Поле битвы - Россия! - Ральф Питерс

Все сегодня пошло наперекосяк. Предполагалось, что мы летаем и воюем лучше, чем про тивник. Предполагалось, что мы должны с триумфом прилететь назад. А если твой героизм и самоотверженность не смогли предотвратить катастрофу, то первым делом полагалось подумать о товарище Но Тейлор мог думать только о своей боли, о своем собственном страхе, об ужасе, который он испытывал при мысли о перс пективе сгореть заживо.

Бортстрелок, весь обмякнув, сидел в своем закутке. Не шевелясь. Такой же неподвижный, как и сам вертолет.

Молодой уорент-офицер, только что из учебки. В ответ на недоуменные вопросы, зачем он взял себе в экипаж самого неопытного из своих подчиненных, Тейлор всегда отвечал, что его обязанности как раз и заключаются в том, чтобы должным образом учить солдат. Но еще ему хотелось иметь рядом кого-то податливого, кто станет делать то, что ему сказано. Не какого-нибудь упрямого старого ворчуна, повидавшего на своем веку добрую дюжину взводных.

По существу, Тейлор еще не успел как следует узнать своего бортстрелка. Как командир звена он всегда держал некоторую дистанцию с подчиненными, к тому же здесь сыграл свою роль и скрытный характер Тейлора. И вот теперь, оглушенный и раздавленный, сквозь застилавшую взгляд пелену он смотрел с земли на безжизненное тело внутри вертолета, потрясенный итогом своей некомпетентности.

Все, абсолютно все должно было быть совсем не так. Он ничего не сделал правильно, испортил все. Его звено превратилось в разбросанную по пустыне груду обломков, а человек, за которого Тейлор отвечал прежде всего, лежал то ли мертвый, то ли без чувств, в то время как его командир, бравый капитан воздушнодесантных войск, спасал себя, не вспомнив ни об одной живой душе. Все должно было быть совсем не так.

Но в то же самое время Тейлор не мог подавить в себе чисто физическое чувство восторга, в чем-то похожее на упоение сексом, при мысли о том, что он в самом деле жив, что он спасся.

Он с трудом поднялся на ноги, доковылял до вертолета и принялся тянуть и дергать за ручку кабины. Металл погнулся, и фонарь заклинило. В конце концов Тейлору пришлось разбить остекление камнем. За все это время стрелок не сделал ни единого движения, лишь раскачиваясь в такт неловким попыткам Тейлора проникнуть внутрь машины.

- Бен!

Молчание.

- Бен! Ты жив?

Стрелок не отвечал. Но пелена перед глазами Тейлора рассеялась достаточно, чтобы заметить, что бедняга все еще дышал, хотя и совсем слабо.

Несколько темных пятен проступили на груди летной куртки бортстрелка, и на глазах у Тейлора большая муха уселась рядом с нашивкой, на которой было написано имя раненого.

- Бен! - Тейлор расстегнул шлем, слишком большой для головы мальчишки, и стащил его, стараясь не причинить стрелку боль.

Освободившись от жесткого шлема, голова раненого нелепо повисла набок.

У него оказалась сломанной шея. Он должен был давно уже умереть. Однако с его губ впервые за все время сорвался тихий стон.

- О Боже, - пробормотал Тейлор, не зная, что ему теперь делать или говорить. - О Боже, прости. Я не хотел причинять тебе боль. О Боже…

Стрелок так и не открыл глаза. Но он снова застонал, и Тейлор не знал, стонет ли тот от боли или в ответ на звуки его голоса.

- Бен! Ты меня слышишь? Ты понимаешь, что я говорю? - Тейлор плакал от стыда, отчаяния и горечи поражения. - Я не могу тебя отсюда вытащить. Понимаешь? Тебе надо оставаться пристегнутым. Я не могу тебя шевелить. Ты меня…

Еще одна муха села на лицо стрелка и не спеша побрела вниз по щеке, туда, где под носом темнела струйка засохшей крови. Тейлор согнал ее, стараясь не задеть лица товарища, чтобы не причинить ему еще большего вреда. Глядя на запекшуюся кровь, Тейлор вдруг понял, что мухи, наверное, сидели вот так несколько часов, прежде чем он сам пришел в сознание.

Где же спасательный вертолет? Вокруг царила полная тишина.

Стрелок издал стон, скорее похожий на всхлип тяжело раненного животного, чем на звук человеческой речи. Потом, неожиданно, он четко произнес одно-единственное слово:

- Воды.

От безнадежности всего происходящего Тейлор снова заплакал. В нем ничего теперь не осталось от прежнего воздушного аса, бесстрашного пилота-разведчика.

- Бен… Ради Бога… Тебе нельзя пить. Я не могу тебе ничего дать. Тебе нельзя шевелить головой.

Раненый застонал. Ничто не говорило о том, что он находится в сознании. Единственное произнесенное им слово могло оказаться всего лишь восклицанием, вырвавшимся во время коматозного бреда.

