Неонигилизм - Андрей Никифорович Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чего... мира или войны, успокоения или бури, хлеба или бисквитов? — Не важно. Ищут. — в этом пробуждение спящего, светлое утро после черной осенней ночи.
Привет живому человеку!
Привет громам в руках человека! Он будит, — как трубный звук Архангела — живое кладбище мещан, людей не нужных и в чехле. Горит человек.
Война, как доменная печь — встряхнула, всколыхнула застоявшийся мир и в этом ее заслуга. Что значат миллионы убитых и раненых? — Ведь эта картина массовых убийств и смертей происходила ежедневно и называлась мудрыми социальной войной. Но не всякий мог рассмотреть окружающее и почувствовать ужас, а немногие лишь, их называли беспокойными людьми, бунтарями, нигилистами и др. подозрительными кличками; но теперь, когда картина, видимая их маленькими глазками и умишками приблизилась к ним, оголилась от маленьких, засасывающих обывательских радостей, они оторопели; и после долгого очумения, зашумели, зарычали, и после долгого шараханья и от испуга и от отыскивания „спасителей“ пришли к тем кого вчера громили — стали поклоняться убитым богам. От социалистов микроскопистов ринулись к социалистам телескопистам. Большевизм в моде и от него ждут чуда и спасения. Разочарование не замедлит прийти и оно уже сзади крадется обезьяньими шагами и сердце их сжимается тревогой за жизнь, за день и ночь без тревог.....
А жизнь будит и будит. Набатный колокол раздается по всей земле, пожар охватывает всю землю, и отдельные перебежки, как первые ласточки, потянулись к зеленым берегам анархии. Анархистам угрожает опасность опошления: большое количество превращается в малое качество. Не избыв старых грехов всего человечества, не отбросив его верований и суеверий, не забыв предрассудки, и гонимые нуждой, люди, обращаются к анархистам и жадно пьют от нового источника жизни. Но напиток, подаваемый им, часто подается не омытыми руками и муть покрывает его чистоту. Анархизм — одно, а анархист — другое, вот что вынесут ищущие и алчущие новой радости; но ведь и христианство первых годов было, быть может прекрасным, а со временем оно превратилось в помойную яму. Приглядываясь к жизни анархиста, мы видим не анархизм, а пародию на него. Оглянемся вокруг себя. — Не мираж ли это? — Анархист, этот бич капиталистов, как запряженный осел повседневно работает на своего владыку. Что сказать той, от которой я однажды слышал бьющие как хлыст слова: „пойду в проститутки — ведь все равно кому и как продавать свое тело, лишь бы больше платили и меньше работать“. Я замолчал после этой фразы, а вначале пробовал возражать; эта правдивая мысль — пощечина трудящимся в производстве капиталистического государства, анархистам. Подставь другую щеку мой товарищ, чтобы и она покраснела и ты не видел бы в зеркале своего сознания — краски на одной...
Логика и правда этой некающейся Магдалины — неотразимы и вопрос: кто мы — проститутки или анархисты? — стоит перед нами призывом и укором...
„Непримиримые“ — вот верный эпитет, вот почетное имя которое дали нам враги, но, это — дела прошедших лет, а теперь, не хотите ли полюбоваться анархистами в мундире с гербовыми пуговицами, защищающими, скаля зубы, землю, которую они не имели и не будут иметь никогда, анархистами в погонах солдата, убийцы рабов других господ.
Мелкие душонки, охраняя свою шкуру, стали рвать чужую, или фарисеи бьющие в перси и взывающие о великой миссии анархистов, тянутся с „честью“ перед „господами офицерами“, или слепцы, потерявшие зрение от великого солнца — анархии. О, моя проститутка твой эгоизм жуток, но альтруизм этих анархистов — гнусен, и я целую твои руки „презренная тварь“!
Не полюбуетесь ли на „анархистов“, этих „гармонично развитых людей“ в их обыденной жизни.
Присмотритесь и бегите, бегите или трясина затянет и вас, или берите священный творческий динамит и раскрошите эту „гармонию“, потому, что она становится падалью.
„Вот мои детки!“ — слышите вы лепет „мамаши“ — анархистки, а любвеобильный „папаша“ вытирает усердно, платочком, — после трудов праведных, их носики и учит петь марсельезу... Идиллия.
В первый период революции разные барыньки и на собачек надевали красный бантик — так все замаралось и опошлилось. Среди анархистов, даже любовь, этот великий дар природы человеку, приняла форму взаимного сотрудничества „пары“, превратилась — по бессмертному выражению одного „сумасшедшего“— „в машину для онанирования“, в фабрику для выработки „будущих анархистов“. Они, как институтки краснеют при виде голого тела, а за ширмой, ночью развратничают, с опаской быть открытыми, наслаждаются с разрешения общества.
Посмотрите на их шляпки и фасоны их платьев, мужчин и женщин; они как попугаи подражают среде их облепившей и критикуют себя и других буржуазной моралью. Они указывают пальцами, тыкают носом на не желающих жить, как они — по моде по обычному праву и нраву.
Пришла мода и на анархизм, благо за него не грозит каторга; можно вырядиться и в черный цвет бунта. Одежды и нравственность — маски на теле и душе, искалечили людей; и этих именующих себя передовыми, людей действительно лучших и являющихся авангардом, ударным батальоном рати за лучшую не фальшивую жизнь, затягивает болото. Молния, озарившая мозг человека, осветившая на мгновение всю мерзость и ложь жизни, потухла; осталось имя и.... жизнь, приспособляясь, потекла под новым ярлычком.
Побольше молний — меньше живых гробов! Великая опасность надвигается на анархистов извне, и главным образом потому, что они всегда винят окружающее, видят грехи и грязь его, но забывают взглянуть внутрь себя. Экономическое освобождение вот та песня, которая проникает все мысли, во все статьи и речи анархистов. Но это освобождение будет в будущем, а жить требуется теперь, и за этим идут к нам жаждущие.
Не обещания нужны приходящим, а жизнь, не золотые горы — потом, а счастье теперь, им нужно дать то, что имели те христиане и анархисты, которые умирали на эшафоте от великой любви и жажды к жизни, от безграничного прекрасного эгоизма, — а это дается не экономическим освобождением, а внутренним просветлением.
Песен. Молний больше. Музыки и набат! Проснись же учитель, или ты будешь не достоин той ученицы проститутки, которая дала нам урок.
Свобода внутри нас; а воля будет завоевываться непримиримостью.
Неприемлемость мира — истинный дух анархизма.
Анархисты-трудовики.
Настала пора анархизму, как непримиримому с существующим порядком учению, окончательно вылиться в резко очерченную форму и навсегда покончить с недомолвками и рассеять туманности.
Если анархия не политика и не политиканство, то в вопросе о неприемлемости нынешнего капиталистического строя, не может быть двух мнений.
