Шатун - Илья Борисович Пряхин

до пугающих размеров колено левой ноги. Для очистки совести колено намазали гелем от боли в суставах, но оба понимали, что эффект от такого лекарства может быть скорее психологическим.

Все время, пока Олег добывал дрова, ставил палатку, ходил за рюкзаком Татьяны, он малодушно отгонял от себя мысли об их теперешнем положении, решив все основательно обдумать и принять решение в спокойной обстановке, когда устроит Татьяну у костра и поставит лагерь. Сейчас он тщательно изучал карту, и от результатов этого изучения становился все мрачней. До конца намеченного маршрута оставалось больше семидесяти километров – немыслимое расстояние с учетом больной ноги и отсутствия лыж у Татьяны. Точка, которая могла внушать хоть какую-то надежду, обозначалась на карте как поселок вахтовиков, и до нее было километров двадцать. Даже в их теперешнем положении это расстояние представлялось вполне преодолимым, но два обстоятельства вызывали серьезное беспокойство. Во-первых: в поселке вполне могло никого не оказаться (карта не новая, а многие подобные поселки давно заброшены), во-вторых: путь к нему лежал через очередной скальный хребет, который виднелся на западе, и преодолеть который, судя по схеме можно было только через категорийный перевал. Олег прочел информацию об этом перевале в распечатке описания маршрутов, – в зимних условиях там ему была присвоена категория 2А. Он не знал, смогут ли они пройти такую категорию без альпинистского снаряжения и с учетом состояния Татьяны, но, поскольку другой альтернативы не просматривалось, он решил сосредоточиться на этом варианте. Теперь самое время подумать о том, как им предстоит двигаться. Для Татьяны придется соорудить какие-то волокуши; Олег окинул взглядом группу чахлых берез и почувствовал себя слишком уставшим для того, чтобы решать сегодня еще и эту проблему. Он сложил карту, бережно убрал ее за пазуху.

– В общем, Танюх, ситуация у нас с тобой неприятная, но вовсе не смертельная, – бодро объявил он. – Километрах в двадцати отсюда вахтовый поселок, у них точно есть связь и, скорее всего, вездеход. Завтра сооружу тебе санки, прокачу с ветерком. Правда, перевал один на пути, не очень сложный, думаю – пройдем без проблем. Но, на всякий случай, с этого момента объявляется режим экономии продуктов, так что, хоть дальше и на санках, как барыня покатишь, жирок нагулять не надейся. Сегодня, в честь твоего феерического купания, так и быть, баночку тушенки прикончим на ужин целиком. С утра, пока буду волокуши мастерить, разложишь продукты по порциям, я скажу как. Ну, что там твои шмотки? О, почти высохли.

Ночь прошла беспокойно и потому казалась бесконечно длинной. Татьяна то и дело заходилась сухим надсадным кашлем, Олег каждый раз просыпался и потом долго не мог заснуть, лежал с открытыми глазами, слушая тихий посвист ветра в растяжках палатки и мягкие шлепки наружного тента. Он думал об их с женой ближайшем будущем: о том, как завтра впервые в жизни будет пытаться соорудить какое-то подобие санок; о том, как они полезут на перевал и, главное, как смогут с него спуститься; о том, насколько сильно простудилась Татьяна и помогут ли принятые ей лекарства; о десятках километров тайги вокруг и о долгом и мучительном пути до ближайшей больницы. Олег понял, что заранее боится наступающего дня и всего, что он с собой принесет. Лишь под утро он забылся тяжелым, похожим на глубокий обморок сном.

Выплывал он из этого сна медленно и неохотно; он очень хотел спать, но что-то настойчиво стучалось в сознание, вызывая смутное беспокойство и разгоняя блаженную дрему. Он не сразу понял, что это – недавно возникшие, доносящиеся откуда-то посторонние, хоть и хорошо знакомые звуки. Он слышал частое потрескивание, очень похожее на потрескивание жарко разведенного огня. Он понимал, что костру просто неоткуда взяться и поначалу принял это за игру сонного воображения, но вдруг услышал скрип снега под чьими-то ногами, тупой удар и сразу за ним хруст разламываемого полена и проснулся окончательно. Снаружи горел костер и кто-то рубил дрова.

Олег быстро вылез из спальника, расстегнул молнию внутреннего входа, нырнул в тамбур, дернул вверх язычек еще одной молнии, резко откинул внешний полог и высунул голову наружу.

Утро было тихим и пасмурным. Несильный ветерок, поддувавший с вечера, окончательно стих, низкие серые тучи тяжело нависли над черно-белым безжизненным пейзажем, скрыв вершины горного хребта. Высокое гудящее пламя жадно лизало подвешенный над костром котелок. Григорий сидел у огня, неторопливо ворошил длинной палкой раскаленные угли. Рядом с ним лежала аккуратная вязанка коротких поленьев, которую он явно не смог бы собрать на этом болоте. Он повернул голову, посмотрел на удивленное лицо Олега.

– А, Олежка, – приветливо сказал он. – Проснулся? И то хорошо, пора, я уже будить вас собирался. Ты, давай-ка, барышню свою поднимай, некогда залеживаться, путь нам сегодня, хотя и недальний, да ходок из нее нынче аховый, с ее-то ногой, поспеем ли? Я так смекаю, аккурат засветло должны добрести.

Он вел себя так, будто в его появлении здесь не было ничего необычного, будто просто один из участников группы, назначенный вчера дежурным по лагерю, встал раньше остальных, разжег костер, занялся приготовлением завтрака и решил разбудить товарищей в условленное время. Обалдевший Олег смог выдавить из себя лишь невнятное «Ага» и мгновенно скрылся в палатке.

– Чего там? – спросила проснувшаяся Татьяна.

– Одевайся. Шаман пришел.

– Шаман? Григорий что ли? Вот здорово!

– Здорово, не здорово – посмотрим, – ворчливо проговорил Олег, хоть и сам почувствовал сейчас некоторое облегчение и возродившуюся надежду. – Он, похоже, знает все, что с нами произошло, и мне это не очень нравится.

Он быстро оделся и вылез из палатки. Подойдя к костру, он увидел прислоненные к стволу ближайшего дерева довольно широкие и, сразу видно, добротно изготовленные сани-волокуши. Они были сделаны из деревянных продольных и поперечных перекладин, обшиты сверху грубым брезентом, к передней поперечине крепился длинный кожаный ремень. Не отрывая взгляда от саней, Олег спросил осипшим вдруг голосом:

– Откуда вы знаете про ногу?

Григорий помолчал, задумчиво глядя на костер, потом заговорил, и ответ его, по обыкновению, оказался путаным и ничего не объясняющим:

– Ты, Олежка, прости великодушно, глупый еще. Шумный и суетливый, что птенец неоперившийся. Скорлупу себе придумал, от людей в ней спрятаться хочешь. Думаешь: кто от людей закрылся – тот сильный. А силу, Олежек, в скорлупе не накопишь, силу только от людей и можно получить. Но Парма приняла вас. Простила и приняла. Редкий случай. Я так полагаю, – продолжил он задумчиво после короткой паузы, – это из-за супружницы твоей – Тани. Душа у нее открытая, Парма любит таких. Любит и хранит.

Он по-прежнему смотрел