лицам, была разыграна не без блеска, они явно гордились собой и, гордясь, показали всем приз: большая смуглая кукла.

Это ее они выиграли, пока она находилась неизвестно где.

Личико у куклы было торжественным и незнакомым.

К ней снова стало возвращаться ее тело - она ощущала его изнутри, перехваченным в горле, животе и ногах тугими железными кольцами. Но ноги уже освободили, наскоро смыв с них кровь, а горло не отпускало. Она горлом чувствовала себя непрочной и пустой, в горле душа ощущала: женщина - сосуд скудельный, из праха и тлена, из земли и пыли, почему-то испугалась она, что после избавления от медицинских скреп не сможет жить, распадется на отдельные части. Больше ее уже никто и никогда не соберет.

Она засмеялась, и кукла приоткрыла глаза. Тише-тише, велели ей, и положили рядом человеческое тельце. Оно лежало на ее груди неподвижно и неумело, совсем ничего не могло - даже сосать. Да и что, когда молока нет, оно еще не прибыло, прибудет на второй или третий день, все скоро прибудет, успокоили ее.

Они лежали рядом, вместе, один для другого, единый сосуд из крови, кожи, костей, нервов, жизни, воли, покоя, сосуд, полный благодати, мирром наполненный - отныне и вовеки, мать и дитя.

"Жена твоя, как плодовитая лоза в доме твоем; сыновья твои, как масличные ветви, вокруг трапезы твоей..." (Пс. 127 3).

Вова протянул руку к младенцу.

- Как тебя зовут?

Младенец молчал, смотрел мимо, покачивались синие занавесочки глаз.

В комнату, пахнущую материнским молоком и выглаженными пеленками, вошла женщина.

Она увидела - над кроваткой наклоняется мужчина в темной куртке. Большой рюкзак у ног. Господи!

Застыв на пороге, она стала медленно оседать на пол.

...Таким образом, дорогой Г.П., вы поняли, что мой ребенок был пола мужеского, с глазками, задернутыми синими занавесочками, и довольно-таки смугленький - их там, оказывается, кварцуют.

Я была совершенно счастлива! Родила не какого-то там образцового розового херувима, а настоящего маленького человечка с цепкими ручками и ножками, загорелого, как заядлый турист, только маленького рюкзачка на детской спинке не хватает. Звездочка. Властелин. Владимир. Да, решила я, пусть он будет Владимир...

Кое-кто из нашей компании тут же добавил свою ложку дегтя: имячко-то, мол, нехорошее подпорченное. Маячило уже в нашем тяжелом историческом прошлом: один Владимир вспахал, другой засеял. Как же можно путать, возмущалась я, божий дар с яичницей, святую купель с пеньковой удавкой? Можно, возражали мне, все можно, просто первый Владимир был большой ироник, а второй - большой практик, вот и все. Купель купелью, а что тайно гарем держал и с женой брата сожительствовал, так это доподлинно известно. Да и что взять с сына человека, который доводил свою мать, между прочим первую христианку Ольгу, до белого каленья издевками над отправлением обрядов святой веры: переодевался в священные ризы и в самый ответственный момент, неожиданно их раздвигая, демонстрировал разные непристойные части своего тела, испускающие сплошь звуки неприличные?.. Да и как вообще, если вдуматься, истинная вера может быть сопряжена с истинной же властью, если не через тайные средостения греха и порока? Так он пришел на нашу землю князь мира сего: вечный отступник от веры отцов, попирающий нравственный закон предков ради никому не ведомой благодати... Владимир I посеял в сердцах людей смуту, дав им идеал рая на земле, по сути неосуществимый. Решил построить храм, где Бог якобы пребывал с людьми, так сказать, в общении и ощущении. Но саму-то землю оставил без Бога, то есть без старых богов, а значит, и без веры, ибо всякое двоеверие есть не что иное, как путь к окончательному безверию... Ну, а дальше пошло-поехало. Прямиком к социал-большевизму. Тут и Владимир II, ясно-солнышко Ульянов-Ленин постарался - и снова был обещан земле новый рай, как будто одного недостаточно. Ну, а заодно, конечно же, расплевался и с верой отцов, теперь уже своих. Рай без рая! Храм без храма! Каково?!..

- Но при чем же тут имя? - орала я, рискуя потерять и так едва теплящееся молоко. - На имени-то какой грех? Вова, сыночек мой, тут причем?!

