За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии - Александр Никонов

Моя главная задача как врача — разрушить эти мифы, являющиеся опорными стержнями того патологического мировоззрения и мировосприятия, которые превращают моих соотечественников в сумрачных зомби, мешая им радоваться жизни и заставляя оглядываться в прошлое, вместо того чтобы смотреть в будущее.

Можно сказать и так: моя цель — убить в русских их русскость, если хотите. Я собираюсь выдернуть занозу — разрушить мифологемы, вокруг которых нагнаивается ущербно-патриотическая психология. И я сделаю это. Причем сделаю по всем правилам. В первой части книги разберусь с безусловными рефлексами человека по имени «Россия». Во второй — с условными. А в третьей — с тонким слоем культурных шлаков и стереотипов последней эпохи.

Расчистим площадку!

Часть I

Убить дракона

А родиться бы мог в Новегороде или во Пскове я, На ином рубеже, при ином повороте судьбы, И вести новгородскую армию к стенам Московии, Где бесчестье в чести, где предателей славят рабы.

Сколько уже говорено-переговорено о том, что менталитет народа определяют природные условия! Оно и неудивительно, кто ж не знает, что бытие определяет сознание. Каковы климатические и географические условия нашей уникальной страны, вы можете прочитать в моей «Истории отмороженных», там все это достаточно подробно изложено и разжевано. А здесь я хочу немного сместиться от природы к человеку, от «отмороженных» к «истории».

Глава 1

Проклятье Русской равнины

Мы чужие на этом празднике жизни. Который и праздником-то назвать — большое преувеличение… Мы чужие на этой земле. Она никогда не была нам матерью, а лишь мачехой — суровой и несправедливой.

Наши предки пришли в эти края с запада, из Центральной Европы примерно в VI веке нашей эры, выдавленные нашествием азиатских орд с юга. Не выдержав напора этой азиатской саранчи, славяне пошли на восток, где им почти никто не противостоял. На великой равнине, которая позже получила название Русской, жили совсем дикие финно-угорские племена, еще даже не сменившие охоту и собирательство на земледелие. Поскольку охота и собирательство менее эффективный и более примитивный способ эксплуатации среды, один квадратный километр территории может прокормить меньше охотников, нежели земледельцев. Соответственно, аборигенов было гораздо меньше, чем оккупантов, поэтому первые были легко элиминированы вторыми.

Сбежавшие от сильного противника и победившие слабого, наши предки вошли в это молчаливое бескрайнее пространство и огляделись. Что же они увидели?..

Они увидели бесконечные, тянущиеся на тысячи и тысячи километров леса. На севере этот зеленый океан тайги сменялся редколесьем и тундрой. Туда соваться со своими земледельческими навыками было вовсе бессмысленно. Южнее хвойные леса сменялись смешанными, а затем резко обрывались в степь. Степь — это то, что надо. Степь — мечта земледельца. Тут чернозем — жирный, плодородный слой почвы толщиной до двух метров! Но, увы, степь была уже заселена кочевниками — дикими, агрессивными, мобильными. Пришлось осваивать леса, расчищая их.

Теоретически это терпимо. Европа ведь тоже когда-то была сплошным лесом. А потом стала сплошной равниной. Европейские леса были вырублены людьми и превратились в поля, плодородные сельскохозяйственные угодья. Увы, Русской равнине повторить путь Европы не удалось. Почему?

Потому что здесь был совсем другой климат и совсем другие почвы. Про климат я распинаться не буду. Я уже сделал это в упомянутой выше книге. Напомню лишь в двух словах, что, в отличие от Западной Европы, на новой родине славян среднегодовая температура падала не только по мере продвижения на север, но и по мере удаления на восток. В результате после завоевания огромной евразийской империи русские констатировали, что их родина на две трети состоит из вечной мерзлоты. Это, как вы понимаете, не особо способствует земледелию.

И распределение осадков на Русской равнине ему также не способствовало. Дело в том, что в Западной Европе дожди идут в течение лета равномерно. А в средней полосе России основная масса осадков выпадает во второй половине лета. То есть небольшое естественное колебание погоды может привести к тому, что в начале лета, когда растущим злакам особенно нужна вода, случится засуха, а осенью урожай может быть просто залит дождями. Зона рискованного земледелия во всей своей красе!

Третьим фактором, мешающим земледелию, были русские почвы. Подзол! Дрянь. Бедная земля. Никудышная.

