Возроди во мне жизнь - Анхелес Мастретта

Поначалу я ничего о нем не знала, да и вообще ни о ком не знала. Андрес всячески ограждал меня от внешнего мира, относился ко мне, как к живой игрушке, с которой можно болтать о разных пустяках, выводить в свет по воскресеньям и трижды в неделю заниматься любовью, причем он обожал, когда я в порыве страсти оставляла царапины на его спине. Но со дня его внезапного ареста я стала расспрашивать его о работе и делах. Он крайне не любил рассказывать и всегда отвечал, что женился на мне не для того, чтобы обсуждать дела, а если мне нужны деньги, достаточно просто попросить. Порой мне даже казалось, что он прав — какая мне разница, откуда берутся деньги на дом, шоколад и все мои прихоти.

Мне надо было чем-то занять время. Я навещала подруг, мы вышивали или пекли печенье. А еще вслух читали романы Переса и Переса. Помню, как Пепа утопала в слезах, рыдая над злоключениями Аниты де Монтемар, а мы с Моникой от души веселились, недоумевая, как можно вести себя так глупо. Мы с Моникой помогали Пепе шить приданое. Она собиралась замуж за одного испанца — молчаливого и страшного, бог знает, почему она его выбрала в мужья. Мы с Моникой беспрестанно его ругали, пока не слушала Пепа, но так и не решились высказать ей в лицо, что лучше бы она полюбила высокого парня, который время от времени улыбался бы ей во время мессы. В конце концов она вышла замуж за испанца, а он оказался еще и безумным ревнивцем. Он запирал ее в квартире и не выпускал даже на балкон, чтобы не смела выглянуть наружу.

В день свадьбы Пепы, к которой я купила бледно-зеленое газовое платье, а Андрес подарил мне длиннющую нитку жемчуга, я проснулась совершенно измученной и поняла, что не могу встать с кровати.

Андрес одним прыжком выскочил из постели, а вскоре я увидела, как он выходит из ванной, бормоча под нос, что должен сделать за день. Я лежала, свернувшись калачиком и закутавшись в одеяло, размышляя, как хорошо было бы сбежать прямиком на луну. В детстве я вышагивала по краю кровати и говорила, что хожу по луне. Именно там я и пребывала в мечтах, когда вернулся Андрес.

— У тебя что, эти твои дни? — спросил он. — Нет? Тогда почему выглядишь, как подыхающая собака? Ну-ка, посмотри на меня. Эге, а глаза телячьи! Уж не беременна ли ты?

Он произнес это с такой гордостью и удовлетворением в голосе, что я смутилась. Я почувствовала, что краснею, и поспешила прикрыться одеялом, вжавшись в дальний угол кровати.

— Что с тобой? — спросил он. — Или ты не хочешь родить мне сына?

Я слышала его приглушенный голос, доносившийся сквозь одеяло, а сама в панике ощупывала набухшие груди, лихорадочно делая подсчеты, которых никогда прежде не делала. Выходило, что Пепе Флорес не появлялся уже три месяца.

Мы отправились на свадьбу Пепы. В те дни я могла думать лишь о том, до чего же ужасно стать матерью, поэтому плохо помню брачную церемонию. Помню только, как Пепа шла от венца, а на голове у нее была вуаль, украшенная цветами — такая длинная, что почти касалась земли. Пепа была так красива.

Мы с Моникой так и сказали ей у дверей церкви, и она сжала наши руки, чтобы сдержать волнение.

— У меня будет ребенок, — сообщила я под звуки свадебного марша.

— Это замечательно! — воскликнула она и поцеловала меня прямо посреди церкви.

Глава 4

Мне было семнадцать лет, когда родилась Верания. Девять месяцев беременности стали настоящим кошмаром. Я видела, как спереди на моем теле неумолимо растет горб, и никак не могла почувствовать себя любящей матерью. Первым несчастьем стала необходимость отказаться от верховой езды и приталенных платьев, вторым — постоянная тошнота, неумолимо подступающая к горлу. Я терпеть не могла жаловаться, но не могла избавиться от ненавистного чувства постоянной одержимости чем-то странным. Стоило мне пошевелиться, как начинало казаться, что в животе плещется вода, в которой плавает какая-то жуткая рыба. Мне казалось, что, когда придет время, эта рыба прогрызет мне живот, чтобы выбраться наружу, вся кровь вытечет, и тогда я умру. И виноват во всем Андрес, а он не желал даже слышать об этом.

— Как вы, женщины, любите преувеличивать значимость материнства, — говорил он. — А я-то думал, что ты хоть в этом отличаешься от остальных, ведь ты видела, как легко справляются с этим животные. К тому же ты молода. Просто поменьше думай о своих неудобствах, и они перестанут тебя донимать.

