Рио-де-Жанейро: карнавал в огне - Руй Кастро

В 1554 году во время плаванья вдоль юго-западного побережья Бразилии он понял, что Гуанабара, которой все еще не интересовались португальцы, созрела для завоевания. Он вернулся во Францию, подал идею Генриху II и адмиралу Колиньи, и они уполномочили его взять эту область под свое крыло. Годом позже, с тремя кораблями и шестью сотнями людей (некоторые из них были его личной свитой из Шотландии), Вильганьон, теперь уже вице-король Бразилии, прибыл в Рио под вопли попугаев.

Он занял остров Серигип, переименовал его в Колиньи, чтобы сделать приятное своему покровителю, и построил там форт, снабдив его пушками, снятыми с кораблей. Местные жители, как и ожидалось, незамедлительно бросились под его знамена и помогли ему построить на пляже напротив острова (будущем пляже Фламенгу) первые дома города, который получит название Анривилль. Вильганьон внимательно отнесся к этикету индейских вождей и подружился с влиятельным вождем тупинамба Куньямбебе. Эти двое так хорошо поладили, что даже начали составлять вместе французско-тупинамбский словарь. Спустя некоторое время между Гуанабарой и Францией сновало уже порядочное количество кораблей, и все указывало на то, что и сам Генрих II вскоре приедет в колонию отдохнуть. Одного Вильганьон не смог предвидеть — что его собственные люди вскоре станут фанатичными поклонниками местных женщин и предадутся любовным утехам с такой страстью, что перепугают даже местных попугаев.

Вильганьону эта оргия внушала крайнее отвращение, но скорее не по расовым, а по религиозным причинам. Благочестивый с головы до пят, он принял обет безбрачия и придерживался его тщательнее, чем сам папа. Для него секс вне брака был немыслим, и потому достаточно сложно понять, почему он привез с собой в экспедицию так мало женщин, и все они были либо замужем, либо обручены с офицерами. Это была его первая ошибка при основании Антарктической Франции, потому что большую часть его войск составляли молодые холостяки, полные жизни, которые как с цепи сорвались в этом цветнике, полном индианок, сходящих с ума от их голубых глаз. Вильганьон попросил Куньямбебе приструнить девушек. Но вождю (который был человеком, умудренным жизненным опытом) сама мысль об этом казалась непрактичной, да и, давайте скажем честно, немного наивной. Оставшись в одиночестве, Вильганьон попытался обязать каждого из своих солдат ограничиться какой-нибудь одной индианкой и жениться на ней, чтобы при этом нотариус экспедиции подтвердил брак официальным документом. Но парни, как только поняли, что такой брак будет действителен и во Франции, предпочли взбунтоваться, даже если это и могло стоить им жизни — многие именно жизнью за это и заплатили. А другие, более практичные, просто бежали в глубь залива и тайком сели на корабль обратно в Европу, как, возможно, поступил в свое время и слуга Монтеня.

Два года спустя, в 1557-м, состав экспедиции так тревожно поредел за счет побегов и повешений, что Вильганьон наконец осознал опасность ситуации. Чтобы превратить Анривиль в настоящий город, ему нужны были как профессиональные солдаты, которые смогли бы защищать остальных жителей, так и обыкновенные мужчины и женщины, которые бы составили его население. По этой причине он и написал Колиньи письмо с просьбой о помощи. Но Колиньи, теперь уже экс-католик, к тому времени перешел в швейцарский кальвинизм, диссидентскую форму протестантизма, которая повсеместно начала проникать во Францию и потому подвергалась жестоким гонениям. Колиньи увидел возможность превратить Антарктическую Францию в кальвинистскую колонию. И вместо солдат и простых горожан, о которых просил Вильганьон, Колиньи прислал ему группу священников и около трехсот адептов новой секты — толстых, краснощеких, с тонкими губами и пронзительными глазками. Вильганьону пришлось это проглотить: у него не было выбора, а кальвинисты привезли с собой капитал, намереваясь вложить его в новый город.

Так, на скромном острове в Рио, без воды и домашних удобств, началась религиозная распря, которая прекрасно смотрелась бы на фоне салонов Европы эпохи Возрождения, посреди свеженаписанных картин Тинторетто и первых изданий Гутенберга, но здесь, в джунглях, она казалась немного не к месту. В форте, окруженном каннибалами (очень благонравными, но все же каннибалами), под постоянной угрозой нападения португальцев, колонисты Антарктической Франции дни напролет вели жаркие дискуссии о таинстве евхаристии. Католики утверждали, что вино становится кровью Христовой пресуществленной, а протестанты возражали, что это всего лишь метафора. А между ними, в попытках примирить противоборствующие фракции, метался Вильганьон, вызывая лишь враждебное отношение обеих: католики обвиняли его в том, что он продался кальвинистам, а те, в свою очередь, что он ведет двойную игру. Один раз даже начались беспорядки, кто-то пытался убить Вильганьона, и некогда проницательный вице-король снова приговорил к повешению людей и с той и с другой стороны. Это только ухудшило положение, атмосфера невероятно сгустилась. В 1560 году Вильганьон решил отправиться в Париж и объяснить ситуацию Генриху II.