Скудость природы вылилась в вековое отставание России. И демографическое, и экономическое, и политическое. Механизм понятен. Сельское хозяйство — базис тогдашней цивилизации. Фундамент. Дурной фундамент общества — дурное общество. Из одного зерна русским в их суровых условиях удавалось вырастить три, в то время как западноевропейцы выращивали четыре-пять. Треть пашни русским приходилось выделять для выращивания семян, в то время как в Европе на это уходила одна четвертая или одна пятая часть земли.

Поначалу, когда аграрные технологии были достаточно примитивными, разрыв между Европой и Россией не был столь катастрофическим. Но по мере прогресса и совершенствования технологий европейцам удалось резко повысить урожайность. Природа и мягкий климат этому способствовали. Российские же климат и почвы были менее отзывчивыми, здесь урожаи росли медленнее. И разрыв начал увеличиваться.

В XVI–XVII веках в Европе на одно посеянное зерно выращивали уже 6–7, а в Англии даже 10 зерен. А что означает повышение урожайности до 10 зерен на одно посеянное? Во-первых, сам по себе рост продукта за счет повышения урожайности, во-вторых, рост продукта за счет «экономии земли». Там, где раньше приходилось четверть пашни выделять на посев семян, теперь можно было на семена выделять одну десятую земли. А разница между четвертью и одной десятой шла в «чистый плюс» и тоже давала урожай 1:10.

Возьмем для удобства расчета нормальный европейский урожай 1:8. И сравним его с хорошим русским урожаем 1:4. Разница вовсе не в два раза, как может показаться! Русский имеет 3 зерна, которые может потребить (одно нужно выделить на семена), а европеец имеет 7 зерен плюс дополнительное зерно с экономии в пахотной площади. То есть разница почти в три раза. Но в России урожай 1:4 считался хорошим, а 1:5 — рекордным; средний же держался на уровне 1:3, в то время как в Европе 1:8 было обыденностью, а урожаи 1:10 в той же Англии не только не были рекордными, они даже не были редкими, их добивались регулярно.

Что это все означает?

Это означает, что русский крестьянин, имеющий ничтожный прибавочный продукт, может прокормить меньшее количество «нахлебников» — управляющих, ученых, солдат, художников, поэтов, писателей… То есть Россия менее эффективна в цивилизационном смысле. Американский профессор Ричард Пайпс по этому поводу писал: «Цивилизация начинается лишь тогда, когда посеянное зерно воспроизводит себя по меньшей мере пятикратно». То есть Россия, где урожай 1:5 был редкостью, дотягивалась до цивилизации только кончиком носа, привстав на цыпочки и задрав подбородок.

Пайпсу вторит голландский историк Слихер ван Бах: «В стране с низкой урожайностью невозможны высокоразвитая промышленность, торговля и транспорт».

Поднимая урожаи, Европа ускоренным темпом производила людей, не занятых в тупом производстве продовольствия, а занимающихся более интересными вещами — наукой, торговлей, мореходством, ремеслами, написанием и печатанием книг, производством бумаги для книг, строительством трансатлантических кораблей и высоких каменных сооружений и, соответственно, инженерными расчетами…

Тот же Слихер ван Бах отмечает: «Уже до 1800 года были регионы, где значительная часть населения находила свои ресурсы вне агрокультуры: в промышленности, торговле, мореплавании или рыболовстве. Голландия и Фландрия довольно рано должны были обрести неаграрную структуру… Согласно переписи 1795 года, такая провинция, как Оверейссел, уже не была аграрным регионом: только 45 % населения было сельскохозяйственным».

В Англии, где благодаря теплому Гольфстриму урожаи достигали 1:10, уже с середины XVIII века доля аграрного сектора в национальном продукте страны начала стремительно сокращаться — «на 20, затем на 30, затем на 40 %», — пишет Пьер Шоню в книге «Цивилизация Европы»:

«Если труда восьми человек… едва достаточно для пропитания десятерых, не может быть никакой индустриальной революции: всякая индустриальная или коммерческая революция при таких условиях неизбежно обречена на провал…»

Для сравнения: в России XVIII века горожане составляли не 40 и не 20, а всего 3 % населения.

Где живут «нахлебники» — все эти художники, ремесленники, ученые, которые могут позволить себе не работать в поле, а покупать продукцию у крестьян? В городах, естественно.