Рассказы - Шмуэль-Йосеф Агнон

И еще много рассказывал я о любезных ему вещах. Сидел он и слушал, и глаза его блестели, и губы разомкнулись, как у немого, что понимает, но не говорит, лишь открывает рот, показать тебе, что он упивается каждым словом и боится лишь, что прервут речь. Правда, не собирался я прерываться, ибо что милее нам беседы о Стране Израиля, но вырвался вздох из сердца сторожа, и прервался я. Спросил его: почему ты вздыхаешь? Или добра не видал? Так не каждому выпадает. А о том, что сыновей забрали в армию, так скоро вернутся. Сказал мне: о том, кому не довелось взойти на Землю Израиля, я горюю. Сказал я: о том, конечно, стоит тебе горевать. И оба мы вздохнули.

Когда собрался я уходить, сказал он мне, что лета отца он уже пережил, и применимы к нему засим слова мудрецов: «Переживший лета отца позаботится о конце» — и попросил меня оказать ему милость и прислать горсть праха Земли Израильской.[72] Пообещал я выслать. Заставил он, чтоб записал я в книжку. Взял я книжку и записал его имя, и город, и просьбу.

2

Когда вернулся я в Иерусалим, навалилось на меня много дел и позабыл я о просьбе кладбищенского сторожа. Не то что позабыл, а отложил в сторону, как откладывает человек желания друга пред своими заботами. Пришло письмо и напомнило мне. Но все недосуг мне было пойти на Масличную гору[73] взять там земли, написал я ему: «Еще не пришел час». Со временем снова написал мне: сказано: «неведом[74] человеку его срок и т. д.», сегодня на земле, а завтра — в земле, и «как тень[75] проходят дни человека», и конец может прийти внезапно. А засим просит он и заклинает меня, друга отрочества, что удостоился ходить под Богом в Земле Живых[76] в святом граде Иерусалиме, чтоб вырыл для него горсть праха из Земли Израилевой и послал ему — покрыта глаза, как сказано: «Земля народа[77] его искупление», ибо искупление приносит прах Земли Израиля. И он вверяется мне, что воздам ему милостью и не пренебрегу его просьбой.

Как бы малое пророчество сорвалось с его пера. Как ни вспомню небрегу, вчера — потому, руки не дошли, а сегодня — поэтому, а главное потому что дорога на Масличную гору считалась опасной, и случай был — пошли старики поклониться могилам праведников, а арабы закидали их камнями, и опасался я пойти туда. Собрался и написал ему: «Есть еще время».

Однажды проверил я свои записи и увидел — все вычеркнуты, кроме той, где написано: Имяреку сыну Имярека в городе N — прах Земли Израиля. Сказал я себе: пока не исполнил я этого обещания — не вправе я выпустить эту книжку из рук.

Пока я так размышлял, увидел — несут мертвого хоронить, и вышел проводить его четыре пяди[78] земли, как велит обычай. Пока я провожал, отстали другие провожане и разошлись, и никого не осталось с мертвым, кроме похоронщиков с носилами. Беден был и немногим знаком, и не нашлось ему провожай. Пристал я к похоронщикам, пока не занесли его на Масличную гору и не похоронили.

А когда похоронили, пошел я по склону горы и накопал там и набил карманы отборным прахом Страны Израиля. Пришел я в город, зашел в ткальню и выбрал там самого лучшего холста, чтоб выдержал маяту дорожную, и сшил из него мешочек, набил его прахом и написал на нем имя и прозвище этого бедолаги и название города и страны его и пошел в Почтовый Приказ.

А на почте было полно народу — и сынов Израиля, и сынов всех прочих народов, населяющих Иерусалим, и у каждого — посылка в руках.

А приказный почтовый сидит за окошком и делает себе что-то свое. Занял я очередь и стал ждать, пока обитатель почтовых палат надумает приблизить меня. А так как почтовые приказные умеренны в деяниях своих, дано мне было время передумать многие думы. Стоял я и думал: к чему эти хлопоты, мало ли сторожу могил земли в его собственном городе, что льстится еще и прахом земли Израиля. Явился мне жирнозем тамошних полей, а с ним — чудесный запах ржи и овса, и овощей и плодов, и прочих ростков почвы, а против его — эта пересохшая земля, спекшаяся, как выжженные солнцем кости непогребенных. Не то чтоб мнил я умалить славу Страны Израиля, праведники возжелали прах ея, но говорят: своей судьбы не беги, на чужую не зарься, кто провел дни свои в иной земле, останется в ней, а наши ноги запылились прахом Земли Израильской, мы придержимся ее праха.