Товарищи лишь загадочно улыбались и тянули свое похмельное вино, прямо из полупустых бутылок, как мой малыш из меня - свои последние, драгоценные капли. И синие занавесочки на его глазах трепетали, задергивались. Я видела, как их живой свет уходит куда-то вглубь, прячется за тонкую радужную перепонку, и зеница ока вспыхивает - маленькое граненое стеклышко, через которое весь мир вдруг может предстать в сказочных цветах, точно ящик-раек с чудесными его картинками...

Мы сами и были участниками этого райка! И это самое удивительное чувство, которое до сих пор посещает меня во сне...

"Как стадо выпускают они малюток своих и дети из прыгают. Восклицают под голос тимпана и цитры, и веселятся при звуках свирели.

Проводят дни свои в счастии, и мгновенно нисходят в преисподнюю." (Иов

2111-13).

...Она вдруг увидела себя р друзьями теми,кто никогда не желал принимать участие ни в общих кочевьях, ни в поднятии отечественных тяжестей, ни в создании блочных памятников. Их мир как бы примостился сбоку, в подножии огромного взрослого мира, наподобие того, как в праздничные дни Рождества в католическом храме при входе воздвигаются игрушечные декорации - знакомые, трогательно раскрашенные фигурки из дерева или прессованной бумаги. Ясли...

Миртовое деревце... Звезда... Мать с младенцем... Ослик... Где-то там, в пространстве церкви происходит действо, звучат слова молитвы, точная рука священника что-то свысока отчитывает. А здесь - просто стоят фигурки, похожие на детский сон.

Она услышала знакомый мотив - это была колыбельная:

Сон приходит на порог, Крепко-крепко спи ты, Сто путей, сто дорог Для тебя открыты...

Пели чьи-то уста, навевая крепкий, беспробудный сон-детство, сон-спасение; кто-то велел - спи, спи, спи, потому что для тебя открыты сто путей, сто дорог, спи... не просыпайся. И они спали... Та еще была компания. Каждого в свое время, конечно, чуть было не переехало, не перешибло, но слава Богу, слава Богу.

Подмучило и отпустило из сонма мучеников. Теперь они были просто человеческие дети, и, как настоящие люди, играли в субботники, в выборы в местные советы и в электрификацию, но только посреди любого проводимого мероприятия могла вдруг явиться, скажем, фигура абсолютно голого человека - никого это в принципе не удивляло, даже наоборот радовало, как радует, когда во сне отрезанная голова поет "Интернационал" или же ты всю ночь напролет в пионерском галстуке ловишь на хуторе бабочек. Сон есть сон. Там нет ни вины, ни греха, ни похмелья. Сон - соблазн, может быть, но не грех. Им и в реальной жизни всегда не хватало греха!

Они были просто больны этим, без надежды на выздоровление: греходефицит! Но им так хотелось жить, жить, жить, полной и ценной -полноценной - жизнью в условиях прогрессирующего хаоса и отсутствия одноразовых шприцов! Как маленькие скверные деточки, слушая музыку, закупориваются огромными черными блюдцами наушников, они отъединились от мира своим сном, вдыхали его как наркотик, как пушистый и губительный снег - и воспаряли до видений невероятных, проделывая потом необходимую траекторию падения в обратном направлении. Многие так и остались лежать под сверкающим белым покровом этого сна:

Так что же они, так ничегошеньки и не совершили, господа? Надожеделоделать! Была ли у них налицо какая-либо результативность, эфективность и надежда на будущее спасение? Говорю пристрастно и спокойно, потому что я - не Вы, дорогой Г.П., а всего лишь только я, автор этого бессмысленно тянущегося письма: нет.

Ничегошеньки не совершили. Нет. Не было надежды на будущее спасение. Однако чем-то они все-таки были любезны окружающему пространству? Пожалуй, были.

Жили-были. Он и она. И родилось у них чадо: Вова.

"Венец стариков - сыновья сыновей, и слава детей родители их." /Прит.

176/.

Но кто же этот "он" и кто же эта "она"? Вы, дорогой Г.П., наверное, уже догадались. Она - это я, Вовина мама, а он - это он, то,т кто мог бы стать Вовиным отцом, но, увы, не стал.

Однако, обо всем по порядку, если он вообще возможен в данной ситуации.