После того, как его кандидатуру не выдвинули на пост губернатора, Андрес маялся от скуки. В конце концов он решил прокатиться на машине в Соединенные Штаты и взял меня с собой.

Мне все время хотелось спать. Я засыпала, даже несмотря на то, что солнце било в глаза, а машину отчаянно трясло на наших немощеных дорогах.

— Даже не знаю, зачем я с тобой связался, Катин, — вздыхал Андрес. — Лучше бы женился на другой. Ты даже на пейзаж не смотришь, перестала смеяться и петь. Я в тебе обманулся.

Всю беременность я чувствовала себя обманутой. Андрес больше не прикасался ко мне, отговариваясь тем, что это может повредить ребенку, и это угнетало меня еще сильнее. Я не могла заставить себя сосредоточиться, постоянно отвлекалась, начинала говорить об одном, а потом неожиданно перескакивала на что-то другое, а слова собеседника слушала вполуха, отчего улавливала лишь половину сказанного.

К тому же я страшно боялась предстоящих родов. Мне казалось, что после них я навсегда останусь дурочкой. Андрес теперь отлучался чаще, чем прежде. И больше не брал меня с собой в Мехико на бой быков. Теперь он уезжал один, и я была уверена, что у него появилась другая женщина — красотка без горба на животе и черных кругов под глазами. И он прав. Я бы и сама себя никуда не взяла.

Тем более на корриду, где все женщины так красивы и у всех такие тонкие талии.

Засыпая в одиночестве, я поглаживала раздувшийся живот. Я почти не выходила из дома, только к родителям, когда они звали меня пообедать.

Как-то раз собираясь на обед в родительский дом, я по дороге зашла на рынок, чтобы купить игрушку для маленькой Пиа, и вдруг столкнулась нос к носу с Пабло, моим школьным приятелем. Пабло был родом из Чипило, а его дед и бабушка — из Пьемонта, поэтому у него были курчавые волосы и глубоко посаженные глаза.

— Какой ты стала красавицей! — воскликнул он.

— Ты тоже, — ответила я.

— Да нет, я серьезно. Я всегда знал, что ты станешь очень красивой, когда будешь ждать ребенка.

В итоге я так и не дошла до родительского дома. Пабло торговал молоком, развозя его на тележке, запряженной двумя мулами. Каждое утро на рассвете он выезжал из Чипило. Он посадил меня в тележку, и мы с поехали за город. Он обращался со мной, как с королевой. Никто прежде с такой нежностью не вел себя с моим будущим младенцем. Хотя с меня в этом сложно было брать пример. До самого вечера мы бродили в полях, играя, как дети. Я даже позабыла о своем животе и думала лишь о том, как это прекрасно — просто радоваться жизни. Я не могла отвести глаз от его потертых брюк, растрепанных волос и сильных рук. Пабло скрасил последние три месяца моей беременности, а я помогла ему расстаться с девственностью, которую он до сих пор не удосужился оставить в каком-нибудь борделе.

Это было единственное приятное событие за все то время, что я носила Веранию. Даже в воскресенье накануне родов мы отправились в поле, чтобы позабавиться в стоге сена. Но прямо оттуда ему пришлось нести меня в дом моих родителей, потому что я вдруг почувствовала, как Верания рвется на свет. Два дня спустя появился генерал, он привез шоколад и двадцать букетов красных роз.

Девочке исполнился месяц, и мои груди были полны молока, когда Андрес привел домой двух своих детей от первого брака.

Вирхиния была старше меня на несколько месяцев. Октавио же родился в октябре 1915 года и был на несколько месяцев моложе. Они остановились у двери в мою комнату. Андрес представил нас, но мы так и продолжали молча таращиться друг на друга. Я ничего не знала о жизни Андреса, тем более, что у него есть дети моего возраста.

— Это мои старшие дети, — сказал Андрес. — До сих пор они жили вместе с моей матерью в Сакатлане. Но я не хочу, чтобы они и дальше оставались в деревне. Им нужно учиться, поэтому они будут жить здесь, с нами.

Я кивнула головой, кивнула на малышку и произнесла:

— Это ваша сестра. Ее зовут Верания.

Октавио взглянул на нее с интересом и спросил, почему у нее такое странное имя. Я ответила, что так звали мать моего отца.

— Твою бабушку? — спросил он и протянул руку, чтобы погладить Веранию по щеке.

У этого паренька были темные доверчивые глаза, а улыбка совсем такая же, как у Андреса. Он явно хотел мне понравиться и, казалось, готов был стать моим другом, чего никак нельзя было сказать о его сестре. Она по-прежнему стояла в дверях рядом с отцом и угрюмо молчала, не бросив на меня ни единого доброго взгляда. Она была не особо красивой, не слишком худой, с печальными глазами и тонкими губами. У нее была маленькая грудь и угловатые бедра, плоские ягодицы и выпирающий живот. Внезапно мне стало ее жалко.