Актуальные проблемы Европы №4 / 2016 - Коллектив авторов

При этом география происхождения беженцев, стекающихся к границам ЕС, разнообразна сегодня как никогда. Она включает Сирию, Афганистан, Ирак, большую группу африканских стран и другие зоны. Это – важное отличие нынешнего европейского кризиса от всех предыдущих волн гуманитарной миграции. Прежде источником подъема волны в каждом случае была конкретная горячая точка, такая, например, как Вьетнам в конце 1970-х или Балканы в начале 1990-х годов. Теперь Европа имеет дело с эмиграционным выбросом из многих кризисных зон. Европейский «кризис беженцев» – это множественный, комплексный кризис, связанный с процессами в различных регионах, с целым рядом затяжных конфликтов и сразу с несколькими маршрутами регулярного притока десятков и сотен тысяч людей. В таком формате проблема беженцев прежде не вставала ни перед кем.

Хлынувший в Евросоюз людской поток представляет собой новое явление еще в одном отношении. Это – амальгама двух принципиально разных компонентов: собственно беженцев и мигрантов, причем амальгама во многом беспрецедентная. Все, кто штурмует границы ЕС либо нелегально пересекает их, заявляют о себе как о беженцах или о вынужденных переселенцах, ищущих убежища. Однако далеко не все из них отвечают критериям предоставления этого статуса с точки зрения международного права и сложившейся практики. (Значительная часть из них не имеет документов, часть – использует фальшивые сирийские паспорта, многие происходят из районов или стран, где отсутствуют вооруженные конфликты, где нет угрозы жизни и свободе.) Не случайно происходящее получило двойное наименование: «кризис беженцев» или «миграционный кризис». И за этой двусмысленностью стоит очень серьезное содержание.

В европейских обществах вопрос о том, кем являются прибывающие люди, вызывает острые разногласия. В Италии более 40% граждан видят в прибывающих «искателей убежища, бегущих от войны или преследований в своих странах», и практически столько же итальянцев считают их скорее «экономическими мигрантами, ищущими в Европе лучших условий жизни». Во Франции же и в Германии опросы показывают явный перевес (от 51 до 60%) первой точки зрения над второй (от 28 до 35%) [Les Européens et la crise.., 2016, р. 31]. Разумеется, в самой ситуации, когда мигранты претендуют на статус беженцев, ничего нового нет. Давно известно, что на Западе значительная часть так называемого гуманитарного потока «по сути являются мигрантами, которые предпочитают оказаться в преуспевающих странах и для которых “канал поиска убежища” является попросту наиболее простым (если не единственно возможным) способом проникновения туда» [Окольски, 2001, с. 50–51]. Как правило, государства ЕС удовлетворяли в среднем не более четверти обращений за защитой и убежищем. А полный статус беженца, например в 2011 г., там получили всего 12% заявителей [The number.., 2012].

Теперь эта проблема приняла несопоставимый масштаб. Но изменились отнюдь не только количественные параметры. Механизмы возникновения нынешнего кризиса, связанные с ним драматические ситуации, медийное и общественное внимание, накал дискуссий, противоречивые интерпретации – все это выводит ее на иной уровень.

Мигранты, без виз прибывающие к границам ЕС, в массовом порядке заявляют о себе как о беженцах, физически смешиваются с беженцами и априори рассматриваются таковыми. На них автоматически распространяются эмоциональное сострадание и морально-правовой долг помощи, а эти два фактора определяют подход к беженцам. И даже если в ходе рассмотрения многих заявлений европейские власти признают отсутствие оснований для предоставления убежища и легального пребывания в ЕС их подателям, экстрадировать сотни тысяч и тем более миллионы людей будет крайне проблематично и в моральном, и в практическом плане.

В результате грань между беженцем и мигрантом, причем нелегальным, оказывается серьезно поколебленной. Более того, она настойчивее, чем когда-либо, оспаривается в принципе в идеологическом плане. Призывы отказаться от подобной дифференциации, признав беженцами выходцев из бедных стран, раздаются регулярно.

