Джентльмен - Александр Сумбатов-Южин

Рыдлов (красный как рак, сконфуженно поглядывая на жену). Совершенно лишнее читать глупые выходки какого-нибудь репортера.

Лебедынцев. Надо возразить. Этого нельзя так оставлять. Помилуйте! Острить надо всем можно, но ведь должно же быть что-нибудь священное. И что это за критические приемы? (Берет и читает.) «Повесть именуется «Бездна». Заглавие, действительно, подходящее, только не полное. Надо было бы назвать «Бездна глупости», тогда читатель сразу имел бы понятие о новой эпохе «русского романа». Ведь этак ко всему можно придраться. Вот вам новое доказательство, что необходимо иметь собственный орган.

Рыдлов. Да ведь мне, в сущности, наплевать. Кто знает, что Рыдлов и маркиз Вольдир одно и то же.

Лебедынцев. Кто? Да вся Москва. Говорят, четыреста экземпляров затребовано в одни Верхние ряды.

Боженко. А враги — у всех ведь есть враги — так и зовут вас: Волдырь.

Рыдлов. Да ну?!

Лебедынцев. Ей-богу.

Рыдлов. Вот так фунт!

Лебедынцев. Сейчас завтракал в Славянском базаре. Только эту газету и читают. По дружбе я говорю: бросьте вашу нерешительность и приступим к изданию нашего органа.

Боженко. Положим, на приказ полиции не возразишь, но против других газет всегда можно будет отругаться.

Рыдлов (удрученный). Ведь бывают же такие несчастные дни! В двух разом!

Боженко. Не теряйте присутствия духа, друг мой. Екатерина Вадимовна, поддержите в нем присутствие духа.

Кэтт (сдерживая улыбку). Ларион Денисович, стоит ли обращать внимание!

Рыдлов. Разве я за себя грущу? Я знаю, что это зависть, и презираю. Но мне за идею больно. Я в эту идею вложил все силы ума и таланта… Ну, да ладно, покажу я им кузькину…

Лебедынцев и Боженко. Ох!

Рыдлов. Это я в порыве. Виноват.

Кэтт. Кто это такая?

Боженко. Русская Немезида, родственница всех жаждущих мести.

Лебедынцев. И стоят. Есть ли возможность человеку, отмеченному талантом, проявить теперь свои силы? Ну, техник, доктор, адвокат, архитектор — все специалисты, у них арена есть. Но если человек, так сказать, общеобразованный, широкого полета, но… не совсем… мм… готовый для узкой специальности.

Боженко. Верхогляд.

Лебедынцев (кинув сердитый взгляд на Боженко). Дилетант в лучшем смысле этого слова… Как ему обратить на себя внимание? Как ему удовлетворить своей законной жажде славы и общественного влияния? Единственно — путем прессы. Мало ли мы знаем людей, о которых никто и не думал. Так, был человек и порхал, как голубь, по московским стогнам. А теперь — сила! Редактор! Вы вслушайтесь в слово: редактор! Ведь почти так же звучит, как ди-рек-тор? Или рек-тор! Или… все равно! Представитель прессы. Ваш голос в общественном мнении уже будет иметь решающий вес!

Боженко. Вот это несколько грустно!

Лебедынцев (с яростью). Что тебе грустно, скажи, прошу тебя? Что грустно?

Боженко. Что всякий голубь воркует на всю Россию.

Лебедынцев. Так в данном случае это другое! Здесь во главе дела стоит человек, полный идеалов.

Рыдлов. Да что тут размазывать! Валяйте проект! Я теперь в таком настроении, что на все решусь.

Лебедынцев. И держитесь этого настроения! И держитесь!

Рыдлов. Как назвать?

Боженко. Что?

Лебедынцев. Газету. Ну, как ты не понимаешь.

Боженко. Волдырь.

Входит лакей.

Лакей. Василий Ефимович пожаловали. (Распахивает дверь.)

Входит Чечков.

Явление пятое

Чечков. А, милые, золотые мои! Какая чудесная компания! Здравствуй, красавица моя писаная, золото мое ненаглядное. (Целует руки.) Много ручек на своем веку перецеловал — не видал таких! Смерть от этих ручек — и то блаженство. Блаженство, блаженство! Берите сердце-то, берите, мните, ножками топчите. (Лариону Денисовичу.) Здравствуй, ученый, здравствуй, попочка! О чем речь? (Садится.)

Рыдлов. Так, козируем! Дяденька, посидите здесь с женой, у меня дело к Егору Егоровичу.

Чечков. Ах, какой он ловкий, Егор-то Егорович! Ох, какой ловкий! Как у меня сигарочку стянул!

Лебедынцев. За эту сигарочку я вам в карты две радужных заплатил.

Чечков. А как бы вы думали. С меня-то даром разве что получишь? Н-е-ет, шалишь! (Тыча пальцем в племянника.) И он такой же. Кровь одна, одна порода! Будет сколько хочешь говорить, а рубля у него не вытянешь. Знает, плутишка, что ему, по его натуре, выгоднее голову потерять, чем денежки. Потому попочка-то потуда и хорош, покуда в перышках, а так выщиплют, куда попочку девать? В помойку попочку. Кому интерес ощипанного попочку слушать. Всякий скажет: в помойку попочку-то, в помойку. И швырнут попочку.

