Зюзюка, или Как важно быть рыжей - Екатерина Вильмонт

Я вошла в спальню и увидела на тумбочке Зюзюку.

– Чего по ночам бродишь? – раздался старческий голос.

Я обмерла.

– Не бойся, это я, Зюзюка!

Кажется, я сплю!

– Тебе бабка твоя что говорила? Всегда держи Зюзюку при себе, а ты… Запихнула в сундук на много лет, меня там моль побила, и я уж думала никогда не проснусь, но ты все ж таки одумалась и привела меня в божеский вид, даже вон горошком украсила, а тут как раз срок подошел…

– Какой срок? – обалдело прошептала я. Мне почему-то совсем не было страшно, а только безумно интересно. Наверное, я все-таки сплю.

– Ничего ты не спишь! Все это наяву! В роду твоей бабки колдуньи были, вот одна из них еще при матушке Екатерине меня связала и так наколдовала, что я женщинам этой семьи советы даю по женской части…

– Какие советы?

– Ты вон нынче двух кавалеров повстречала…

– И что?

– Ты пудреницу-то открой, в зеркальце глянь – и все про этих кавалеров поймешь. Но имей в виду, я только после полуночи разговариваю… и до первых петухов.

– Погоди, а с мамой моей ты тоже разговаривала?

– Нет, мама твоя не нашего рода… Потому бабка меня тебе завещала. Жене сына про всякие амурные истории думать негоже…

– Ой, а про бабушкины истории ты все знаешь?

– А как же!

– Расскажешь?

– Там видно будет!

– А почему тебя Зюзюкой звать?

– Это долгая история. Аннушка, она фрейлиной была при государыне Екатерине Второй, решила меня царице подарить, а то матушка мужчин очень любила, да неразборчива была. Аннушка царицу-то почитала и подумала: знала бы матушка-государыня, что из ее романов проистечет, может, и остереглась бы… Ну и подарила меня. Как-то государыня изволили винца выпить и про Аннушкин подарок вспомнили, достали из комодика, а я тут и заговори… Она, матушка, так перепугалась, какого-то там офицера, я уж и не помню, зовет, кричит: «Забери от меня эту игрушку, она человечьим голосом говорит…» А тот ей отвечает: «Назюзюкалась ты, Катя, вусмерть!» – и целует ее, а она шепчет: «Зюзюка… Зюзюка…» – немка же, слова такого «назюзюкалась» не знала. И Аннушка решила меня у себя оставить. И с той поры меня Зюзюкой кличут…

– А ты Аннушке помогла?

А как же иначе? Я ей показала, что с ней будет, ежели она предложение одного графа примет, она ему и отказала. Так он и вправду заговорщиком был, через год его казнили… А семью его сослали… То же и при красных: я хозяйку спасла, ей тогда двадцать годков было и в нее один важный товарищ из Совнаркома влюбился, предложение сделал. Он ей нравился очень, хоть и старше был намного. Ну я ей тоже все показала… Она, правда, и сама умная была, все говорила: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». А уж после нашего разговора она вовсе в провинцию уехала, подальше от Москвы. Тем спаслась. А товарища того вскорости расстреляли. И мать, и сестру посадили как ЧСВН, знаешь, что это такое?

– Член семьи врага народа?

– Именно, именно, Дарьюшка! А вот когда она прадеда твоего встретила и полюбила, я ей сразу сказала – выходи, не задумывайся, она вышла и прожила с ним много-много лет, бабку твою вырастила, и, кстати, когда у нее любовь случилась на стороне, я ей тоже сказала, любить люби, но семью не ломай! Она послушалась и права оказалась… А ты вон все меня взаперти держала, да если б ты обо мне вовремя вспомнила, то и замуж за своего Ваську-поганца не вышла бы, да и за Ваньку тоже. Я б тебе, дурехе, объяснила, где твое счастье-то.

– И где же?

– Рядом было, да сплыло, теперь уж поздно.

– Ты о ком?

– Дело прошлое, чего о нем говорить.

– Зюзюка, ты мне не снишься?

– Еще чего! Я вообще-то с тобой разговаривать не хотела, но когда ты меня в теплой водичке искупала, да на мягоньком полотенчике сушить уложила, а потом горошком украсила… Пожалела я тебя, боюсь, без меня опять глупостей наделаешь. Открой-ка пудреницу…

Я быстро открыла пудреницу и увидела там… собаку.

– Господи, да что это значит, собака какая-то…

– Видать, помешает тебе собака с этим соседом-то.

– Как может собака помешать?

– Чего не знаю, того не знаю… А вот увидишь. Теперь закрой пудреницу и снова открой, поглядим, что там у нас со вторым кавалером.

В зеркале не было просто ничего.

– Значит, ничего не будет… – огорчилась я.

– Не знаю, но, скорее всего, он тебе просто совсем не подходит, ты дворянского рода, а он… из другого сословия. Смерд.

– То есть его кандидатура даже не рассматривается? – засмеялась я.

– Выходит, так.

