Темный поток - Барбара Картленд

Темно-рыжие волосы, гладко расчесанные и ровным блеском напоминающие полированную медь, оттеняли белизну обнаженных плеч; на запястьях искрились бриллиантовые браслеты.

– Ага, прямо хоть на королевский бал, – прокомментировал Саймон, отвешивая насмешливый поклон.

– Ну, теперь ты видишь, что я была права? – торжествующе спросила Илейн. – Белый фон подчеркивает цвет моих волос. О, Саймон, выйдет просто божественно!

– Ага, – угрюмо кивнул Саймон. – Авторские права обязательно купят в Вулворте, и на каждом углу станут продаваться шестипенсовые копии под названием «Белоснежка».

– Ну и скотина же ты! Никогда больше не поделюсь с тобой ни одной своей идеей!

Она изящно пересекла комнату, задержалась у маленького зеркала, висящего на стене, и уставилась в него.

– Нашел! – завопил Саймон.

– Что нашел? – не поняла Илейн.

Саймону было не до объяснений: он уже сбрасывал прочь с подиума стулья и остальные предметы, приготовленные для постановки.

Затем подтащил стол и стул, в свое время весьма стильные вещи, и, направляясь к дверям, принялся что было мочи звать дочь:

– Фенела! Фенела!!!

Раскаты его голоса проникали в самые потаенные уголки дома.

Фенела стремглав сбежала с лестницы. Она помогала Нэнни одевать детей на прогулку и по настойчивому призыву, звучавшему в отцовском голосе, пыталась угадать, что же стряслось на этот раз.

– В чем дело, па… я хотела сказать, Саймон?

– Мне нужно трехстворчатое зеркало из твоей комнаты, – заявил он. – Ну ты понимаешь, какое?

– Но оно как раз понадобится Илейн, – предупредила Фенела.

Девушка хорошо знала, что если уж отец решил использовать что-нибудь, то эту вещь нельзя будет трогать до окончания работы.

– Ну и какая, к черту, разница? – удивился Прентис. – Иди и неси что сказано.

Она отправилась выполнять это требование, гадая, где же им с My теперь взять зеркало, если их собственные пойдут на нужды Саймона и Илейн.

Фенела спускалась по ступенькам, шатаясь под тяжестью ноши. Трельяж, вставленный в золоченую деревянную раму, был дешевым, но милым, центральная створка увенчивалась резными фигурками двух амурчиков.

– Ага, вот оно-то мне и нужно, – удовлетворенно сказал Саймон.

Он разместил трельяж на заранее приготовленном столе, затем усадил Илейн на стул и приказал ей опереться одним локтем о столешницу и смотреться в зеркало.

– Тебе обязательно понравится, – заметил он. – У тебя будет возможность разглядывать себя в зеркале все это время.

– Вынуждена признаться, что это зрелище, которое раздражает меня меньше всего во всем твоем доме, – отпарировала Илейн.

Саймону потребовалось какое-то время, чтобы усадить ее; наконец он достиг желаемого ракурса и с удовлетворением взялся за мольберт.

– Не уходи, – бросил он Фенеле, наблюдавшей за действиями отца. – Мне требуется твой совет. Поняла, что я задумал?

Девушка взглянула на Илейн с места Саймона и поняла, что тот очень правильно разместил модель.

Илейн виднелась почти анфас в центре зеркала, а в боковых створках возникало ее профильное отражение.

– Не слишком ли она у тебя сутулится? – осведомилась Фенела.

– Я так и хотел, – пояснил отец. – И знаешь что? Спусти-ка у нее с левого плеча бретельку!

Фенела прошла через комнату, но почему-то по мере приближения к Илейн ей становилось все противнее прикасаться к этой женщине. Девушка не отдавала себе отчета, отчего это, но, выполняя распоряжение отца, испытала внезапную дрожь гадливости, когда ощутила под пальцами прохладную белую плоть.

И, покидая мастерскую, она еще подумала, что постановка может показаться несколько небрежной, однако уж кому-кому, а Фенеле-то было прекрасно известно, что у Саймона были свои мотивы скомпоновать картину именно так, а не иначе. Он всегда выбирал для своих картин скорее сюжетную, чем чисто портретную композицию.

Фенела все еще тревожно обдумывала свое плачевное финансовое положение, когда в парадную дверь опять позвонили. Она торопливо пошла открывать.

На крыльце стоял симпатичный молодой человек лет двадцати пяти. Фенела сразу же узнала его: сэр Николас Коулби, их ближайший сосед из Уэтерби-Корт.

– Простите за беспокойство, – сказал сэр Николас, – но майор Рэнсом находится здесь?

В речи его проскальзывало легкое заискивание, а в руках его Фенела заметила трость: впервые за два года сэр Николас передвигался без костылей, самостоятельно.

Он был ранен в битве за Британию, и по всей стране заказывались молебны за его выздоровление. Ему вообще удалось поправиться, пожалуй, только благодаря молодости и потрясающим достижениям в области медицины со времен последней войны.

Юноша был очень бледен, под глазами залегли темные круги, но тем не менее он разительно отличался от той жалкой человекоподобной развалины, какую – после шестимесячного лечения в госпитале – доставила домой карета «скорой помощи».

– К сожалению, сейчас майора Рэнсома нет… Раньше Фенеле ни разу не доводилось лично беседовать с сэром Николасом Коулби, и сейчас она обратила внимание на его низкий голос и по-мальчишески смущенную манеру говорить, как будто ему очень неловко, что приходится беспокоить людей в чужом доме.

«Должно быть, это далось ему с трудом, – подумала она, – особенно если учесть, какого мнения о нас его матушка…»

– Но мне в лагере сказали, что я смогу застать его у вас, – настаивал сэр Николас.

– Да, он заходил перед ленчем, – ответила Фенела, – и собирался ненадолго вернуться к обеду. Боюсь, больше мне о его планах ничего не известно.

Сэр Николас стоял в нерешительности.

– Но мне важно увидеться с ним, – после минутного замешательства выдавил он из себя. – Скажите, будет удобно, если я загляну на пару минут после обеда? Я бы позвонил, но что-то случилось с нашим телефоном; наверное, из-за вчерашней бури, в общем, он сломался.

– Будет совершенно нормально, если вы зайдете попозже, – пригласила Фенела.

– Большое спасибо.

Юноша приподнял шляпу, развернулся, прихрамывая, спустился по ступенькам к стоящему внизу автомобилю, и с трудом забрался в него.

С опасливой осторожностью разместившись в конце концов на сиденье водителя, он поднял глаза, посмотрел на Фенелу, все еще стоящую на пороге, приподнял еще раз шляпу, прежде чем тронуться с места.

«А он очень даже мил, – подумала Фенела, возвращаясь в дом. – Интересно, знает ли об этом визите его мамаша? Вот уж, верно, не обрадуется!»

Ни для кого не секрет, что леди Коулби держала своего сына, впрочем, как и всех без исключения домашних, в ежовых рукавицах.

И раз уж она заклеймила семейство Прентисов званием аморального и непорядочного, то теперь мало кто мог отважиться нарушить ее проклятие и знаться с ними.