Повести - Анатолий Черноусов

Андрюха прошел на свой участок, что примыкал к цеховой стене с огромными — от пола до потолка — окнами. Участок был залит свежим утренним светом, чуть золотились доски верстаков, огораживающих большую квадратную площадку; синевой отливал пол, вымощенный промаслившимся торцом. На этих невысоких верстаках–топчанах будут собираться узлы машины, сама же она вырастет вот здесь, в центре квадратной площадки. Машина, а точнее — автоматическая установка, по словам мастера, предназначается для больших сталелитейных и чугунолитейных заводов. Она заменит тяжелый труд многих и многих формовщиков; одна такая установка, сказал мастер, в конце прошлого года прошла испытания, хорошо себя показала, и на завод стали поступать заказы.

По чертежам и описаниям Андрюха уже представлял себе установку, она понравилась ему, и уже хотелось собирать ее, хотелось поскорее увидеть, какой она будет на самом деле, не в чертежах и схемах, а в металле. Ему хотелось поскорее начать, однако собирать пока было нечего. Семь дней прошло, а деталей все нет и нет. Шататься по заводу без дела Андрюхе уже порядком надоело, а по всему видно, что и сегодня деталей не подвезли — валяются на верстаках вчерашние, разрозненные…

Слесари из бригады, расположившись вокруг столика, что прилепился на стыке с соседним участком, у стены, стучали костяшками домино. Мастера в конторке не было видно: убежал, поди, ругаться насчет деталей…

Получается, что снова будет тоскливый, долгий день, когда придумываешь, куда бы себя деть. Хорошо еще, что Наташка зачем–то позвала…

К столику, к игрокам в домино Андрюха и подходить не стал, повернулся и пошел назад, к табельной.

«О чем это ей захотелось поговорить? — думал он о Наташке. — Да еще один на один. Иначе зачем же — «зайди“? И так бы могла сказать, в окошко…»

Возле дверей он пригладил волосы, откашлялся и постучал.

Наташка открыла ему железную дверь и впустила к себе. Табельная была маленькая, два шага на два, не больше; у окна стол, на котором какие–то гроссбухи и черный телефон; слева от стола во всю стену фанерный стеллаж для пропусков: каждому пропуску — отдельная клеточка–ячейка. Свет небольшой лампочки заливал всю будочку, делал ее уютной.

Сели вполоборота к столу, почти что колени в колени.

— У меня к тебе вот какое дело, — энергично начала Наташка, машинально водя карандашиком по листу бумаги с каким–то списком и не глядя на Андрюху. — Поскольку ты теперь в нашем цехе, член нашего коллектива, то тебя надо подключать к комсомольской жизни. Кстати, я комсорг цеха. — Она даже не улыбнулась. — Ну так вот. У нас есть и самодеятельность, и секции спортивные — пожалуйста. А скоро будет проводиться заводская спартакиада, соревнования между цехами. Ты как, в принципе, не против?..

— В принципе не против… — улыбнулся Андрюха, ему был забавен Наташкин «комсорговский» тон.

— А что ты умеешь? — все так же деловито спрашивала Наташка, и карандаш ее рисовал на списке кружочки, квадратики, треугольники. — В самодеятельности участвуешь?

— Знаешь, как–то не пробовал, — без особого подъема отвечал Андрюха. Ему не хотелось ударять перед Наташкой в грязь лицом, но что было делать?..

— Неужели никогда не пробовал? — Наташка была откровенно удивлена и разочарована. — Ну а бегать, прыгать, волейбол, плавание?..

— Это — да! — поспешил заверить Андрюха. — Можно по всем видам… — Тут он, конечно, перехватил насчет того, что «по всем видам», и потому торопливо добавил: — Хотя больше всего, честно говоря, мне нравится спелеология…

— А что это такое? — Наташкин карандашик замер на одной точке.

— Это… — Андрюха придал своему голосу оттенок таинственности. — Это, знаешь ли, в пещерах лазить…

— В пещерах? — Наташка подняла глаза.

— Альпинизм — представляешь? — продолжал Андрюха, воспрянув духом и чувствуя, что сейчас самый момент «распустить хвост»…

— Ну, представляю…

— Так вот, спелеология — это похлеще. Это альпинизм в темноте. Под землей, внутри гор.

