Спроси зарю - Сергей Александрович Высоцкий

большой красный карандаш в волосатых, с веснушками, руках редактора, и удивлялся. Он впервые видел редактора в таком затруднении.

— Александр Александрович, ты должен меня правильно понять… С твоей последней статьей дела плохи.

— Почему? Статья-то напечатана…

— Вот именно, — сказал редактор. — Вот именно. К сожалению…

— То есть как? — раздражаясь от многозначительного тона Огурцова, удивился Санька. — Ведь вы же сами ее хвалили. И повышенный гонорар за нее выписали…

Редактор насторожился. Он знал, что журналисты между собой частенько поругивают его за прижимистость, и в Санькиных словах учуял подвох.

— Да, я действительно хвалил вашу статью. Но я хвалил ее за… ну, за внешние, что ли, достоинства. За яркость, темпераментность, за язык наконец. Но в то же время я видел ее слабые стороны…

— А что же вы, Борис Григорьевич… — начал Санька с возмущением, но редактор не дал ему договорить.

— …Я видел слабые стороны статьи и сегодня убедился, что был прав в своих сомнениях.

— Но ведь вы мне ни слова не сказали тогда о сомнениях, вы хвалили статью без всяких оговорок…

Редактор поморщился и сердито пустил карандаш по зеркальной поверхности полированного стола.

— Вот вы всегда так, Антонов, спорите, когда надо слушать. Вчера я был в обкоме. Там очень недовольны вашей статьей. Вопрос поставлен несвоевременно. Вы отвлекаете людей от главной задачи… Тратить миллионы рублей на реставрацию старины, церквушек всяких, когда у нас еще не решена жилищная проблема… Неужели вам это надо объяснять? Из-за какой-то разрушенной колокольни вы обругали честного человека да еще потребовали наказать его. Да ведь это вас наказать надо. За извращение фактов. Вы постоянно занимаетесь критиканством… Все у вас выглядит в черном свете!

Редактор распалялся. Почувствовав, что Санька упорствует, он забыл про щекотливость своего положения. К нему вдруг пришло сознание своей правоты. До разговора с Антоновым он плохо представлял, как сможет вывернуться из этой запутанной истории, чувствовал неловкость оттого, что ему придется говорить Антонову слова, в которые и сам не очень верил. Но говорить было надо. Вчера в обкоме ему сказали:

— Могут поставить вопрос на бюро. Разберись сам, пока не поздно. В случае чего, доложишь: меры приняты…

Испугайся Антонов — редактору, наверное, было бы немножко стыдно и неудобно распекать Саньку за статью, которую неделю назад он хвалил. Но Санька стал спорить и этим словно бы освободил редактора от угрызений совести.

«Мальчишка, зелень, а туда же лезет, в забияки, — подогревал себя редактор. — И факты он наверняка исказил. И меня ввел в заблуждение. И как я раньше не обратил внимания на этот дух критиканства у Антонова…»

— Вы понимаете, Антонов, что дело вовсе не в главном архитекторе. Решение о сносе колокольни принимал горсовет! И для чего? Для удобства населения, для строительства станции метро. Сотни тысяч людей будут пользоваться этой станцией и благодарить горсовет. Подумали вы об этом? Нет. Нашли повод для сенсации! Для того чтобы выставить посмешищем уважаемого человека? Мы и так слишком много критикуем в печати руководителей. От этого их авторитет не повышается.

— Если руководитель болван, газета ему авторитета не создаст, — зло сказал Санька. Сказал и подумал: «Вот тут-то я, кажется, подзагнул».

Но редактор его уже не слушал.

— Наша газета — орган горсовета, а вы косвенно критикуете его решение. И все из-за чего — из-за какой-то колокольни. Кому она нужна, эта колокольня?

— Но ведь ее строил Растрелли, ведь это…

— Ну что «ведь это»?.. — передразнил редактор.

— Это вандализм! И мне непонятно, как вы можете защищать разрушителей.

Санька вскочил и вцепился к дерматиновую спинку кресла.

Редактор зло уставился на него.

— А не кажется ли вам, Антонов, что вы, мягко говоря, проявляете излишнюю запальчивость? Я еще не все сказал о вашей статье. Но я скажу. Вы неправильно информируете наших читателей об опыте польских друзей — восторгаетесь тем, как в Польше отстраиваются соборы и костелы, и ни слова не говорите о жилищном строительстве. Людям и там еще нужно жилье! Жилье! А не памятники архитектуры…

Глаза у редактора были злые. Санька вдруг успокоился. «Огурцу ничего теперь не докажешь», — подумал он. Журналисты между собой звали редактора Огурцом, хотя суховатая внешность шефа никак не гармонировала с прозвищем. Санька снова сел и взглянул в открытое окно. Там светило солнце, дробясь и играя в маслянистой воде Фонтанки. Тренировались на шлюпках курсанты. Неслись звонкие крики рулевого: «Р… р… аз, р… р… аз…»

Напротив редакции, на крыше строгого серого здания банка, загорали две девушки. От крыши, разогретой солнцем, струился теплый воздух, и казалось, что тела девушек колышутся.

Саньке вдруг нестерпимо захотелось на воздух, к этим загорелым девушкам, к курсантам.

А редактор все говорил и говорил, но его слова не доходили теперь до Санькиного сознания. Они словно обтекали его.

— Борис Григорьевич! — вдруг прервал редактора на полуслове Санька. — Вы меня ни в чем не убедили. Ни в чем. Нельзя защищать вандалов. И в обкоме надо было так сказать. Что же теперь выходит? Круши, Гаврила?!

— Вы нахал, Антонов! — Редактор даже привстал.

— Извините, Борис Григорьевич, я сегодня «свежая голова». Мне надо идти отдохнуть перед дежурством, — сказал Санька, вставая. — А флюгером быть нельзя! — Он громко хлопнул дверью.

3

«Ну что ж, на этот раз, кажется, все», — шагая по улице, думал Санька. «Все, все», — крутилось в голове маленькое словечко. Он шел и никак не мог сосредоточиться и осмыслить длинный и неприятный разговор с редактором. Он даже и не пытался этого делать. Он только механически повторял на разные лады словечко «все» и чувствовал, как оно заполняет и заполняет его существо. Подсознательно Санька старался отдалить момент, когда надо будет сказать самому себе: «А что же дальше? Что надо сделать, чтобы и самому не быть флюгером?»

Вокруг непрерывным потоком двигалась нарядная летняя толпа. Санька натыкался на людей, его толкали, один раз перед ним остановились две девушки и о чем-то спросили. Санька не ответил, и девушки, переглянувшись, засмеялись.

Из оцепенения Саньку вывел резкий, пронзительный свисток. Милиционер спешил навстречу какой-то девице, выскочившей чуть ли не из-под колес вагона. Трамвай остановился, вожатая, открыв дверь, что-то зло кричала… «Четверка», — отметил Санька и, повинуясь какому-то толчку, быстро и ловко вскочил на подножку.

Он любил иногда сесть в трамвай или троллейбус и ехать куда-нибудь на край города, туда, где нескончаемо тянутся заборы, свалки, железнодорожные насыпи с пыльными желтыми цветами, деревянные дома.

Все тише становилось в вагоне, проплывали мимо бульварчики, фабрики, узкие улицы становились пустынными.

Кольцо «четверки» было на Голодае. Проскрежетав, трамвай стал. Старичок кондуктор развернул