Рыдлов. К чему эти метафоры, дяденька?

Боженко. Философ Василий Ефимович, просто философ!

Лебедынцев. Ну, извините, Василий Ефимофич, никакой я философии в ваших словах не вижу. Что это за лабазный взгляд на жизнь? Вы всех считаете вашими приказчиками, которые выручку у вас таскают.

Чечков. Милый вы мой, Егор вы мой Егорович! Да как же иначе-то? И приказчику деньги нужны, и мне нужны, и вам нужны. Добывает всякий! Закон судьбы!

Лебедынцев (волнуясь). Я не понимаю, про что вы говорите.

Чечков. Читаю я утром газеты, смотрю — Вольдир. Прочел наоборот — Рыдлов. Поставил еры — вышел Ларя. Приезжаю в амбар — соболезнуют. Я на пролеточку — к одному другу-приятелю, из литераторов. Кто, говорю, расписал племянничка? И что ж бы вы думали, Егор мой друг Егорович, на кого это мне литератор-то указал?

Егор Егорович в беспокойстве.

На вас — прямехонько.

Рыдлов. На кого?

Чечков. На Егора нашего Егоровича. Ведь этакая оказия?

Рыдлов. Егор Егорович! Вы?!

Боженко. Влетел, Егор Егорович!

Рыдлов. Егор Егорович, могу ли я поверить! Ведь вы же у меня еще три экземпляра взяли для вашего семейства!

Лебедынцев (озлобленный). Василий Ефимович, знаете, говорить все можно, но ведь надо доказать. Какая же цель могла быть у меня?

Чечков. Да вы не горячитесь, светик мой ясный! Разве я против вас слово скажу? Да упаси меня господи! Сегодня его, а завтра меня ушибить можете. Что я за неразумный ребенок, что против рожна полезу! Да я лучше от своих слов отступлюсь. Ну, поцелуйте меня, дорогой вы мой, поцелуйте меня, старика. Хотите сигарочку!

Рыдлов. Не верю, Егор Егорович, я не верю. Позвольте вашу руку. Вот! Как два джентльмена.

Лебедынцев (успокоившись, беря сигару, пожимая руку Рыдлову и обнимая Василия Ефимовича). Между нами не может быть недоразумений. И ехидный же вы человек, Василий Ефимович. Ну, ни слова! Ни одного слова больше об этом! Все забыто! Но объясните мне, прошу я вас, уважаемый Василий Ефимович, почему вы против издания газеты Ларионом Денисовичем?

Рыдлов (тихо Лебедынцеву). Егор Егорович, мы с вами о наших делах потолкуем вечером: при дяденьке хоть не говори. Темная личность. В восемь часов я вас жду.

Лебедынцев. Великолепно. До свиданья, значит. Вот, Василий Ефимович, ваш племянник не в вас! Он вдаль глядит. А вы так и погибнете в неизвестности, не сделав ничего на благо общее.

Чечков (внезапно бросив свой обычный тон). Болтай, да не забалтывайся, Егорыч. Я для Москвы сын почтительный и благодарный. В ней, моей матушке, много моих, Василия Ефимовича Чечкова, денег положено: и в церквах, и в больницах, и в школах, и в приютах. И рабочий люд меня знает по многой дельной помощи. Я знаю, чем мне бога за мое богатство благодарить, учить меня нечего. А в чем грешен — грешен: никогда карасем не был, и от меня щуке мудрено поживиться. А уж всякой мелкой рыбешке и подавно. (Возвращаясь к обычному тону.) Так-то, Егор мой Егорович, миленький дружочек. А впрочем, поцелуйте меня, головка моя лучезарная.

Входит Рыдлова.

Явление шестое

Рыдлова. Ну и погода: хоть бы Ницце впору, а всего-то март на исходе. А, братец, вот вы где. Что же сегодня рано из амбара тронулись?

Чечков. По семейным делам, любезнейшая моя сестрица.

Рыдлова. Котик, здравствуй, красотка моя. Уж мне про тебя вся Москва уши прожужжала. Да что вы, говорю, я во сто раз лучше ее была. Хоть ты что хочешь говори — не верят.

Кэтт. Maman, чаю не прикажете?

Рыдлова. Попрошу, ангел мой.

Кэтт звонит. Лакей появляется.

Господа, кому угодно чаю?

Боженко. Я прощусь. Мне уж в Английский обедать пора. (Прощается со всеми.)

Лебедынцев (тихо Рыдлову). Старичок-то наш расфуфырился. Ну да мы в новой газете разберем права этого старого поколения на уважение и благодарность.

Рыдлов. До вечера, друг. Разберем, разберем.

Лебедынцев (прощаясь со всеми). Василий Ефимович, напрасно изволили обидеться. Вот уже со всем моим уважением.

Чечков. А я-то? Батюшка мой, я-то? Да я, может быть, вас, дорогого моего, не то что уважаю, а просто, ну, к стопам вашим. Поцелуйте меня, красавец вы мой…