Свет погас - Редьярд Киплинг

За грудами трупов, в изуродованном, обломанном кусте застряло брошенное при бегстве окровавленное арабское копье с широким наконечником, а за кустом простиралась бескрайняя темная гладь пустыни. Солнце отразилось на стальном острие, и оно превратилось в грозно пылающий багряный круг. Кто-то за спиной крикнул: "Пшел отсюда, негодник!" Дик вскинул револьвер и направил его в пустынную даль. Багряная вспышка ослепила глаза, а оглушительный шум и крики, раздававшиеся вокруг, словно слились в давно знакомый монотонный ропот моря. Ему виделся револьвер и багряное сияние... и сердитый голос гнал кого-то прочь - точно так же, как когда-то, быть может, в прошлой жизни. Дик ожидал, что будет дальше. Что-то словно лопнуло у него в голове, на миг он очутился во тьме - и тьма эта опаляла. Он выстрелил наугад, и пуля умчалась в глубь пустыни, а он пробормотал: "Из-за тебя я промазал. Да и патрон был последний. Ладно, бежим домой". Он ощупал голову и увидел, что рука его покрылась кровью.

- Эге, дружище, да тебя изрядно зацепило, - сказал Торпенхау. - Я у тебя в долгу. Прими же мою признательность. А теперь вставай! Ей-ей, здесь не лазарет.

Дик обессиленно навалился на плечо Торпенхау и бессвязно бормотал, что надо целить вниз и левей. Потом он снова лег на землю и смолк. Торпенхау оттащил его к доктору, а потом сел описывать в красочных выражениях "кровопролитную битву, в которой наше оружие стяжало себе бессмертную славу", ну и тому подобное.

Всю эту ночь, когда солдаты спали в корабельных кубриках и на палубах, черная тень плясала при свете луны на песчаной отмели и вопила, что Хартум, проклятый богом город, погиб, погиб, погиб, что два парохода разбились о нильские скалы, близ самого города, и никому не удалось спастись; а Хартум погиб, погиб, погиб!

Но Торпенхау не обращал на это ни малейшего внимания. Он ухаживал за Диком, который обращался к неукротимому Нилу, призывая Мейзи - снова и снова Мейзи!

- Поразительное явление, - сказал Торпенхау, поправляя сползшее одеяло. - Вот мужчина, который, по всей вероятности, мало чем отличается от всех остальных, и он твердит имя одной-единственной женщины. А уж я наслушался в своей жизни бреда... Дик, хлебни-ка шипучки.

- Спасибо, Мейзи, - сказал Дик.

Глава III

К берегам Испании снова уплыть

Напоследок хочет с пиратами он,

Бороду там королю подпалить,

Коменданта в Хаэне взять в полон

И в Алжире в рабство продать.

"Голландская картина"

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Суданская кампания кончилась, рассеченная голова Дика зажила и представители Центрально-южного агентства уплатили ему за труды некую сумму денег, не преминув письменно заверить, что труды эти не вполне их удовлетворяют. Дик швырнул письмо в Нил, пребывая тогда в Каире, там же предъявил присланный чек к оплате и дружески распростился на вокзале с Торпенхау.

- Думаю бросить якорь в родной гавани и малость отдохнуть, - сказал ему Торпенхау. - Не знаю, где поселюсь в Лондоне, но ежели богу будет угодно, чтоб мы свиделись, то мы и свидимся. А ты, стало быть, намерен дожидаться здесь новой баталии? Ничего подобного не произойдет, покуда наши войска не овладеют опять Южным Суданом. Учти это. И прощай. Всех благ. Приезжай, когда денежки промотаешь. Да не забудь сообщить мне свой адрес.

Дик шатался по Каиру, Александрии, Исмаилии и Порт-Саиду - в особенности по Порт-Саиду. Беззакония творятся часто и едва ли не в каждом уголке мира, а уж порок царит повсеместно, но истое средоточие всех беззаконий и всех пороков решительно со всех континентов являет собою именно Порт-Саид. В этом аду, затерянном средь зыбучих песков, где над Горькими озерами с утра до ночи маячит мираж, всякий может, если только запасется терпением, увидеть едва ли не всех мужчин и женщин, каких он знавал на своем веку. Дик поселился в шумном и отнюдь не благопристойном квартале. Вечерами он слонялся по набережной, всходил на борт многих судов и завел многое множество друзей - среди них были изысканные англичанки, с которыми он без меры и благоразумья болтал на веранде "Пастушьей гостиницы", вечно занятые и непоседливые военные корреспонденты, капитаны транспортов, зафрахтованных для войсковых перевозок, десятки армейских офицеров и другие люди менее почтенных занятий. Он имел возможность рисовать с натуры представителей всех наций Востока и Запада, не упускал удобного случая понаблюдать, зарисовывал людей, дошедших до полного азарта за карточными столами, в трактирах, в аду танцевальных залов и в прочих подобных местах. Отдохновения же ради он созерцал прямую перспективу Канала, ослепительно раскаленные пески, разгрузку и погрузку судов да белые стены лазаретов, где лежали раненые английские солдаты. Он старался запечатлеть карандашом и красками все, что посылало ему провидение, а когда такие возможности иссякали, отыскивал новые сюжеты. Это было увлекательное занятие, но оно кончилось вместе с деньгами, а ведь он уже получил вперед все сто двадцать фунтов, которые причитались ему за год. "Теперь придется работать и жить впроголодь!" - подумал он и уже готов был покориться своей новой судьбе, как вдруг из Англии пришла загадочная телеграмма от Торпенхау: "Приезжай немедленно: ты стал модным. Приезжай".

