Папа Сикст V - Эрнесто Медзаботта

— Уж не подвергли ли вы кардинала Монтальто пытке, столь излюбленной в Испании, что говорите с такой уверенностью? — спросил, улыбаясь Андреа.

Деза на это ничего не ответил, а Мадруччио не мог удержаться от улыбки.

— Но, господа, к какому же мы пришли заключению? — спросил Оливарес.

— Итак, прелестная Диомира, — обратился к куртизанке Мадруччио, — кого, по вашему мнению, мы должны избрать в папы?

— Папа Григорий XIII еще не умер, да и после его смерти закон дает вам десять дней до открытия конклава, подумайте, узнайте всех конкурентов и за три дня до открытия конклава опять соберитесь здесь для окончательного решения.

— Браво, красавица! — вскричал Андреа. — Сама Соломонова премудрость говорит вашими прелестными устами. Решено: за три дня до открытия конклава опять здесь соберемся все. Теперь, покончив с делами, будем веселиться, я желаю предложить тост за здоровье прелестнейшей из женщин.

— Мы с удовольствием принимаем этот тост потому, что догадываемся, кто эта прелестнейшая женщина, — сказал Мадруччио, подымая свой кубок.

— За здоровье красавицы Диомиры!

Все князья церкви подняли свои бокалы, чокнулись с куртизанкой и выпили вино.

ИСПОВЕДЬ

ЦЕРКОВЬ св. Франциска стоит в самом бедном квартале Рима, вполне соответствуя задачам ордена влиять на низший класс народа. Во все времена и века католические монахи руководили совестью граждан таким образом: доминиканцы и бенедиктинцы имели своими прихожанами аристократию; иезуиты богатую буржуазию и государственных людей, совестью которых свободно распоряжались сообразно своим целям. Низший класс народа, вообще все плебеи обожали францисканцев и подавали им, хотя скудную милостыню, но по ее громадному количеству она нисколько не уступала приношениям других орденов. В Риме и его окрестностях буквально не было ни одного бедняка, который бы не уделял милостыни из своих скудных средств в пользу нищенствующих благочестивых братьев святого Франциска, что, в общем, и составляло громадные суммы. Вот почему в римских церквах публика была чрезвычайно разнообразна. Женщины из бедного класса народа всегда были фанатичны. История церкви дает нам множество примеров, до каких чудовищных размеров иногда доходил фанатизм женщины, исповедующейся у францисканского монаха.

В церкви св. Франциска, о которой идет речь, было восемь исповедален. Перед каждой из них протянулась очередь кающихся. Монах высокого роста, сгорбленный, показался около сакристии; луч солнца, упавший из окна, осветил его суровое лицо, истощенное долгим постом и молитвою. То был кардинал Монтальто. Вообще не было в обыкновении, чтобы генерал ордена сам исповедовал кающихся; эту обязанность исполняли другие монахи, но Феликс Перетти был исключением. Он сам выслушивал грешников и утешал их, исповедуя бедняков, знакомился с их горем, узнавал о преступлениях богатых вельмож. Полученный в общении с народом опыт помогал ему впоследствии преследовать с неумолимой строгостью всех нарушающих закон. К кардиналу-монаху подошла молодая женщина, бедно одетая, и сказала.

— Святой отец, я хочу исповедаться у вашей имененции.

— Поздно, дочь моя, — мягко отвечал кардинал Монтальто, — исповедуйся у кого-нибудь другого, я не имею времени.

— Святой отец, я непременно желаю исповедаться у вас, — настаивала женщина.

— У меня! Почему же непременно у меня? Здесь есть много священников достойнее, чем я, они могут примирить тебя с Богом и дать мир твоей душе.

— Я знаю, ваше преподобие, и пришла сюда для того, чтобы видеть и говорить с кардиналом Монтальто, — настаивала женщина.

— Понимаю, дочь моя, — сказал Перетти, — ты желаешь получить от меня материальную помощь, но не забудь, что я известен в целом Риме под именем бедного кардинала (cordinale povero); тем не менее все, что я могу, сделаю, и ты получишь маленькую часть из той скудной милостыни, которую получает монастырь, но только прошу тебя доставить мне свидетельство о твоей бедности от приходского священника.

Кающаяся улыбнулась.

— Уверяю вашу имененцию, — отвечала она, — что я не нуждаюсь в помощи, я сама готова предложить лепту в пользу монастыря.

— Что же ты хочешь, дочь моя?

— Я хочу говорить с папой.

— В таком случае и обратись к его святейшеству.

— Я обращаюсь к его преемнику — это лучше.

Феликс Перетти невольно вздрогнул и сказал:

— Вижу, что моя миссия исповедника сегодня еще не кончилась; подойди к крайней исповедальне. Я тотчас буду к твоим услугам.

