Рассказы - Александр Силаев

Страшная мысль иногда приходила ночью: если он так любил врать, то может он и про это самое? Почему бы и нет? От такого всего можно ожидать. Хотя это вообще-то уже святое, а Гегемоныч вечные ценности уважал. У него даже висел портрет героя войны наркома Эдуарда. Он его, правда, потом на колесо сменял, но не мог же он совсем без святого? Так что от идеала не отколупывался, наш был, как родимый пенек. Сколько его супоросые жиды в агентуру не заманивали, так и не ушел, молодец. Не продался англичанам, и все тут. Даже за мотоцикл. А почему? Да потому что Родину признавал и наш был, как сибирский валенок, даже хуже. Сдал потом компетентным органам всю их супоросую ложу вместе с потрохами. Те супоросых повязали, а потроха оставили Гегемонычу — не в службу, а в дружбу.

…Занятный был вообще мужик. С козой умел в шахматы играть. Свяжет козу, чтобы та не утекала, и посадит за шахматную доску. Та, понятно, мыслить не может, потому что животное. Гегемонычу приходилось думать сразу за себя и за козочку. И при этом он еще ухитрялся всегда выигрывать. Не совсем, стало быть, дурак, хоть и Ленина видел.

А погорел по-дурному.

Начальство издавна размышляло, куда бы его, паскудину, подальше послать. И додумалось наконец. И послали Гегемоныча в пионерский отряд. А отряд был еще тот, якобинской закалки, все уголовники обходили его стороной и правильно делали. Пионеры — люди непредсказуемые. Когда у них краски не было, они, говорят, свой флаг кровью мазали, чтоб красный был, не побелел и не полинял. Кровь собирали по-вампирски, со всех встречных и поперечных, ходили с тазиком и разрешения не спрашивали. Одному донору такую дырку в животе расковыряли — целое ведро натекло! А еще говорят, что дети ленивы. Да не в жизнь. Такую дырку пробурить, это же уметь надо.

Тема его лекции была проста как полено, даже как полполена: «Я и Ленин». Но несчастный Гегемоныч с утра не выпил, поэтому был искренний и нетворческий.

Он зашел в класс. Пионеры ждали, одетые как положено.

На передних партах бухали с закуской и стаканами. Чуть подальше пили из горла без закуски. На задних местах покуривали косячок. В проходах лежали самые отчаянные активисты, с удовольствием покалывая себя в вену. Гегемоныч растерялся, он не знал, что так должно быть, что такие уж теперь времена. Невзирая на прибамбасы, он был все-таки старомодный дед.

— Ну видел я его, видел, — правдиво и без энтузиазма признался он. Ну нормальный он мужик… Лысый, как все эти самые… Что тут рассказывать?

Из прохода поднялся худенький парень.

— Ты не понтуйся, старый, — посоветовал он. — Ты как есть перед пацанами говори. Ты знаешь, кто по натуре пионеры? Это такие пацаны, которые над всеми пацанами пацаны, усек? Скажи хоть, где видал пахана. Колись, не в падлу.

Хлопец потянулся за выкидухой, но не выдержал и упал в проход.

— Да в гробу я вашего Ленина видал, — честно заявил Гегемоныч.

Из-под первой парты выскочил переодетый гебист и огрел бедолагу оглоблей по темечку. Чтоб, значит, не развращал красную молодежь. Мало кого он еще в гробу видел, за всеми не уследишь.

(Говорят, жил человек, у которого на груди была татуировка: изображение отца в гробу с надписью «Там я тебя видал». Папа был еще жив. Таким образом сын отомстил ему за плохое обращение в детстве.)

Гегемоныч все отрицал, даже то, что работает на Америку. Дурачина хотел сказать, что видел Ленина один раз, да и то мельком, в Мавзолее. Но слово не воробей — вылетит, хрен поймаешь.

Его приговорили к пожизненному труду, круглый день и без опохмелки. Пару месяцев он помучился, но начальство не смогло терпеть его стон и вовремя назюкало местных. Нарком Эдуард самолично дал разрешение. С гиком и уханьем удальцы забили его камнями. До смерти. И похоронили.

На табличке написали, кто именно здесь зарыт, а рядом каждый чиркнул свое мнение об этом удивительеом человеке. Местных телок, девок и комсомолок до сих пор охватывает стыдоба, когда они шастают мимо могилы, глядючи на всю эту срамоту.

P.S. Братки, вы меня извиняйте, если я коряво пишу. У нас в Красных Мормонах все такие, не я один. Был вот только один Гегемоныч, рубаха-коммунар, аж самого Ленина видел. Вот он подлинный Человечище, хоть и гад. Так и того порешили. Мы, дураки, надеялись после его кончины зажить лучше и веселее. Хрен-та! На то мы и живем в Красных Мормонах…

Конец истории

В январе он становился сторожем большого синего туалета на окраинной площади. Судьба, конечно, незавидная. В ней обязаны со временем найтись свои прелести, как же без них, — но в целом участь хреновая. Зато, как всем понятно, по справедливости. А год назад он трудился в полиции. Ничего привлекательного. Например, ему пришлось подавлять антинародные выступления.