Улыбка расплылась по его лицу.

- Так скоро! Вот поистине добрая весть, - сказал он себе. - Ну что ж, сегодня ночью надо погулять вволю. Мне привалила удача, и теперь предстоит выстоять иль пасть. Но ей-же-ей, сейчас самое время.

Он отдал половину всех денег своим друзьям, небезызвестным мосье и мадам Бина, и заказал занзибарский танец в исполнении первых красоток. Мосье Бина пошатывался с похмелья, а мадам сочувственно улыбнулась:

- Мосье, конечно, пожелает для себя кресло, и, конечно же, мосье намерен рисовать: мосье так странно развлекается.

Бина, который валялся на кровати в соседней комнате, приподнял над подушкой иссиня-белое лицо.

- Понятное дело, - произнес он дребезжащим голосом. - Мосье всем нам очень даже известен. Мосье - художник, каким был и я в свое время. - Дик молча кивнул. - И дело кончится тем, - продолжал Бина многозначительно, что мосье живьем сойдет в ад, как сошел и я в свое время.

Он рассмеялся.

- Приходите и вы поглядеть танец, - предложил Дик. - Вы мне пригодитесь.

- Это вам рожа моя надобна? Так я и знал. Моя-то рожа? Дьябль! И мое безнадежное падение. Да ни за что ни приду. Гоняй ты его в шей. Это сам сатана во плоти. Или, по крайности, Селеста, заломай хорошая цена.

Тут почтенный Бина дрыгнул ногами и заверещал.

- В Порт-Саиде продавается всякая вещь, - сказала мадам. - Но если вы желаете, чтоб мой супруг был, мне и впрямь нужно заломать хорошая цена. Как это будет на ваш язык - полсюверен, что ль.

Дик немедля выложил требуемые деньги, и ночью на обнесенном глухой стеной дворике на задах домика мадам Бина исполнялся безумный танец. Сама хозяйка, облаченная в бледно-розовые шелка, то и дело соскальзывавшие с ее желтых, как воск, плеч, наяривала на пианино, и под дребезжащие звуки пошлейшего европейского вальса голые занзибарские девки неистово отплясывали при свете керосиновых фонарей. Бина восседал в кресле и смотрел на них невидящими глазами, но потом вихрь танца и оглушающее бренчание пианино вторглись в алкоголь, который тек по его жилам вместо крови, и лицо его просветлело. Дик грубо ухватил его за подбородок и обернул лицом к свету. Мадам Бина глянула через плечо и обнажила в улыбке несметное множество зубов. Дик прислонился к стене и рисовал добрый час, но вот уже керосиновые фонари начали чадить, а девки в изнеможении попадали на плотно утоптанную землю дворика. Тогда Дик захлопнул альбом и собрался уходить, но Бина повис у него на локте.

- Покажите мне, - принялся он канючить. - Когда-то и я был художник, да, и я тоже! - Дик показал ему свой незавершенный набросок. - И это я? возопил Бина. - И вы теперь увезете это с собой да станете показывать всему миру, какой такой есть я, Бина?

Он застонал и расплакался.

- Мосье изволили уплатить за все сполна, - сказала мадам. - Мы всегда рады видеть мосье у себя в доме.

Ворота затворились, и Дик быстро пошел по песчаной улочке в ближайший адоподобный игорный дом, где был тоже хорошо известен. "Если удача мне не изменит, это будет добрым знаком, если же я проиграю, значит, мне суждено здесь остаться". Он живописно разложил деньги на столе, едва решаясь взглянуть, что же из этого вышло. Удача не изменила. Три оборота рулетки приумножили его наличность на двадцать фунтов, после чего он отправился в порт, где свел знакомство с капитаном дряхлого пакетбота, откуда высадился в Лондоне, имея в кармане совсем уж ничтожную сумму, которая, по его мнению, даже в счет не шла.

Над городом висел редкий серый туман, и на улицах свирепствовал холод: английское лето было в разгаре.

"Веселенькая пустыня, и вряд ли она может хоть в чем-то измениться, подумал Дик, шагая от портовых доков на запад. - Итак, что же мне делать?" Дома, тесно лепившиеся друг к другу, молчали. Дик вглядывался в длинные темноватые улицы, видел стремительное движение экипажей и людские толпы.