Гунны - Томас Костейн

Красивые глаза и пухлое тело женщины не смягчили неудовольствия Аттилы. Он порылся в памяти и не без труда вспомнил ее имя.

— Это Аттамина, не так ли?

Гизо кивнул.

— Она самая, Аттамина, и, если позволишь высказать мое мнение, одна из лучших твоих жен.

— Кого интересует твое мнение, особенно в этом вопросе?

Нисколько не смутившись, Гизо продолжил.

— Ты взял ее в одном из городов Моизии, который мы сожгли дотла. Мы думали, что живых там не осталось, но посланный тобой патруль наткнулся на эту женщину, роющуюся в головешках в поисках еды. Лицо ее почернело от сажи, одежда превратилась в лохмотья, но она кусалась и царапалась, как волчонок, когда ее притащили к тебе, — тут Гизо восхищенно глянул на Аттилу. — О, Великий Танджо, как тебе удается видеть их насквозь. Ты сказу сказал: «Будет на что посмотреть, если ее умыть. Приведите женщину ко мне после того, как она поест и помоется».

— Действительно, там было на что посмотреть, — Аттила подмигнул Гизо.

— Но потом ты не посылал за ней… — Гизо на мгновение запнулся, — больше трех лет.

К Аттиле начало возвращаться хорошее настроение.

— Жалкий раб! Да какое тебе дело до того, что я делаю со своими женами? Я не желаю, чтобы ты шпионил за мной! — он посмотрел на непокорную жену. К его удивлению, она приветственно помахала ему рукой. — Она так и не научилась повиноваться, — пробурчал Аттила. — И все-таки надо вновь послать за ней. Я уже стал забывать, какая она была забавная. Ну чистый волчонок, — нахмурившись, он повернулся к Гизо, дабы показать, что его дерзость не забыта. — Пойди и предупреди ее, что не след нарушать установленный порядок.

В большинстве своем домики были крошечные, с комнату, но один выделялся как размерами, так и колоннами по углам. В нем жила Церка, многие годы бывшая любимой женой Аттилы, мать его старшего сына, Эллака. В доме Церки хватало роскошно обставленных комнат. Она стояла выше законов, предписанных к неукоснительному исполнению другими женами. Она вышла на крыльцо, чтобы поздороваться с проходящим мимо ее дома мужем.

Молодость Церки осталась позади. В ее волосы густо вплелась седина (краску, которой пользовались другие женщины, она отвергала), но фигура сохранила прежнюю стройность. И расшитое золотом алое платье только подчеркивало ее достоинства. Церка обворожительно улыбнулась.

— В последнее время я так редко вижу тебя, о Великий Танджо, — проворковала она.

Аттила остановился.

— Разве ты не слышала, что я собираю армию, какой еще не видел мир? Что я на пороге величайший из войн истории?

Любимая жена улыбнулась.

— Я слушаю все, что говорится о твоих планах. Но, о могущественный владыка, ты так редко заглядываешь ко мне, когда навещаешь нас. Иногда ты замечаешь меня и улыбаешься. В другой раз проходишь мимо, словно я и не существую.

— Голова моя занята другим, — пробормотал Аттила. Чувствовалось, что ему не по себе. Все знали, что этот суровый и не прощающий ошибок человек терялся, когда жены начинали о чем-то просить его. А потому всячески старался избегать подобных разговоров.

Прекрасные серые глаза Церки поймали его взгляд.

— Я должна поговорить с тобой, — в голосе ее слышалась мольба. — Ты же не забыл наши долгие беседы? Тогда ты интересовался моим мнением и любил рассказывать о себе. Ты даже признавался, сколь ненавистен тебе этот римский юноша Аэций и как стесняет тебя его присутствие. Иногда мне кажется, о великий наш господин, что только со мной ты был так откровенен.

Аттила нетерпеливо повел плечами.

— Ты остановила меня лишь для того, чтобы все это сказать?

— Нет, о великий Танджо. Я хотела поговорить с тобой об Эллаке. Нашем сыне. Твоем первенце, Аттила. Он тебя боится. Когда он со мной или со своими сверстниками, он весел и полон жизни. У него такие же задатки повелителя, как и у его отца. Но, когда он сидит рядом с тобой, он молчит. Боюсь, тебе он кажется забитым, лишенным мужского характера. На самом деле это не так. Эллак унаследовал от своего отца самое лучшее.

— Я не нахожу подхода к мальчику, — признал Аттила.

— Может, потому, что ты решил предпочесть ему других сыновей, — лицо жены, которую Аттила все еще полагал любимой, хотя уже не приглашал в свой дворец, полыхнуло гневом. — Я слышала такие разговоры.

Тут рассердился и Аттила.

— Кто это говорил? Кто? Ты слушала двух своих братьев? — он тряхнул головой. — Они вечно всем недовольны. Они думали, что я назначу их губернаторами провинций. Или отдам под их начало большие отряды. Они только мутят воду!

