Гайдамаки - Юрий Мушкетик

— А может, и меня!

Микола сверху вниз взглянул на Ивана. Он был не только на голову выше его, но и раза в два шире в плечах. Все село знало о его богатырской силе, не одна девушка заглядывалась на его высокий стан, не одной снилось его красивое смуглое лицо.

— Здесь наши парубоцкие порядки! — уже громче сказал Микола.

— А мы заведем свои, — процедил сквозь зубы Иван.

— Хлопцы, чего вы шепчетесь, давайте играть в кольца, — вдруг подбежала к ним одна из девчат. — Иван, пойдем раздавать.

Микола пожал плечами и сел играть в карты.

Иван с девушкой пошли по кругу.

— Кольцо на лицо, — вышел на середину хаты и лихо, по-молодечески повел плечами, хлопнул в ладоши Иван.

С нар поднялись Орыся и Стась.

— Что мы им присудим? — опершись руками в бока и во всём следуя медведовским парням-заводилам, спросил Иван.

— Нищих водить… Ленты отмерять. Мышей гонять… Сорвать ягодку, — неслось со всех сторон. — Ягодку, ягодку…

Иван что-то пошептал на ухо Стасю, а тот, улыбаясь, не то довольно, не то испуганно пододвинул скамью и, схватив ещё с одним парубком Орысю, поставил её на скамью. Два парубка стали рядом со скамьей. Стась, опершись на их плечи, поднялся на руках до уровня Орысиного лица. Орыся хотела отклониться, но кто-то из парубков толкнул её в спину прямо на Стася.

— Смачно целуются, — захохотал Загнийный.

— Эй, да ты не в ту масть ходишь, — потянул Миколу за рукав Левко. — И карты не показывай.

Микола едва досидел до конца игры. То, что он снова проиграл, уже не волновало его. Он бросил карты, вылез из-за стола.

— Может, во вдовца сыграем? — обратился к парубкам.

— А как же, сыграем. Садитесь. Всем пары есть? — заговорили хлопцы. — Кто же будет вдовцом?

Троим не хватало пары, и два парубка шутя сели рядом, третий остался «вдовцом». Микола снял широкий ремень, сложил его вдвое. Началась игра.

— Кого хочешь в жены? — спросил Микола белоголового круглолицего «вдовца».

— Ох, и нужна ж мне жена! Некому ни поесть приготовить, ни рубаху выстирать, — приняв жалостливый вид, запричитал парубок. — Мне бы такую жену, как Орыся.

Микола подошел к панычу.

— Отдаешь?

— Нет.

— Сколько? — повернулся Микола к белоголовому. — Один горячий? — И уже Стасю: — Давай руку.

Ремень больно полоснул панычеву ладонь, и тот резко отдернул руку.

Не отдал Стась Орысю и во второй раз, хотя от трех горячих вся ладонь покраснела. В третий раз подставил уже левую руку.

— Отдаешь? — еще раз переспросил Микола.

— Нет, — нетвердым голосом ответил Стась. Его вытянутая вперед рука мелко дрожала.

«Может, сказать, кто я, — подумал он. — На коленях холоп прощения запросит. Нет, неужели я слабее их? Пусть сейчас бьет, потом поплатится за это».

Все затихли, выжидая, что будет. Ремень свистнул раз, второй.

— Он ребром бьет! — вдруг закричал Иван и схватил рукой ремень. — Ему самому нужно десять горячих.

— Врешь, — вскочил парубок, сидевший рядом со Стасем. — Не бил он ребром.

— Бил! Я сам видел! — продолжал кричать Загнийный. — Пусти, пусти, говорю!

Стась тоже схватился за ремень. Микола дернул ремень к себе. Стась разжал пальцы, а Иван, не удержавшись на ногах, с разгона навалился на Миколу, левой рукой ударил его по зубам. Из рассеченной губы брызнула кровь. Микола с силой ударил Ивана в грудь, тот отлетел к двери, опрокинув деревянное ведро.

— А, так! — закричал он и рванул себя за полу.

В его правой руке сверкнул длинный узкий нож.

— Я тебе покажу нож! — Микола обеими руками схватил скамью.

Вскрикнули девчата, кто-то потушил свет. Пока высекали огонь и снова зажгли светильник, ни Стася, ни Ивана в хате уже не было. Возле порога стояла лужа воды, в ней валялись разбросанные кочерги.

Девчата стали снимать с жерди свитки.

— Чего бежите, ещё гулять будем, — сказал Левко. — Раздевайтесь, всё равно никого не выпущу.

Девчата повесили свитки на место, но гулянка не клеилась. Хлопцы собрались возле настила, где уселись девчата, поставили посредине решето с семечками.

— Смотри, Микола, чтобы Загнийный не подпоил трушинских хлопцев да чтобы не подстерегли тебя одного.

— Пусть попробуют, — сказал Микола, а про себя подумал: «Парубки ещё ничего. Хуже, если паныч с надворными казаками наскочит. Но нет, — успокаивал он сам себя. — Матери он не скажет, где был. А через день-два, может, совсем уедет. Загнийный, тот попытается отблагодарить. Нужно было нож с собой взять».

Когда стали выходить из хаты, оказалось, что дверь в сени привязана.

— Чертов дука, чтоб тебя покалечило! — выругался Левко.