И, коротко взглядывая в карие Наташкины глаза и радуясь, что разговор так удачно перескочил на спелеологию, Андрюха пояснил, что такое гроты, штольни и «колодцы», что такое сталактиты и сталагмиты, подземные озера и лабиринты. Что лазить иногда приходится и так: допустим, идешь, идешь по гроту, и вдруг он кончается, а под ногами у тебя щель. Узкая темная щель уходит куда–то вниз. Светишь фонариком, а луч не достает, не нащупывает дна, слабеет — такая глубина. Разводишь в стороны локти и колени и повисаешь между стенками щели в распор. А под тобой — черная пустота, провал. Находишь для рук и ног выступы и впадинки на стенках и так — все время в распор — спускаешься. Конечно, если по всем правилам, то должна быть страховочная веревка… — Тут Андрюха жестковато усмехнулся. — Или, представь… такой горизонтальный коридор, штольня, идешь по ней, она все уже, уже, и вот остается только лаз, черная дыра. Куда она ведет? А вдруг там еще никто не был? А вдруг там что–нибудь такое… Лезешь. Сперва на четвереньках, потом ползком, а дыра все теснее, теснее. Уже со всех сторон давит на тебя камень, жмет, дышать трудно. А не раздвинешь: снизу, сверху, слева, справа — камень. Остается одно: продвигаться на выдохе. Что значит «на выдохе»?.. А вот, делаешь выдох и, как червяк, извиваясь, протискиваешься на сантиметр. Стоит втянуть в себя воздух, вдохнуть, как ты уже заклинился, увяз. Ни с места. И опять делаешь выдох поглубже, ребра сжимаются, и… чуть–чуть вперед. А когда забрался уже далеко, устал, вдруг чувствуешь — тупик. Некуда больше. Надо возвращаться. Причем, пятиться задом: развернуться негде. Даже голову не повернуть. И вот пятишься, нащупываешь ногами лаз, одежда задирается на голову, душно, тесно, силенки на исходе…

— Батюшки, батюшки, — бормотала Наташка, глядя на Андрюху испуганно и восторженно. Деловитого комсорга больше не было, была Наташка, девчонка, которой страшно интересно — как это там, в пещерах?.. На ней была беленькая вязаная блузка и клетчатая юбка, и оттого, что сидела Наташка на табуретке, и оттого, что юбка короткая–прекороткая, загорелые ноги были все на виду. Иногда Наташка спохватывалась, ощипывала подол юбки, чтобы закрыть ноги, но чем же там было закрывать? Да и надо ли было такие ноги закрывать?..

— Это еще что‑о, — продолжал Андрюха. — Это, так сказать, просто «остренькие ощущения». А вот однажды, Наташ, мы действительно попали в переплет. Было дело. Думали — кранты…

В общем, скоро Наташка забыла и про свои открытые ноги, и про летнюю спартакиаду, глаза ее сделались совсем круглыми, а вся она так и загорелась — в пещеры! Она тоже хочет туда! Ей хоть бы один раз побывать, хотя бы одним глазком взглянуть!..

Андрюха обещал подумать, с важностью говорил о том, что каждого в группу не берут… Наташка просила, убеждала, говорила, что она ведь «не каждая», она ведь…

Вдруг дверь в табельную приоткрылась, и… «в дверях стоял наездник молодой, во взоре его молнии блистали». В дверях стоял угрюмый парень из Андрюхиной бригады. Он увидел их, сидящих коленки в коленки, и многозначительно промычал: «М‑м». И не уходил. Стоял.

— Ну что, Панкратов?.. Что? — нервно спросила Наташка.

— Может, пойдем покурим, а? — после долгих усилий сказать что–нибудь произнес Панкратов, обращаясь к Андрюхе.

— Не курю, — развел руками Андрюха.

— А может, покурим, а?..

— Слушай, закрой–ка дверь с той стороны! — вспылила Наташка. — Тебе русским языком сказано?

— М‑м… — зловеще промычал Панкратов, а его мутно–зеленые глаза как бы ощупывали и Андрюхины бицепсы, и Андрюхины кулаки. Так, не спуская с него глаз, и закрыл за собой железную дверь.

— Что это он? — спросил Андрюха.

— А‑а! — Наташка поморщилась. — Придет, сядет и сидит. Молчит. А то за проходной дождется. Идет рядом, сопит. Мрачный тип какой–то…

Андрюха вспомнил, что в тот день, когда слесари получали зарплату за прошлый месяц, этот самый Мрачный Тип поцапался с мастером из–за того, что мало якобы получил. «Ну погоди. Я тебе устрою, тебе устрою…» — грозил он мастеру.

— Из–за копейки удавится, — подтвердила Наташа. — Надька, моя сменщица, в цехкоме… Ну, и ей часто приходится собирать деньги. На подарок, если у кого день рождения, на венок или там… всякие сборы бывают. Этот — ни в какую. Что я, обязан? — говорит. — Что, профсоюз не может?.. Надька говорит — кащей!..

Тут зазвенел телефон. Наташку вызывали в бюро труда и зарплаты, она пробовала было отвертеться, но голос в трубке настаивал, и в конце концов Наташка сказала упавшим голосом:

— Да иду, иду… сейчас иду… — И, положив трубку, в отчаянии взглянула на Андрюху: — В БТЗ табели требуют, «восьмерки» считать для начисления зарплаты…

Он вызвался ее проводить.