Да в полымя - Артем Белоглазов

Видимость почти никакая. Лишь когда ветер рассеивает хмарь, и в наводнившем воздух пепле образуется просвет, можно различить, что же происходит. От этого становится еще страшнее.

Народ стоял на подоконниках, и на балконах немало – в пижамах, халатах, редко кто в нормальной одежде – все звали на помощь. Махали руками, орали благим матом; задыхаясь, жались к перилам. Совершенно обезумев, карабкались сквозь огонь по водосточной трубе и с визгом, не вытерпев адской боли, отпускали руки… Плач, жалобные вопли и рыдания терзали уши. Слышать их было невыносимо. Какой-то толстяк с седьмого в пылающей одежде сиганул вниз: психика не выдержала. Он предпочел умереть сразу, чем мучиться, сгорая заживо.

В горле першило, по нему словно наждачкой прошлись. Я прижимал полотенце ко рту и старался дышать медленно и неглубоко, хотя голова уже звенела от недостатка кислорода. Ветер усилился, сначала я жадно глотал воздух – про запас, а затем прильнул к ограждению: неистребимая журналистская привычка "быть в курсе", как болезнь.

Во дворе, сверкая проблесковыми маячками, сгрудились пожарные автомобили и спецтехника: две автолестницы, подъемник, машина связи. Красные, квадратные, они напоминали игрушечные. Глупое сравнение в моем положении. Люди – сущие пигмеи, бегают, галдят, матерятся. Однако видно: не бестолково, каждый занят делом.

Тушение развертывалось полным ходом: на автолестницы проложили рукавные линии и заливали огонь на шестом и седьмом этажах. Ввысь, к затянутому тучами небу, взмывали клубы пара. С тех же лестниц снимали людей: маневрировали, подводили к балконам и окнам, выносили на закорках тех, кто не мог двигаться. Кто мог – спускались самостоятельно. Эвакуация шла медленно, за раз не больше одного-двух. Допустимая нагрузка на лестничные колена, чтоб ее.

Там, где было не подъехать, жильцов вытаскивали, используя штурмовки. Цепляли крюком за балконы и поднимались наверх, образуя живую цепочку, по которой и передавали людей. Жуткий акробатический номер, упасть – раз плюнуть. И кто-то действительно сорвался. Не один человек – двое, и третьего за собой утащили. Толпа, скопившаяся за цистернами и гидрантами – ближе не подпускали милиционеры – взвыла от ужаса.

Разворошенный муравейник внизу, а приглядись – четкий порядок. Я знаю: у пожарных на любой случай найдется инструкция. Вдоволь пообщался с начкарами5 и рядовыми бойцами, статьи надо строить на реальных фактах. Всё регламентировано и расписано по буквам, но как рассказывал один тушила с приличным стажем, иногда приходится нарушать устав. Всего предусмотреть нельзя.

Я щурил глаза, выискивая в толпе Серегу Виноградова. Спецкоры и репортеры сновали туда-сюда, целились камерами: общий план, крупный, врачи у "скорых", погорельцы. Где же телевизионщики "Пятого канала"? Не вижу синего микроавтобуса… хотя во-он там, вроде он. Да нет – точно. Успел ли Серега договориться насчет…

С проспекта, завывая сиреной, ворвалась по раздавшемуся коридору красная, с белой полосой на боку "Газель". Визжа покрышками, затормозила рядом со штабным автомобилем, откуда управляли действиями пожарных. Из нее прямо на ходу выскочили двое; в том, что был без шлема и в расстегнутой куртке, я с содроганием узнал Олега. Не узнал даже – далеко больно, шестым чувством определил.

Прибывшие торопились к подъезду: впереди – орел-Николаев. Темно-серые костюмы, ранцы на спине: прямо космонавты. Герои, ма-ать… К ним, прорвавшись сквозь оцепление, устремился молоденький, худой как палка репортер. Договорился Виноградов, успел, отметил я с удовлетворением. Однако Николаев даже не потрудился соблюсти приличия – на глазах у всех, при включенной камере наотмашь рубанул по микрофону, отпихнул беднягу и… исчез. Рослый пожарник, бегущий следом, с угрозой замахнулся на оператора, и вся банда скрылась в подъезде.

Этих парней я изучил как облупленных, статей исписал – не перечесть. А толку? Мерзавец Николаев – супермен, мать его! – как работал, так и продолжает. Спасатель-убийца! Пожалуй, более точного определения не подобрать. Когда, наконец, люди прозреют? Поймут – избавление такой ценой не лучше смерти? Хотя когда огонь жарит пятки, не до раздумий – жить, только бы жить, плевать, что на десять лет меньше! А если на двадцать?! Если теряешь не взрослые годы – детские?! Четверть века, спрессованную в один миг! И вся жизнь исковеркана!.. 5 Начкар – начальник дежурного караула пожарной части.

[назад]

8. Олег

Во двор залетели на всех парах, развернулись с визгом шин и тормозных колодок, разукрасив асфальт черными полосами. Палыч распахнул дверь и, не дожидаясь, пока "Газель" остановится, выскочил. Я – за ним. Грудь ныла, спину покалывало. До нестерпимого зуда не дойдет, однако свербит и свербит. И не почешешь! В животе копилась пустота, мышцы напряглись, и кровь пульсировала в жилах – часто, тревожно. Повинуясь барабанщику-невидимке, который выстукивал ритм, всё убыстряясь и убыстряясь. Знакомое чувство.

Окружение смазалось, готовясь замереть совсем, замедлиться настолько, что секунды растянутся в минуты, а в пограничной зоне – в недели, месяцы, годы. И наоборот.

Как это ни печально, для кого-то – наоборот. Я не спасаю стариков: кто поручится, сколько им осталось? Только детей и взрослых, не разменявших полувековой рубеж. Крайняя граница – шестьдесят. На меня молятся и осыпают бранью, дарят цветы и плюют вслед. Я – кумир и палач. Что лучше? Мне ничего не нужно, ни славы, ни денег. Мне не стать нормальным, не отказаться от своего бремени. Не смогу, не выдержу. Зная, что в силах помочь, не пройду мимо чужой беды. И – косые, мрачные взгляды, злой шепоток. Ненависть. Иногда – очень редко – признательность.

За что, Господи?! За что-о-о?!!

Отведи чашу сию, от них отведи! Я не могу не спасать! Я не виноват, что они стареют!

Митьку дразнят птенчиком, жена закатывает скандалы. Раньше она была не такой, но ведь любит – я вижу. Наверное, это подвиг – любить выродка.

Куртку застегивал на ходу. Маска противогаза: резина стягивает волосы на затылке. Шлем. Перчатки. Мог бы и не надевать – хоть голышом в огонь. Эффектно? – еще бы! И глупо. Долго не продержусь, и не стоит – ради чего? В доме пыль-грязь-копоть, битое стекло, щепки, арматура. Удушливый дым. И это меньшее зло. Каждый раз – обязательно! – съемка, интервью, досадные вопросы. А этот несчастный? Игорь?! Вечный укор и проклятье, самый "старший" из всех. Не повезло – единственное, что я выдавил, разом превратившись из гордого Феникса в мокрую курицу. Ошарашенные родители молчали. Я зажмурился, надеясь, что мне хорошенько набьют морду. Нет! Они в ступоре глазели на бывшего сына. Бывшего – иначе и не скажешь. Сволочь, тоскливо процедил отец. Мать заплакала. Я отвернулся и, как оплеванный, побрел к машине. В тот раз я вытащил семерых, а после Игоря – уже никого. И родственники погибших не стремились отправить меня за решетку.