Между тем в наплыве беженцев-мигрантов на европейскую территорию широко задействованы криминальный бизнес и другие теневые структуры. Социальные сети наполнены рекламой их услуг, известны расценки и схемы маршрутов. Не составляет секрета существование рынка фальшивых сирийских паспортов. Есть немало данных о вовлеченности исламистских сил в организацию и финансирование миграции. С этой точки зрения нынешний «кризис беженцев» демонстрирует в том числе качественно новую ступень в развитии транснациональных сетей нелегального миграционного трафика. Раньше основную массу нелегалов в ЕС составляли те, кто, легально въехав в Евросоюз, незаконно оставался там после истечения срока действия виз. Теперь главным каналом стало незаконное пересечение границы вместе с беженцами и в качестве таковых.

Таким образом нелегализованная иммиграция – а борьба с ней до сих пор считалась краеугольным направлением усилий Евросоюза в этой сфере – получает новый размах, а также новый открыто наступательный формат, при котором поставить ей заслон становится архисложно, если вообще возможно. Под сомнением оказываются само понятие нелегальной иммиграции, право и возможность контролировать границы.

С дилеммой «беженцы или нелегалы» тесно связан гуманитарный аспект, который сегодня оказался в центре иммиграционного дискурса.

Идеология «иммиграционизма» и раньше отчасти апеллировала к моральным аргументам: правам человека, идеалу равенства, колониальной вине европейских народов, императиву помощи бедным и менее развитым. И все же этим элементам отводилась вспомогательная роль, главным обоснованием иммиграции был тезис о безусловной потребности современной Европы в импорте трудовых ресурсов. Звучит он и сегодня, особенно когда речь идет о сирийских беженцах, которые в массе своей относятся к образованному среднему классу. Так, некоторые исследователи, например Доменик Давид и Ханс Старк из Французского иститута международных отношений, объясняют позицию канцлера А. Меркель рекордно низкой рождаемостью в Германии и заинтересованностью немецкого патроната в квалифицированных кадрах из Сирии [David, Stark, 2015].

Однако в целом подход, аксиоматически связывающий экономический прогресс Европы с иммиграцией, в последние полтора десятилетия выглядит все более сомнительным. Достаточно изучить структуру иммиграционных потоков в ЕС, чтобы увидеть: они все меньше соответствуют экономическим потребностям принимающих стран. Преобладает не трудовая, а семейная иммиграция (ее доля достигает 75%); значительная часть иммигрантов (в Южной Европе – более 40–50%) имеет в лучшем случае начальное образование; миллионы иммигрантов трудоспособного возраста пополняют экономически неактивную часть населения (подробнее см.: [Нарочницкая, 2013]). Постоянное привлечение избыточной дешевой рабочей силы из-за рубежа негативно сказывается на производительности труда, модернизации и технологическом уровне европейской экономики. И это все больше осознается европейцами, об этом начинают открыто говорить и писать. На таком фоне частичный перенос центра тяжести на моральные доводы в пользу иммиграции особенно значим.

Когда речь заходит о людях, спасающихся от гражданской войны, внешней интервенции или террора исламских фанатиков, естественным образом включаются механизмы эмпатии, сочувствия и солидарности. Большинство западных европейцев (56% французов, 72 – немцев и 69% итальянцев) считают долгом «принять мигрантов, которые бегут от войны и нищеты» [Les Européens et la crise.., 2016, р. 9]. Одновременно 88% французов, 81 – немцев и 83% итальянцев хотят, чтобы беженцы не остались навсегда в Европе, а через несколько месяцев или лет возвратились к себе на родину [Ibid., р. 39].

Но сегодняшние беженцы-мигранты, которые добираются издалека, иногда с риском для жизни, и платят тысячи, а чаще десятки тысяч евро за нелегальный транзит на территорию Евросоюза, делают это как раз в расчете на то, чтобы остаться и перевезти в Европу родственников. И это вполне очевидно. Еврокомиссар Пьер Московичи призвал европейцев понять и принять это: «Беженец прибывает не для того, чтобы уехать! Мой отец был беженцем, когда приехал во Францию…» (цит. по: [Noé, Hanne, Raufer, 2015, р. 92]).