– А если я его люблю?

– Когда успела-то? Ты ж после него на соседа засматривалась, так что… Подожди, он к тебе завтра в гости собирался?

– Послезавтра.

– До послезавтра времени еще много, может, и еще кто появится.

– Зюзюка, милая, так не бывает.

– Все бывает! Запомни раз и навсегда – бывает все, а особенно хорошее, и никогда ничего не поздно. Вот бабке твоей уж за пятьдесят было…

– И что? – безмерно удивилась я.

– Роман у ней случился, уж после деда твоего. Ей за пятьдесят, ему и вовсе на десять лет больше. Влюбились они, жуть просто… Ты уж тогда была не такая маленькая, ничего не замечала?

– Нет!

Ну да, где уж вам, молодым, сообразить, что бабка твоя не старушка была, а немолодая дама, красивая, с манерами. Я помню ей сказала: ничего у тебя не выйдет! А она смеется: Зюзюшенька, я уж в том возрасте, когда мне от любви ничего, кроме самой любви, не нужно, мне просто от ее присутствия в моей жизни хорошо…

– И что же?

– Да ничего особенного, только он женатый был, жену боялся, в делах своих как-то запутался и бабку твою во всем обвинил… мол, отвлекала его от дел и всякое такое… Сам бы не сообразил, жена подсказала.

– Он дурак, что ли, был?

– Дурак, ясное дело.

– И чем все кончилось?

– Да ничем. Она плакала тогда, убивалась. Я ей говорю: я ж тебя предупреждала… Она мне знаешь что ответила: «Я рада, что не послушалась тебя, старая ворчунья. У меня пять лет счастливых было в том возрасте, когда у других даже воспоминания о любви потускнели совсем». И все повторяла: «Не говори с тоской «их нет», но с благодарностию «были».

– Да, бабушка часто это говорила…

– Чего задумалась? А, я вижу, хочешь спросить, будешь ли ты счастлива?

– Вообще-то я совсем о другом спросить хотела, но раз ты сама завела этот разговор…

– Будешь обязательно, только я еще не знаю когда. Ты пойми, я ж не гадалка, я про будущее вообще не знаю. Ты вот мне кавалера предъяви, тогда я могу тебе сказать, годится он или…

– Или он смерд?

– Вот-вот…

– Да, Зюзюка, сегодня, наверное, самый удивительный день в моей жизни…

– Ты правильно все сделала, волосы перекрасила под бабку твою… Мне приятно… Я знаю, что ты хотела спросить – были ли у меня любимцы… Были. И твоя бабка самая любимая была. А вот ее бабку я не любила. Заносчивая, меня никогда не приласкает, пользовалась мной, как… Помнишь сказку про зеркальце?

– «Свет мой, зеркальце, скажи»?

– Кажись, Пушкин написал? Это до него слухи про мое зеркальце дошли.

– Зюзюка, у тебя мания величия, а еще ты врушка! Пудреницу бабушке ее поклонник подарил в уже вполне советские времена.

– Не знаешь ты ничего! Раньше зеркальце у меня было другое, без всякой там пудры, старинной веденецкой работы… Да разбилось оно в революцию… А меня прабабка твоя сохранила и дочке своей передала.

– А ты без зеркальца не могла?

– Могла, но только на словах, без картинки, не так впечатляло, ну вроде как нынче все больше телевизор смотрят, а радио мало слушают, с картинкой-то оно убедительнее… А когда бабке кавалер-то пудреницу подарил, оказалось, она тоже веденецкой работы…

– Теперь это называется венецианской работы…

– Ах да, я запамятовала, бабка твоя говорила, старость не радость… Да, вот еще, ты это… помалкивай про меня, подружкам своим не вздумай болтать. А то я не смогу тебе никогда больше помочь. Обо мне все знает только моя хозяйка, и никто больше. Вон, бабка твоя уж как тебя любила, все равно лишнего словца не проронила. Постой, а ведь, похоже, конец мне приходит…

– Какой конец, почему?

Так ты ж бездетная, некому тебе меня передать. Ты помрешь, и я с тобой… Ой не дело это, надо срочно тебе дитятком обзавестись, и непременно дочкой, мужчины-то нам не годятся, а внучку ты уж и не дождешься, наверное, возраст вон… Ну если только совсем скоро понесешь… Ой, что это я, вы ж теперь так не говорите, залетишь, вот… Я, конечно, не очень понимаю, почему это называется «залететь», вот «понесла» – нормально, а залетела… Странно как-то…

– Зюзюка, скажи, а как мне быть, ведь послезавтра этот придет, смерд…

– Не смерд, простолюдин, я слово позабыла…

– Простолюдин? Ну пусть простолюдин, – засмеялась я. – Он мне нравится.

– Ты замуж за него хочешь или так, поблудить?

– Ну, сперва надо, наверное, поблудить, а там видно будет.

– Да что видно-то, где? Именно ничего не видно, зеркало вон пустое. Он тебя обесчестит… и сгинет.