Бабочка - Джеймс Кейн

— Ну, большая часть идет на корм скоту.

— Два мула, шесть свиней, две коровы и несколько кур сожрут такую прорву зерна? Бог ты мой, и прожорливые же твари. Вот уж никогда бы не подумала, чтобы животные так много ели.

— Ну а что-то продаю…

— За сколько?

— За сколько предложат. В этом году за доллар десять центов.

— За такие-то гроши?

— По товару и цена. Теперь за это можно хотя бы получить живые деньги. А то бывали времена и похуже, когда зерно никто и даром брать не хотел, а десять долларов и вовсе считались настоящим богатством.

— Бушель зерна стоит дороже.

— Но кто даст тебе больше?

— Ну, может быть, кафе.

— Кейди, к чему ты клонишь?

— Тебе нужно лишь растолочь, размять его а затем один раз процедить. За это можно получить по пяти долларов за галлон. Если же запастись терпением, то можно получить и больше. Просто выдержать все это хозяйство в бочках месяца два, и тогда тебе заплатят и все десять.

— Когда вышел сухой закон, люди перестали заниматься такими вещами.

— Но теперь, когда выпивку достать не так-то просто, снова потихоньку начинают. Так что приготовленная в горах выпивка разливается в городские бутылки, и на этом можно очень даже неплохо заработать.

— Откуда ты всего этого набралась?

— В Карбон-Сити. А что если я ездила туда не только за ящиками для твоих яблок, но еще и завела полезные знакомства? Вот они и просветили меня насчет того, как можно быстро и без особых хлопот заработать много денег.

— А они, случайно, не говорили тебе о том, что это противозаконно?

— Ну и что. Сейчас много чего против закона.

— И я этим не занимаюсь.

— Мне нужны деньги.

— Для чего?

— Чтобы купить одежду.

— А твои платья тебе уже что, разонравились?

— Конечно, в деревенской церкви они смотрятся вполне сносно, но вот в Карбон-Сити в таком старье не появишься. Я же уже говорила тебе, что я и так уже слишком долго была неудачницей по жизни, но зато теперь я твердо намерена вырваться из этого порочного круга.

— Тогда почаще ходи в церковь и поменьше бывай в городе.

— Ну… так с ума от скуки сойдешь.

Я продолжал лущить зерно, но не молоть, ни мять его не стал. И вот как-то раз она ушла из дома с утра, сразу после завтрака, и возвратилась лишь в начале одиннадцатого вечера.

— Где ты была?

— Я себе работу нашла.

— И что же это за работа?

— Напитки буду подавать.

— Где?

— В кафе.

— Послушай, это не самая подходящая работа для порядочной девушки. Тем более для девушки с образованием, которая может преподавать в школе.

— Зато там платят больше, чем в школе. И вообще, там лучше.

— С чего ты это взяла?

— Потому что если мне вдруг захочется завести себе ребенка или еще что-нибудь, то меня не вышвырнут оттуда, как собаку, а потом позволят снова вернуться на то же место, и будут хорошо относиться и к моему ребенку, и ко мне.

— Что это еще за новости насчет того, что «вдруг захочется завести ребенка»?

— Ну, если встретится хороший человек, то почему бы и нет?

— Прекрати кощунствовать!

Она стащила с головы шляпу, тряхнула головой, отчего ее волосы рассыпались по плечами, и отправилась спать. Подобная сцена повторялась изо дня в день на протяжении довольно долгого времени, наверное, месяцев двух-трех. Она пропадала где-то целыми днями, возвращалась затемно, в десять, одиннадцать часов, а порой и в полночь, мы постоянно ругались, я бесился и выходил из себя, особенно когда она начала приносить домой одежду, купленную, если верить ее рассказам, на чаевые. Но тогда это должны были бы быть очень щедрые чаевые. И вот однажды она не вернулась домой; я же в ту ночь так и не сомкнул глаз. Я спустился вниз на шоссе, чтобы встретить последний автобус, а когда оказалось, что она так и не приехала, то сам отправился в Карбон-Сити на своем грузовичке и разыскивал ее повсюду. Но ее нигде не было. Несолоно хлебавши я возвратился домой, повалялся без сна на койке, принялся делать что-то по хозяйству, и вдруг меня осенило. Все сомнения были отброшены прочь, я знал, что мне делать и как поступить.

Ближе к вечеру того же дня я оседлал мула и отправился по тропе, что вела вверх по склону горы, к хижине, что была выстроена там бывшим управляющим, который в молодости был большим любителем сходить на охоту. Конечно, в ней уже давно никто не бывал, так что мебели там не было, а на полу и стенах лежал толстый слой пыли, но зато в пристройке я все же нашел то, что искал. Это был старый водонагреватель, представлявший собой водруженный на платформу большой бак объемом в сотню галлонов со спиралью внутри. Прежний хозяин установил здесь этот агрегат на тот случай, чтобы он сам и его друзья могли бы при желании в любое время принять ванну.

— Боже мой, как хорошо, что ты вернулась.

— Это еще вопрос, кто из нас более слабонервный.

— Я боялся, что ты уже никогда больше не придешь.

