Демон справедливости - Далия Трускиновская

След нырнул в такую же низенькую подслеповатую дверь, как та, что выходила из Сониного подъезда в подворотню. Я нырнула следом и вышла на улицу. Тут контур потерял ясность – все-таки прошло немало времени, и Бог весть сколько человек пронеслись над ним, растирая и размазывая его по асфальту. Я шла уже не столько по реальному следу, сколько по его продолжению, полагаясь, скорее всего, на интуицию. И вот я оказалась возле одноэтажного домика.

Это было частное владение. Входная дверь запиралась на ключ. Больше в радиусе двадцати шагов контур не прослеживался. Значит, тот человек ночью скрылся именно здесь. Живет он здесь, что ли? А если нет – почему его ночью сюда впустили?

Я обошла весь квартал, обнаружив за домом небольшой садик, старательно огороженный. Я стала соображать и вычислила примерную площадь дома. Скорее всего, здесь жили две семьи. Я напрягла зрение – и увидела сквозь одну из оконных занавесок женщину, кормившую грудного ребенка.

Должно быть, мой ночной гость пожалел своей волшебной мази, а может, ее действие стало ослабевать. Я не могла ничего разглядеть сквозь стенку, даже занавеска во втором окне вдруг обрела плотность. Третье выходившее на улицу окно оказалось пустым – интерьер комнаты был совершенно безликий, мебель пятидесятых годов да цветной телевизор. Разве что кавардак на столе наводил на мысли о ночной пьянке и, возможно, драке. Среди рыбьих скелетов на тарелках валялись два окровавленных носовых платка. Но, в конце концов, можно порезаться и случайно.

Я сделала круг, зашла со стороны двора. Расстояние между мной и окнами увеличилось втрое.

И тут я явственно услышала, как громко и часто забилось мое сердце. Не глазами, не ушами – я кровью ощутила присутствие того, кого ищу. Он был в доме, за одной из бело-голубых клетчатых занавесок, надо думать – кухонных. Я сжала кулаки – и увидела его силуэт. Он курил, и сейчас как раз прикуривал новую сигарету от угасающей. На его левой руке сквозь рукав светились почти зажившие шрамы – уже даже не шрамы, а несколько белых ниточек на смуглой коже. Так бывает первое время после того, как отвалится струп.

Я не видела лица, не видела вообще ничего, кроме этих ниточек. Даже его профиль казался мне расплывчатым – так я сосредоточилась на шрамах от Сониных ногтей.

А потом я подняла вздрагивающие от напряжения глаза чуть выше – и увидела пониже плеча татуировку. Она была до того нелепа, что в другое время и в другой ситуации я бы расхохоталась.

Руку этого типа украшал не более не менее как Кот в сапогах. Котяра топал на задних лапах от груди к спине, перекинув на спину узелок с имуществом. Я отчетливо видела даже его усы, шпоры на сапогах и полосы на хвосте. Но лица человека я не могла разглядеть.

Когда виллисы вышли из могил и порезвились вокруг кладбища, повелительница Мирта собрала их, чтобы вызвать из гроба и превратить в виллису новенькую – Жизель. Мирта взмахнула волшебной миртовой веткой – и из-под холмика выросла Жизель со скрещенными на груди руками и таким лицом, какое бывает только у гипсовой статуи. Но Мирта сделала знак, Жизель воспряла – и завертелась в бешеном арабеске. Смерть была освобождением от жизни, а это стремительное вращение – освобождением от смерти и началом вечного танца.

Вот о чем я мечтала всю жизнь. Что в муках усну, отрешенно проснусь и буду танцевать долго, долго и самозабвенно – пока не кончится вечность.

За несколько дней я побывала у этого дома раз пятнадцать. Я уже знала, когда вывозят гулять малыша, кто занимает квартиру, выходящую окнами на улицу, какого цвета у женщин белье, что здесь едят на обед. Знала я и то, что «мой» человек находится в довольно трудных отношениях с хозяином дома, что тот его терпит, но никогда не выгонит.

У меня хорошая память на лица, это – профессиональное. Я помню всех своих коровищ по крайней мере лет за пять, а их сменилось во всех группах не меньше трехсот человек. И обитателей дома я тоже запомнила моментально. Всех, кроме одного. Хуже того – я смотрела изо всех сил, но не видела его лица. В упор не видела и не могла вспомнить ни единой черты.

Со мной такое, или примерно такое, уже было однажды. Мне нахамили, я дала здоровую оплеуху. Но лица того хама я не видела в момент удара и совершенно не помню. Я видела ошалелую рожу приятеля, стоявшего у него за спиной. Вот эту рожу я запомнила отлично! До сих пор, когда вспоминаю, весело делается.

Но я этого человека чувствовала кожей и кровью. За двадцать шагов чуяла. По коже пробегал холодок, и кровь толкала меня изнутри, как будто ей во мне было тесно. Мне вовсе незачем было разглядывать его физиономию.