Пока я так рассуждаю, пришли мытарства того человека и простерлись предо мной. Были у него поля — потравили, снял исполу — ополовинили, открыл лавку — опустошили ее воинства, пока не сделался, наконец, сторожем могил. Много земель было у него, но ничто не осталось в руках, и сейчас все упование того человека — малость праха земли Израиля, как же не послать ему. Наоборот, пусть сподобится горсти собственного праха. И сказал я себе тогда: нет выше моего дара. И с вящей приязнью глянул я на того приказного, ставшего сотоварищем в посланстве моем. Странно, что тот и не заметил этого. Через час с половиной да еще с лишком добрался я до приказного. Протянул ему посылку и положил пред ним серебро. Принял он посылку и вернул ее мне и сказал: не годится. Спросил я: что значит — не годится, изволите требовать ладного холста — вот ладный холст, чтоб ладно увязано — вот ладно увязано, чтоб буквы были ясными — вот ясные буквы. Встал приказный и благозвучно наставил меня в тайнах уложений о посылках, их изготовления и направления как в пределах страны, так и за ее пределы. Столько уложений о посылках прочел мне, что ни в одну посылку бы не улеглось, да все от огорчения сразу из головы выскочили. Взял я свой прах и вышел с омраченной душой.

Вернулся я с посылкой домой и проверил ее со всех сторон. Хотел вспомнить почтовые уложения, но не упомнил. Но удалось мне понять, что никак положено сделана посылка. Пришло мне в голову: может, он мнит, что запрятал я в мешочек пряности или золото или жемчуга и шелка, как таможенники, что заподозрили праотца нашего Авраама,[79] когда он запрятал праматерь Сарру в сундук, — от глаз египтян уберечь.

Назавтра вернулся я на почту. Представил я себе — скажу приказному: нет тут ничего, кроме горсти праха, — тут же примет он посылку из рук моих и пошлет тому старцу, и тот старец обрадуется превеликой радостью. И от той радости радовался и я, что удалось мне выполнить обещанное. И тут же сказал я себе: как легко человеку поступить по обету, стоит лишь сказать правду — и сейчас же падут все препоны.

Вошел я в Почтовый Приказ и подождал час или два часа или еще и дольше, пока не дошел до окошка. Чуть приоткрыл приказный окошко, дал я ему посылку и рассказал, что нет в ней ничего, кроме горсти праха, и не стоит ее судить по всей строгости. Взял приказный посылку и проверил ее и сказал: все еще сделана не по заповеданному. Встал и наставил меня в тысяче новых заведений о направлении посылок. Увидел я, что не могу направить его слух, и вышел с омраченной душой.

Поведал я свою беду товарищам и понадеялся, что помогут. Одни проверили связку и сказали: ну что ж ты хочешь, сделана — любо-дорого посмотреть, другие не посмотрели, но дали совет, как увязать посылку, третьи вздохнули и сказали: это дело везения, и царь Соломон со своим мастером-умельцем Бецалелем не постигли бы глубин мысли этого приказного. И так связки ответов послали мне, но все не по сути. Так ли, эдак — не нашелся товарищ мне в помощь. Постыдное свойство — гнев, и след отдалиться от него, а все ж не удалось мне гнев смирить. Как увижу — мешочек лежит передо мной, — гневаюсь и говорю себе: приказный этот без капли любви к стране нашей сподобится не сегодня, так завтра лечь в ее землю, а доброму еврею, у которого только Земля Израиля на уме и в сердце, не достанется ни песчинки малой от праха ее. И не только на приказного я сердился, но и на себя тоже, что был из тех дураков, которым жизнь — как поле ровное, и что вместе совсем светом мнимым этим покоем тешатся. А это ошибка, лишь недоверчивые, подозрительные и сомневающиеся видят истину, а те, что рады свету и рады своей доле, от радости этой глаза от правды отводят.

И день за днем не двинулся этот прах с глаз моих. Говорил я себе: вот он — лежит здесь без дела, а тот еврей в чужой земле так его ожидает. И уже забыл я, что это — лишь горстка праха[80] покрыть глаза мертвому, и казалось мне — нет ему равного на свете, и чем больше я о нем думал, тем милее он мне становился. И когда замечал я чудное дерево или чудный цветок, то в воображении уже пересаживал их в этот прах. Но как попадает этот прах к тому, кто, его ожидаючи, все глаза проглядел? Может, поехать в другой город или в соседнюю страну и найти там приказного, что не так разборчив?

И по ночам сердце мое не могло успокоиться. Дурные сны и тяжкие кошмары посещали меня во сне. Снилось мне, что блуждаю я чужаком, пуще того, и Иерусалим казался чужим. Люди, которых я считал возлюбленными друзьями, указали мне во сне на шаткие ступени и узкие площадки и дали совет вскарабкаться и спрятаться там. А забравшись, увидел я, что и подобрав руки и ноги и скрючив все тело, я все ж больше их и не нахожу себе там места. Дабы умножить свое горе, перечитывал я письмо кладбищенского сторожа. Уже знал его наизусть и все перечитывал: «неведом человеку его срок и т. д.», а засим просит он, чтоб вырыл я для него горсть праха из Земли Израилевой покрыть глаза и т. д. И когда опускал я письмо из рук, появлялись глаза того старца и глядели на меня, как бы говоря: много у меня было земель, да и все ушли из рук, сейчас прошу горсть праха в утешение, а ты удерживаешь его от меня.