А португальцы будто только и ждали его отъезда — под предводительством генерал-губернатора Мема де Са они пришли из Баии, атаковали и разрушили форт Колиньи, но, не сумев удержать остров, уплыли, а французы и тупинамба снова укрепились на пляжах и островах. Вильганьон следил за происходящим издалека и узнавал обо всем с опозданием, но все-таки мог бы вернуться. Но, в тоске и разочаровании, он решил остаться в Европе, и его племянник, капитан Буа де Конт, взял управление колонией на себя. Четыре года спустя португальцы, теперь уже под командованием дворянина Эсташиу де Са и при поддержке теммину (врагов тупинамба), вернулись и напали снова. Тупинамба пришли с моря на ста восьмидесяти каноэ и попытались защитить поселение, но тщетно. Португальцы сравняли Анривилль с землей и заняли стратегический морро Кара де Кау (Песья морда) рядом с Сахарной головой. А чтобы ни у кого не возникло сомнений, они сделали то, что их предшественникам следовало сделать с самого начала: 1 марта 1565 года основали там город. Пока это была деревня, которой Эсташиу дал имя «город Сан-Себастьян на Рио-де-Жанейро», в честь короля Португалии и святого, пронзенного стрелами. Поговаривали, что самого святого Себастьяна видели в битве; перепрыгивая с лодки на лодку в открытом море, он наводил ужас на тупинамба. И только тогда город окончательно стал португальским и началась колонизация.

Но не воображайте, что страсти поутихли. Выжившие в битве французы и тупинамба засели в морро, и еще пять лет любой португалец, осмелившийся подняться на Глориа или Санта-Тереза, рисковал получить пригоршню свинца из аркебузы или случайную стрелу в сердце. Это подтверждает история Эсташиу де Са. В последней битве на Глориа 20 января 1567 года — так уж случилось, что это был День святого Себастьяна, — его щеку оцарапала отравленная стрела. Но в отличие от самого святого, чьи сверхъестественные способности позволяли ему не обращать внимания на раны от стрел, Эсташиу, будучи сродни трагическому Зигфриду, скончался месяц спустя, став первым мучеником Гуанабары.

Его именем назвали один из районов Рио, где по прошествии 360 лет появилось типичнейшее творение этого города — самба. Вот прекрасный финал для его истории. Пережив столько хаоса в самом начале своего существования, Рио имеет стойкую склонность к эпосу и еще более стойкую, слава богу, склонность в конце концов превращать эпос в самбу.

В течение пятисот лет Европа непрестанно пыталась нас цивилизовать, правда, без особого успеха. В семнадцатом столетии побережье Рио ежедневно навещали французские, английские, голландские и испанские пираты, хотя вряд ли просвещение входило в их намерения. Если где-то в Кабо-Фрио, Парати или Ангра-дос-Реис находилась тихая бухточка, а в ней индеец или белый, способные поторговать, — они уже тут как тут и выменивают сырье на раскрашенные безделушки. И так продолжалось до тех пор, пока не пришли португальцы и не прекратили все это. Но всегда оставались какие-нибудь пираты с дуплетами, загаженными ручными попугаями, сидевшими у них на плече, которые, как знать, могли бы стать прототипами для героев книг вроде «Острова сокровищ» или «Мунфлита». Жаль, что у нас не было своего Роберта Льюиса Стивенсона или Джона Мида Фолкнера и некому было их написать. Хотя, честно говоря, Рио был недостаточно живописен, чтобы послужить фоном для такой истории.

Вплотную к городу, почти по всему периметру, подступали отвратительные склады. На месте нынешней Гамбоа стояли некогда таверны, куда часто наведывались свободные европейцы, включая подозрительного вида цыган. Там подавали кашасу, а контрабанда являлась нормой жизни. Залив Гуанабара был полон тихими бухточками и потому буквально кишел китами, которые приплывали сюда спариваться. Заметив, что за скалами бурлит вода, местные жители понимали, что там киты занимаются любовью. Не смущаясь, что прерывают им удовольствие, и не имея понятия об ограниченных охотничьих сезонах, они тут же забрасывали животных гарпунами. Корабли покидали Рио, груженные мясом, китовым усом и ворванью, а остатки использовали в пищу и для освещения домов сами горожане. Китов было невероятно много, и, чтобы хоть как-то уберечь город от ужасной вони, правительственным эдиктом от 1619 года поставщиков обязали выбрасывать китовые внутренности в открытое море, а не у берегов. Киты не сразу смекнули, что эти места для них опасны — возможно, потому, что свидетелей китобои не оставляли, — и только значительно позже перестали сюда заплывать. Теперь только случайно заблудившийся кит может появиться у пляжа Ипанема или Бара да Тижука. И на него набрасываются уже не гарпунеры, а телевизионщики.