Но вот прошли эти несколько дней дилетантского шпионажа, и я задумалась – а что дальше? Я хотела жестоко отомстить этому человеку… Нет, не то, я хотела оградить от него на будущее и Соньку, и вообще всех женщин, которые могут ему подвернуться в нехорошую минуту под руку… Нет, и отомстить тоже. За то, что в перерывах между тренировками трачу время на эту сволочь. Разве мое жизненное предназначение – в том, чтобы охотиться на сволочей? Оно – в том, чтобы делать моих бегемотиц стройными сернами. Самое что ни на есть женское предназначение, которым я, если по правде, горжусь. А из-за этого мерзавца я, возможно, обкрадываю бегемотиц, обделяю их своим вниманием, а они, между прочим, за тренировки деньги платят и искренне мне верят. Так что – все-таки месть.

Месть, но – как? Дымчатый бес снабдил меня пронизывающим стены взглядом, но ничего больше не дал. Ну, убедилась я в могуществе его фирмы, дальше что? Он обещал мне, что я смогу совершить поступок. А какой, простите, поступок? Я, между прочим, хочу быть уверена в том, что поступок получится справедливый и кара будет соразмерна деянию. Для этого нужно выяснить, с кем я имею дело. Маньяк он, что ли? Но если так, то у меня темное понятие о маньяках. Он мирно обедает с соседями и тетешкает младенца. Он азартно рубится в домино с хозяином дома. Конечно, я могу засесть за специальную медицинскую литературу. Но «фирма» могла бы сообщить мне эти сведения и так. Почему же бес не появляется? Ведь он же понимает, что я зашла в тупик. Ведь он же наверняка следит за мной и видит, что мне неоткуда взять информацию! А шандарахнуть эту сволочь кирпичом по затылку – не моя методика. Унижаться до уровня сволочей я не буду. Хотя был момент, когда с радостью унизилась бы! Как раз накануне явления черного пуделя под моим окном.

И тут я вспомнила про перышко и про вторник.

Шабаш – во вторник.

Перышко приведет.

Придя домой, я достала его из секретера и положила посреди стола. И что же дальше? Ждать полуночи? Раздеваться догола? Ведь в таком, кажется, виде положено являться на шабаш?

Я не люблю смотреть на себя голую. Опять же, это не старая дева во мне кудахчет. Я давно уже не дева. Просто голая я раза в два толще, чем одетая. И это раздражает. Чем объясняется такой оптический эффект, сказать не берусь. И поэтому даже в раздевалке нашей душевой я стараюсь не смотреть в зеркало, чтобы не расстраиваться.

Поэтому я и задумалась – как быть с парадным туалетом? Наконец нашла компромиссный вариант. У меня есть бирюзовый комбинезон из бифлекса, он обтягивает и ноги, и талию, и грудь, так что я чувствую себя в нем не хуже голой, только куда эстетичнее. Руки и спина все-таки обнажены, и придется прочим ведьмам смириться с моим видом. Это все, на что они могут рассчитывать.

С волосами тоже возникла проблема. Ведьмы лохматые. А я закручиваю высоко на затылке узел. Привычка молодости, позаимствованная у знакомых балерин. Не терплю лохматости. Даже на ночь заплетаю косу и завязываю конец ленточкой, чтобы не расплелась. Поразмыслив, я все-таки сделала узел. Если уж очень припечет – так и быть, распущу.

Натянув комбинезон, я села и стала смотреть на перышко. За окном понемногу стемнело. И тогда оно шелохнулось. По комнате словно ветер пролетел. Перышко вспорхнуло и вылетело в прихожую. Там оно легло на пороге.

Я ожидала всего на свете – явления верхового козла, запряженной драконами колесницы, разверзшегося потолка, – только не того, что на шабаш придется идти пешком. Пришлось накинуть поверх комбинезона самое длинное из моих платьев и отворить дверь. Перышко вылетело на улицу.

От современных бесов, видимо, можно было ожидать любой нелепости. Я взяла сумочку – вполне возможно, что они заставили бы меня ехать на шабаш трамваем или троллейбусом. И пошла за перепархивавшим по ступенькам черным перышком.

Идти оказалось недалеко. Перышко привело в трехэтажный облупленный дом, на первом этаже которого были химчистка и прачечная. Я перепугалась – шабаш в химчистке? Оказалось, нет. Перышко влетело в парадное и вознеслось на второй этаж. Там оно легло на коврик перед дверью. Мне оставалось только позвонить.

Должно быть, для советской женщины «шабаш» и «группенсекс» – синонимы. Честное слово, я ожидала увидеть толпу голых людей, занимающихся любовью вповалку, на диванах и под столами. Но дверь мне открыла почтенная седая дама в закрытом нарядном платье. Волосы были тщательно уложены, лицо аккуратно подкрашено, словом – вид самый достойный. На ногах у нее были элегантные лодочки с бантами.