Девушка в синем - Нина Александровна Тихонова

массивную фигуру адмирала верхом на черной лошади, гарцующего на победном смотре перед собором. Два чеха — офицеры его армии — квартировали у Симоновых, явно воспрявших духом. Они убеждали нас, что война скоро кончится, и угощали шоколадом…

Пока что мы оказались отрезанными от Петрограда и от родителей, без средств к существованию, если не считать скупой поддержки деда Тихонова, у которого бабушка с трудом вырывала какие-то крохи.

Пришла тяжелая зима. С едой стало очень трудно. Денег у нас не было. Фрейлейн, ко всеобщему удовольствию, нас покинула. Иван Александрович зарабатывал себе на пропитание на стороне. Питаясь почти исключительно капустой, я очень ослабла и все время прихварывала. На Рождество Неонила Егоровна нанесла моей детской душе долго не заживающую рану. Верная своей мечте, я наклеила золотые бумажные звезды на синее платье. Надев на голову корону со звездой во лбу и вооружившись волшебной палочкой, я отправилась к Наденьке, предвкушая эффект моего появления. По лестнице я шла сосредоточенно — феи не скачут козлом… Дышать нужно легко. Улыбаться величественно…

На беду, по дороге я наткнулась на Неонилу Егоровну.

— Вот те на! — иронически оглядела она меня с головы до ног и запела:

Как у нас на троне

Чучело в короне…

Не дожидаясь продолжения, я бросилась обратно. Эту первую встречу с человеческой злобой я, кажется, до сих пор ношу в душе — и презрительную ненависть к Неониле Егоровне.

Второе лето на Урале мы снова провели на даче, которую сняли вместе с какой-то семьей. Я была в восторге от трех барышень. Они не исключали меня из своих игр и брали с собой гулять в лес. Мы добирались до него через речку по шатким мосткам. Речка вся заросла кувшинками. В ней отражалось небо, удивительно синее, бесконечно высокое. Добродушное солнце озаряло землю и все чудеса, собранные под сосновым лапчатым пологом. На опушке сладко пахли акации. Многоголосый птичий хор во все горло разводил свою радостную симфонию. Ему из травы подпевали стрекозы. На цветах вспыхивали крылышками пестрые бабочки. Бесконечной нитью, семеня ножками, по тропинке ползли муравьи. Кругом цвели диковинные орхидеи. Ромашки, словно снегом, засыпали поляны…

Прогуливаясь по соседству, брат набрел однажды на общежитие анархистов, человек десять мужчин и женщин, пытавшихся проводить в жизнь теории Кропоткина[15]. Идеи эти как нельзя лучше подходили к пятнадцати годам Андрюши, и он стал целыми днями пропадать у своих новых друзей, к великому неудовольствию бабушки.

Блаженство на даче, однако, снова прервалось военными событиями. Красная Армия стремительно приближалась, и мы вновь поспешно вернулись в Екатеринбург.

Там царило смятение. Армия Колчака покидала город. За ней потянулось население. Бежали буквально все, увозя и унося с собой что только можно.

Направляясь за Урал вслед за отступающей армией, в первую голову уехали Симоновы и наши милые барышни. Дед Тихонов настаивал на том, чтобы и мы следовали за ним и его домочадцами. Андрюша наотрез отказался эвакуироваться. Он сообразил, что, оставшись в городе, мы могли надеяться войти в контакт с нашими петроградцами, а бегство неизвестно куда, без всяких средств, кончилось бы для нас гибелью.

Бабушка была умна и решительна. Андрюша — тоже. Мы остались. В последний момент Ольга Егоровна, жена Симонова, сунула бабушке в руку свой старинный бриллиантовый перстень. Никогда не будет достаточно слов, чтобы выразить благодарность женщине, которая в такой критический момент подумала о нас.

Известно, что беженцы после бесконечных мытарств и злоключений добрались до Томска. Другие рассыпались по Сибири, многие погибли от тифа и лишений. Мы в Екатеринбурге, благодаря подарку Ольги Егоровны, не умерли с голоду.

Прошло два дня жуткой тишины. Затем снова потянулись войска, на сей раз Красные. Оставшиеся в городе жители замерли в своих домах. Скоро к нам поселились незнакомые лица.

Первый контакт с новыми правителями был для брата довольно неожиданным. Обрадовавшись (как они думали) приходу единомышленников, наши анархисты расположились в центре города и основали клуб. Через несколько дней всех их, в том числе и Андрюшу, арестовали и посадили в тюрьму. Об этом нас оповестила какая-то уцелевшая клубная девица. Негодованию бабушки не было предела, и девица пулей вылетела из дома. Однако в первую очередь нужно было снабдить нашего «героя» теплой одеждой и провизией. Погрузив все, что было, в корзинку, мы отправились через весь город пешком на окраину, в темный (наверное, еще екатерининских времен) острог. «Товарищ Андрей» чувствовал там себя героем и распевал анархистские песни.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы в одной из бесконечных инстанций, которые мы с бабушкой обегали, какой-то комиссар, поняв всю нелепость этой истории (брату еще не было пятнадцати лет), не выпустил его на свободу.

В середине октября к нам неожиданно постучался какой-то незнакомый человек. Объяснил: он член экспедиции матросов Балтийского флота, которая, проезжая через Екатеринбург, направлялась в Сибирь за провиантом. По соглашению с моим отцом, он должен был забрать нас на обратном пути и довезти до Петрограда. Железнодорожное сообщение еще не было восстановлено — этот поезд был первой ласточкой. Человек этот оказался петроградским поэтом Николаем Оцупом[16], братом балтфлотского мичмана.

Дней через десять бабушку, брата, меня и дворняжку Бутьку погрузили в вагон бесконечно длинного товарного поезда, в котором мы были единственными пассажирами. В обычное время наш вагон предназначался для перевозки нескольких коров или лошадей. Теперь на широких дощатых нарах помещались наш поэт и двенадцать матросов. Посредине горела круглая печурка. Все остальное пространство было заставлено, забито мешками, бочками, ящиками и пакетами с провизией из Сибири. Двенадцать матросов умудрились потесниться и всунуть нас троих и даже Бутьку.

В таком положении мы тряслись и продвигались, не зная, что ждет нас за поворотом. Пузатый паровоз с трубой-рупором, которому досталась нелегкая миссия тащить этот груз, отапливался поленьями. Когда их запас иссякал, поезд останавливался и все мужчины отправлялись в лес рубить дрова. Железнодорожный путь был часто поврежден и время от времени происходили аварии, вначале несерьезные. Днем двери вагона были всегда широко раскрыты. Внутри его каждый убивал время, как мог, а бабушка варила для всех суп. По вечерам, лежа на нарах, перед сном все посвящали изрядную часть досуга ловле и истреблению вшей, сопровождая это занятие комментариями. Взаимоотношения всех были добродушными, и свои драки матросы тактично откладывали на время остановок в лесу.

Так прошло две недели. Пятнадцатый день чуть не стал для нас последним.

Часа в два, когда мы отдыхали после завтрака, с поездом