Отворив дверцу, кардинал вошел в исповедальню и приказал кающейся прочесть известные молитвы. Женщина, став на колени, сказала:

— Прежде всего, святой отец, позвольте мне сообщить вам, кто я такая. Меня зовут Диомира, римская куртизанка.

— А, ты знаменитая Диомира, — говорил кардинал, — которую боятся все жены Рима и проклинают матери, ты неотразимая сирена, приводящая в сумасшествие всю молодежь столицы. И вот, терзаемая угрызениями совести, ты пришла покаяться в грехах.

— Да… — отвечала куртизанка. — Но, прежде всего мне хотелось бы рассказать вам мою историю и узнать, могу ли я надеяться на отпущение мне грехов?

— О, да, можешь надеяться, дочь моя, — отвечал исповедник, — Господь Бог милосерден и всегда слышит молитвы кающихся. Говори, я тебя слушаю.

— Моя мать была крестьянка из Монтальто, — начала свой рассказ Диомира. — Когда я родилась, она уже перенесла все несчастья, которые только может перенести женщина. Причиною всех бедствий была ее необыкновенная красота. Говорили, что она могла служить моделью для мадонны великому Рафаэлю. Семейство моей матери было бедно, но счастливо и ничего лучшего не желало. Один раз она сидела около своей хижины, как вдруг прискакали двое вооруженных людей, схватили ее, положили на седло и помчались к их господину Сан-Фиоренцо.

Невольное восклицание вырвалось из уст Перетти.

— Что с вами, святой отец? — спросила Диомира.

— Ничего… Продолжай, дочь моя, твой рассказ меня интересует, — отвечал монах, припоминая этот страшный эпизод, которого он был свидетелем в молодости, и клятву, данную им тогда, — беспощадно преследовать благородных злодеев, вырывающих дочерей из объятий их родителей, если когда-нибудь власть попадет к нему в руки.

Диомира продолжала.

— Когда я родилась, синьор Сан-Фиоренцо уже охладел к моей матери и начал обращаться с нею чрезвычайно грубо. Недовольный тем, что родилась дочь, а не сын, синьор прогнал нас обеих, меня и мать, в кухню. В это время моя мать была еще очень молода и красива. Слуги синьора Сан-Фиоренцо, видя, что их барин окончательно разочаровался в своей любовнице, начали позволять с ней разные грубости, полные возмутительного цинизма. Когда мне было семь лет от роду, раз двое слуг поспорили, кому обладать матерью, ни один из них не хотел уступить ее другому, хотя моя мать, конечно, не согласилась бы на их гнусные предложения и скорее предпочла бы смерть такому позору, тем не менее, претенденты горячились и спорили. Злоба одного из негодяев дошла до крайних пределов. Он выхватил нож и вскричал: «В таком случае пусть же она никому не достанется!», погружая нож по самую рукоятку в грудь моей матери. Несчастная тут же упала мертвая, и ее кровь брызнула мне в лицо.

— Как у вас хватает силы рассказывать такие ужасы? — прошептал Перетти.

— Да, святой отец, хватает, — с горькой иронией отвечала куртизанка, — пролитая кровь моей матери памятна мне, я ее вижу постоянно перед собой и в особенности в те минуты, когда ползают у ног моих знатные синьоры…

— Продолжай, дочь моя, я слушаю.

— Синьор Сан-Фиоренцо кончил дурно. Среди соседей он имел много врагов. В одну темную ночь мы увидели пламя, охватившее стены замка, и услышали свирепые крики бандитов, в миг все было уничтожено и разграблено. Меня увезли, и я попала к синьору Атилло Браччи, хозяину большого, укрепленного замка, мне тогда было всего одиннадцать лет от роду, все находили, что я была необыкновенно хороша собой и развита не по летам. Синьор Атилло Браччи воспользовался своим правом надо мной…

Рассказ этот произвел глубокое впечатление на Перетти. Кардинал верил в святую справедливость, но находил, что есть средство еще более действенное — виселица — и страшно сожалел, что власть не находится в его руках.

— Хотя я была совершенным ребенком, — рассказывала Диомира, — но стыд, сознание моего невольного падения грызли мое юное сердце. Я поклялась, что Браччи не будет радоваться моему появлению в их доме. Из Рима приехал старик Браччи, отец Атилло. Это был страшный разбойник, которого все боялись, не исключая и его родного сына Атилло.

Я начала завлекать в свои сети страшного старика и вполне в этом успела, благодаря моей необыкновенной красоте. Старик Браччи совсем растаял и сделался соперником своего сына. Один раз ночью я устроила так, что молодой Браччи застал у меня в комнате старика. Не рассмотрев в темноте, что это был его отец, он его заколол кинжалом. Пользуясь общим замешательством, я убежала из этого проклятого дома в Рим.