Подергав ещё немного дверь, двое парней вылезли по лестнице на чердак и, прорвав стреху, спрыгнули вниз. Потом развязали веревку на дверях, и девчата высыпали на улицу.

Вместе с Миколою и Орысей в сторону Тясмина шли несколько парней и девушек. Возле писаревского двора один парубок остановился.

— Давайте Загнийному на хлев сани втянем. У него они под сараем стоят.

— У писаря две собаки во дворе, — сказал другой. — Лучше снимем ворота и в Тясмин бросим, это быстрее. Пока на собачий лай кто-нибудь выскочит — мы уже на Бродах будем.

Микола взял обоих хлопцев под руки:

— Не надо. На меня все упадет. Так Иван ничего старому не расскажет, а тогда…

— Хорошо, — согласились парни. — Ну, нам, Микола, в улочку. Доброй ночи.

Микола и Орыся остались одни. Они медленно пошли в сторону Тясмина. Под ногами тихо шуршали сухие листья, иногда потрескивала ветка.

Они долго шли по безлюдной улице. Наконец хаты кончились; прошли ещё немного; возле трех осокорей Орыся остановилась. Неподалеку плескалась о берег освещенная месяцем река.

— Не надо дальше идти, — тихо промолвила Орыся, — отец может увидеть, он часто выходит из хаты за мельницей присмотреть. Миколка! — Орыся говорила чуть слышно. — Ты не сердишься на меня за сегодняшнее? Я того парубка совсем и не знаю. Чудной он какой-то.

— За что же на тебя сердиться? — Микола легонько привлек Орысю к своей широкой груди. — Хорошая моя!

— Нехорошая я, — Орыся спрятала свою руку в рукав Миколиной свитки. — Не нужно мне было совсем возле того парубка сидеть…

— Нет, хорошая, — не слушая её, шептал Микола. — Ясочка моя!

Орыся склонила голову ему на плечо. Микола слегка коснулся губами её холодной щеки. Она не отклонялась, а, крепко прижавшись к плечу, закрыла глаза, сама подставила полные, пьянящие губы для поцелуя. Потом спрятала голову у парубка на груди, платок сполз на плечи, и Микола гладил её по голове, как маленькую. Вдруг Орыся оторвала голову, поправила платок.

— Мне пора, Микола, поздно уже.

Микола хотел задержать её, но Орыся успела отбежать, погрозила ему пальцем и крикнула:

— Приходи завтра, мы раньше уйдем от бабы Оришки! Вдвоем.

Микола возвращался домой по другой улице. В голове мысли одна другой лучше, одна другой светлее. Представлялось, как станет хозяином, построит новую хату и пошлет сватов к Орысе. Нет, пошлет раньше, хату они потом поставят, о четырех окнах. А с молодой нарочно проедут мимо двора Загнийного, и не одними санями, а тремя, а то и четырьмя. Коней резвых достанут, дуги обовьют лентами, а к кольцам — звоночки. На передние сядет он с Орысей. Пускай видит чертов писарчук, какую молодую он, Микола, высватал, пусть кусает от зависти губы.

Мать разбудила Миколу ещё до восхода солнца. Во дворах скрипели журавли, где-то ревел скот. Над селом, как и с вечера, гулял ветер, расчесывал взъерошенные крыши селянских хат, раскачивал ветви старой груши, что росла за хлевом, стряхивая с неё желто-красные, словно царские пятаки, листья и мелкие грушки. Одна из них упала на хлев по ту сторону гребня, скатилась по камышовой кровле во двор. Микола поднял грушку, вытер полою свитки и положил в рот. Неторопливо поправил на голове шапку, вышел за ворота. На улице было пусто.

В церкви уже собралось немало народу. Глухо бормотал под нос дьячок, сонно сновал по церкви старенький пономарь, поправляя свечи. Всякий раз, как Микола видел пономаря, он не мог не улыбнуться, вспоминая давний случай. Как-то в воскресенье, когда Микола слушал обедню, пономарь полез на скамеечку поправить свечку перед иконой божьей матери. Икона висела высоко, низенький пономарь никак не мог достать до неё. Он поднялся на цыпочках, потянулся рукою к свечке. То ли пономарь слишком понатужился, то ли помочи на штанах ослабли, только вдруг шнурок треснул, и полотняные штаны упали на скамейку. Микола поднял голову как раз в тот миг, когда перепуганный насмерть пономарь наклонился за ними. Даже старые бабы не могли удержаться от смеха. А мужики и особенно молодежь опрометью повылетали из церкви и уже там смеялись вволю, до слёз.

Заутрени Микола не отстоял. Он незаметно выскользнул за дверь и, не заходя домой, пошел прямо к Загнийному. Возле корчмы должен был прижаться к тыну, переждать — по улице куда-то ехала сотня надворной службы. У пана Калиновского в Медведовском имении было три сотни, да и в других размещалось по столько же, а то и больше. У Калиновских было около тысячи казаков личной охраны. Каждый пан имел свой гарнизон. Чем богаче он был, тем больше набирал казаков для охраны своего имения от непослушных холопов. В сотнях, кроме казаков, служила и мелкая безземельная шляхта, которая не имела ничего, кроме гонора и шляхетского звания. Это про них говаривал дядько Карый: «Все паны да паны, а свиней некому пасти».