До сих пор мерзостно вспоминать. Но кто-то должен подавлять антинародные выступления?

Они жили в демократической и свободной стране, но антинародные силы в ней, разумеется, имелись. Антинародные силы обычно есть везде, даже там, где и народа-то нет, антинародные силы всегда присутствуют: на вершине Эвереста, и в Арктике, и в пустыне Гоби, и в пустыне Сахара, и там, куда рухнул Тунгусский метеорит — там-то особенно, там их, как грязи, а уж на Луне-то, сколько этих козлов на Луне! Этих тварей только поискать… Они водятся в доменных печах, они заседают в жерлах вулканов, в канализационных трубах у них проходят симпозиумы, на Сириусе у них кузница кадров, в Кремле у них явочная квартира, на Капитолийском холме притон, в Ватикане бордель, а в сибирской тайге проходят боевые учения. Они обитают в каждой кухне, прячутся на компьютерных дисках и вплотную подбираются к Шамбале. Они внедрены в масонские ложи и революционные кружки, в стада диких мустангов и в обезяньи стаи. Они держат резидентов в каждом термитнике, а в каждом улье у них завербованная пчела. Зайдешь в хлев, а там они. Хочешь подняться на трибуну, а там они. Хочешь справить нужду, а них в сортире идет заседание, и тебя туда не пускают.

Антинародные силы хуже крыс. С крысами можно найти общий язык, сесть за стол переговоров, подмахнуть двусторонние соглашения. Крысы не люди, но они нас понимают, они готовы на компромисс, они сами в глубине души хотят двусторонней договоренности. Подлинно антинародные силы всегда бескомпромиссны.

Если б не эти вонючие сучкоплюи, на всей земле давно установилось бы Счастье. Но они есть, и нам никуда не деться. Это факт. И пока будут они, на Земле никогда не наступит долгожданное Счастье. Добро не одолеет зло и справедливость не восторжествует, и будут нищие духом, и будут страдающие за правду, а Царствия Небесного не будет. А если вдруг такое объявится, его все равно оккупируют антинародные силы, займут тепленькие места под ласковым райским солнышком, и будут себе поплевывать в божкины кущи. Нет, не нужно Царствие Небесное — все равно народу не достанется.

Так вот, в его родной стране антинародные силы совершенно не скрывали себя. Страна, как мы помним, была на редкость демократическая, поэтому антинародным силам жилось там вольготней некуда. И собирались подонки на свои антинародные митинги. Злостные сборища требовалось разгонять, не нарушая конституционных прав граждан. Это выглядело так: у ребят отбирали табельное оружие, выдавали цветы и бросали в людское море на растерзание.

Ох и лютовала толпа! Люди не принимали цветов, злобно шурились на охрану правопорядка и грязновато ругались в лицо несчастным. Полиция стонала, но работала, выполняя нелегкий долг.

Единственным оружием бедняг было Слово.

«Круговорот людей — высшее достижение демократии, самое прогрессивное из всего того, что мы поимели, самое-отсамое, самее некуда, это же нефальшивое Равенство, единственно нефальшивое Равенство на земле», — доказывал он врагу людей в рваных джинсах, а тот похохатывал, негодяй… «Ты не прав, папаша, — отвечал он с корявой ухмылочкой. — Тебя, наверное, сильно обманули в детстве, признайся, что обманули, а? Иди, родной, просветись. Дерьмо твой круговорот.» И выплевывал жевачку аккуратно на его красивые погоны. Он скрипел зубами, вращал глазами, мысленно оплакивал новенькую форму и продолжал гнуть свое…

Люди отвечали одно, будто сговорившись до своего антинародного митинга. Что с таких взять? Ничего. Что им дать? Только цветы, только вечные фразы.

«При коммунизме и даже при социализме, — говорил он, — нет бедных и триллионеров, потому что в природе нет собственности. Ее нет, потому что она всехняя. Чтобы ей самоуправлять, надо все равно поделить народ на политическое быдло и остальную элиту. Отвергнув у себя неравенство по деньгам, коммунисты завели у себя неравенство в правах. Либералы наоборот. Из их якобы равенства в правах вытекает неравенство по деньгам. Короче, признав равенство в чем-то, мы приходим к неравенству в чему-то, потому что общество равных людей не может бытовать. Любое равенство крахается на том, что должен быть начальник и подчиненный. Поэтому в целочисленном равенство нереалистично. На земле бог сочинил неравенство, заповедав людям разные профессии, поделив на шибко крутых и не шибких. Но мы обмишурили бога на радостях людям. Мы учредили натуральное равенство. Неужели вам не счастливо жить при воплощенном мечтании, неужели вам хочется взад, в дебри прошлого и даже навсегда минувшего?»