— Нам нужно было распаковать товар и открыть много ящиков. Мы заработались допоздна, и я опоздала на последний автобус. Я переночевала у одной девушки, которая работает вместе со мной.

Я не выпускал ее из своих объятий, и мы продолжали держаться за руки даже когда она села ужинать. Я же был так счастлив, что у меня кусок в горло не лез. А затем, когда мы с ней сидели у горящего камина, я сказал:

— Помнишь ты мне тут как-то подкинула одну идею?

— Насчет зерна-то?

— Если я соглашусь, то ты бросишь свою теперешнюю работу, чтобы помогать мне управляться здесь?

— С чего это ты вдруг передумал?

— Мне очень плохо без тебя.

— Так что, прибыль делим пополам?

— Как пожелаешь.

— Тогда по рукам.

Глава 3

Шахта, в которой согласно моей первоначальной задумке должен был бы разместиться наш заводик, произвела на меня столь удручающее впечатление, что я малодушно запаниковал и был готов бросить все, так и не успев ничего начать. Я-то наивно полагал, что все здесь сохранилось в прежнем виде, как если бы отсюда только что было убрано оборудование, и стало лишь больше крыс, пыли и пауков, но когда мы в конце концов добрались туда, то стало ясно, что кое-какие изменения все-таки произошли. Свод шахты, в том месте, где на него приходилась наибольшая нагрузка верхних пластов, неравномерно просел, и выступающая порода висела этакими гроздьями, напоминая вздувшиеся пузыри отставшей от поверхности краски, с той лишь разницей, что каждый такой «волдырь» был размером с автомобильное колесо и толщиной с бетонную плиту. К тому же каждый волдырь был испещрен сетью трещин и трещинок, благодаря чему многие куски породы уже осыпались с потолка, а другие пока что лишь ждали своего часа, чтобы обрушиться на голову любому, кто окажется под ними в этот момент. Пол же тоже пошел каменными волнами, и выпирающие из земли кочки практически преграждали путь в главный штрек, куда в соответствии с моей задумкой, при помощи вагонетки можно было бы доставлять сырье и вывозить готовый товар, поднимая все необходимое наверх, а затем опуская вниз, туда, где некогда проходила дорога, с помощью лебедки. Все, что осталось от главного штрека — это три фута выщербленных плит, по которым струился тоненький ручеек грунтовых вод, да погребенные под слоем обвалившейся породы ржавые рельсы, по которым когда-то бегали вагонетки. Все это жутковатое великолепие произвело на нее столь сильное впечатление, что она принялась умолять меня не входить туда, однако, я все же рискнул заползти внутрь, чтобы увидеть собственными глазами, что к чему. Однако, после первых ста футов пути мне пришлось остановиться и повернуть обратно, ибо дальнейшее продвижение стало невозможно из-за озерца воды глубиной примерно в шесть футов. Оно было переполнено, и, видимо, именно отсюда и вытекал тот ручеек, что мы заметили у входа в штрек.

Когда я выбрался обратно, мы принялись обсуждать проблему, и, должен признаться, я уже был готов пойти на попятную. Она же упорно твердила, что на угольной шахте не сошелся свет клином, и что при желании наверняка можно будет подыскать другое подходящее место. Настроена она была весьма решительно, и было видно, что она вовсе не собирается отступать и отказываться от задуманного. И затем совершенно случайно я вспомнил об одной из тех штолен, что были когда-то прорыты нами в надежде обнаружить более толстый угольный пласт. Там все было иначе, не как в шахте, где штрек прокладывают сквозь угольный пласт, где каменная порода образует лишь потолок и пол, а стены остаются угольными, и где нет необходимости ставить подпорки из бревен, за исключением, конечно, непосредственно тех выработок, откуда извлекается уголь, во избежание обрушения каменных сводов. Эта же штольня была проложена сквозь пласты сланцев и песчаника, так что по мере углубления в породу нам приходилось подпирать своды бревнами. Вход туда находился примерно в четверти мили отсюда, на вершине скалы, у подножия которой протекал ручей. Не теряя времени, мы отправились туда. Разумеется, и там тоже было грязно, сыро и темно, но подпорки все еще держались, так что рельсы были целы. Я полез вовнутрь, освещая себе путь фонарем, и вскоре наткнулся на вереницу вагонеток, стоявших на путях примерно в двухстах футах от входа в штольню. Это были не те тяжелые, стальные вагонетки, что приводились в движение с помощью тепловоза, а маленькие, легкие, которые нам некогда приходилось толкать вручную. Отправившись дальше, я подметил, что все сохранилось в наилучшем виде, все откаточные штреки были свободны, даже те, что вели к выработанной части главной шахты, хотя, как и в главном штреке, в них было полно осыпавшейся породы. И затем в конце концов я добрался туда, что было целью моего путешествия — это была уходящая вниз наклонная шахта, вырубленная здесь для лучшей вентиляции, а также проходившая сразу через несколько пластов породы, что позволяло получить точное представление о том, стоит ли там еще на что-то надеяться или нет. Как только стало известно, что угля нет и здесь, все работы были прекращены.