— Аттила, мой господин! — вскричала Церка. — Моя семья тут не причем. Мои братья ничего мне не говорили. Это касается только тебя и меня, — она схватила его за руку. — У меня есть к тебе просьба, о Аттила. Возьми с собой своего старшего сына, Эллака, когда выступишь на врага. Он уже не так мал. И быть рядом с тобой — его право.

Аттила обдумал предложение Церки.

— Я старею, — вздохнул он. — И солдатам пора увидеть моего сына, скачущего со мной, — он кивнул. — Да, это его право. Он мой первенец. И единственный по возрасту, кто может пойти со мной на эту войну, — он мрачно посмотрел на Церку. — Пусть так и будет. Ты довольна?

Его любимая жена просияла.

— Это все, о чем я хотела попросить тебя, о властелин. И вновь коснулась его руки. — Если только… о мой господин, ты не сочтешь возможным вернуть мне свое расположение. Я знаю, что прошу слишком многого, у тебя столько жен. Но я люблю только тебя.

— Угу! — буркнул Аттила и вырвал руку. Он принял решение, более говорить было не о чем.

Он направился к центральному зданию, внушительных размеров и с претензиями на красоту: его построил китайский архитектор. Демонстрируя свое презрение к культуре, главный гунн неоднократно заявлял, что ни в Константинополе, ни в Риме он не увидит строения, сравнимого с этим дворцом. Крышу покрывала черепица, стены и пол — мрамор, отчего внутри всегда царила прохлада.

Генизарий сидел за столом, нервно перебирая листы пергамента. Роста он был небольшого, а его мертвенно-бледная кожа резко контрастировала с курчавыми черными волосами и бородой. Компанию ему составляла полная, привлекательная женщина со светло-серыми глазами и сединой в волосах. То была Айя, когда-то, давным-давно, любимая жена, а теперь дуэнья, присматривающая за молодыми. В комнате находилась еще и девушка. Тоненькая, как былинка, она сидела в углу, наклонив голову, и не подняла ее при появлении Аттилы.

Генизарий же и Айя распростерлись на полу, повторяя раз за разом: «О, великий Танджо, мы твои недостойные слуги».

Наверное, впервые столь откровенная покорность вызвала у него раздражение.

— Встаньте! — приказал он. — Или вы думаете, что мне нравится созерцать затылки и торчащие к верху задницы моих подданных? Зрелище малоприятное.

Женщина поднялась первой.

— Было время, великий и непобедимый, когда ты не мог наглядеться на меня.

Аттила улыбнулся. Вот такой разговор с женами ему нравился.

— Тогда твой зад был не шире двух моих ладоней. А теперь посмотри, что ты с собой сделала, не зная меры в восточных сладостях и медовых тортах римлян. Но я все равно рад тебя видеть, Айя. Рад, что ты стоишь передо мной и смотришь на меня своими зазывными глазами. Нет, я не хочу менять заведенного порядка, — торопливо добавил он. — Ни слова из сказанного мною не должно выйти за пределы этой комнаты. Но признаюсь, с тобой я всегда расслабляюсь, Айя. Ты же знаешь, что ты мне всегда нравилась?

— О, да, господин. Хотя ты выказывал это не слишком часто.

— Ты удерживала меня дольше других. Сияющими глазами и острым язычком. Ты знала, как рассмешить меня. И мы с тобой одного племени, дочь храброго солдата. Если б ты только подарила мне сына!

— Сына я тебе уже не подарю, господин мой, но рассмешить по-прежнему могу.

Последнюю фразу говорить, пожалуй, не следовало. У Аттилы вновь испортилось настроение.

— Твое время уже прошло, — тут он обратил внимание на девушку в углу. — А это еще кто?

— Девушка, которую прислали тебе из Тифлиса. Два года тому назад. Ее отец — богатый армянский купец и христианин. Она тоже христианка.

Аттила кивнул.

— Теперь я вспоминаю. Симпатичная девушка, но ветер унесет ее, если мои воины начнут перебрасывать ее с пики на пику. И она не может говорить на нашем языке. Я видел ее только раз, — он помолчал и добавил уже более раздраженно. — Да и что можно делать с женой, которая ничего не говорит и лишь упрекающе смотрит на тебя большущими глазами.

Айя шепотом объяснила ситуацию, хотя предосторожность явно была излишней: девушка не понимала, о чем шла речь.

— С тех она ни выучила ни слова. Живет сама по себе, ни с кем не разговаривает. Она очень несчастна, потому что другие начали издеваться над ней. Прошлым вечером… — Айя замялась, не зная, как отреагирует Аттила на ее слова, — прошлым вечером она попыталась покончить с собой. Взяла со стола нож и вонзила себе в бок. Нож вошел неглубоко, потому что наткнулся на ребро.