- Пожалуйста… воды.

В течение всего дня и последовавшего за ним вечера стрелок периодически начинал просить воды или бормотал слово «пить». Он так ни разу и не открыл глаза. Тейлор соорудил над ним из обломков что-то вроде навеса, но не было спасения от жары в узкой кабине. Тейлор пытался обмахивать несчастного, но скоро оставил это нелепое занятие. Он устроился в жалкой тени от разбитого вертолета, положив рядом с собой ракетницу, чтобы стрелять при первом звуке приближающейся поисковой группы. Он старался как можно бережнее расходовать неприкосновенный запас воды, но сдерживать себя становилось все труднее. Жажда мучила его все больше и больше. Однако всякий раз, когда он позволял себе пригубить горьковатой влаги, стрелок начинал просить воды, как будто он следил за Тейлором и укорял его за то, что тот присваивает его долю. Время от времени Тейлор поднимался и прогонял мух с лица и рук раненого. Но они тут же возвращались. Губы бедняги уже распухли и кровоточили.

Ночью Тейлор проснулся от ужасного крика. Но теперь юноша не просил воды. Он говорил с кем-то третьим:

- Вы меня не заставите туда спуститься. Нет. Я не стану… спускаться туда… - Потом он застонал и снова погрузился в сон.

Тейлор еще раз попробовал вернуть радиоприемник к жизни. Но безуспешно. И с аварийным ответчиком тоже что-то случилось после удара о землю. Тейлор боялся разжечь костер - боялся, что его могут заметить враги, боялся, что огонь может привлечь диких зверей, вместо того чтобы держать их на расстоянии. После криков стрелка он уже не мог снова заснуть. Все его тело болело. Но что еще хуже, к нему вернулась ясность мышления. Он понял, что хотя он и хотел, чтобы стрелок выжил - очень хотел, - но он без колебаний предпочтет спастись сам, если предстоит выбирать. Он всегда считал себя самоотверженным человеком, готовым принести себя в жертву. Но теперь ему стало очевидно, что больше всего на свете ему хотелось жить и что для него его собственная жизнь гораздо важнее, чем жизнь любого другого. За год службы в Колумбии во время войны с наркомафией ему не представилось возможности по-настоящему себя проверить. Если не считать того, что противник время от времени постреливал из стрелкового оружия из зарослей джунглей или с вершин гор, самым главным врагом там была скука, и он считал себя абсолютно бесстрашным, настоящим суперменом. Но капитанские нашивки на плечах, все слова, произнесенные им на десятках торжественных церемоний, его самолюбование… все рассеялась как дым. В самый ответственный момент он ничего не смог сделать, и как себя не успокаивай, дело обстоит именно так. Сейчас, если бы ему предложили оказаться в теплой, безопасной постели любой из десятка его подружек вместо того, чтобы разыгрывать здесь из себя медсестру рядом с раненым бортстрелком, он бы ни. минуты не колебался. Сейчас, дрожа от страха в темноте африканской ночи, под зловеще чистым небом, он понял, что за все двадцать девять лет своей жизни так ничего о себе и не узнал. В зеркале он видел не себя, а наряженную куклу.

Новая острая боль вернула его из забытья, и в утреннем свете он увидел, что полчища муравьев снуют по его телу и вгрызаются в рану на ноге. Тейлор подскочил, в ужасе прихлопывая на себе насекомых. Он прыгал на месте в диком танце, давил маленьких кровососов кулаками, расчесывал кожу на щиколотках и ступнях, рывком расстегнул все молнии на летном комбинезоне, чувствуя, как уколы отмечают передвижения муравьев по его ногам.

Только раздевшись почти догола, он наконец выиграл битву. Все еще задыхаясь и дрожа, Тейлор пошел посмотреть на бортстрелка.

Его лицо казалось черным от муравьев. Глаза были открыты и мигали - единственная защита, которую мог позволить себе несчастный. Зрачки оставались неподвижными, уставившись прямо на сломанный пульт, однако в них явственно горел огонек жизни. И чувства.

- Нет! - вырвалось у Тейлора. Он постарался как можно аккуратнее очистить лицо товарища от насекомых, но ему с трудом удавалось сдерживать судорожные движения своих рук. Ему казалось, что они ползали по его собственному лицу.

Как Тейлор ни старался, он все же толкнул голову стрелка, и тот застонал. Потом его взгляд сместился, и он посмотрел на Тейлора ясными и чистыми глазами, которые казались чужеродными на распухшем до неузнаваемости лице.

- Бесполезно, сэр, - прошептал стрелок удивительно спокойным голосом. - Они повсюду. Я их чувствую. - Он сделал паузу, как будто они всего лишь обсуждали какую-то мелкую неприятность. - Я вот только боялся, что вы ушли. Я думал, вы рассердились, что я не стрелял.