Там, где престол сатаны. Том 1 - Александр Нежный

Мерзкая сцена. Прямо на пол. Людмила Донатовна, оскорблено поджав губы, принесла тряпку. Ангелина утерла рот и хрипло сказала: «Извини, дорогая. Что-то с желудком». Христос, портвейн, чудеса, блевотина, ляжки нараспашку для козликов, козлов и козлищ, Богородица, вранье, похоть, опять Христос, дай сигаретку, духовный отец не благословил, говно куришь, Бердяев не православен, Церковь – самообновляющаяся монада, Россия на кресте, тайная ненависть Ватикана, крымский портвейн – подарок судьбы, я в зеркале не отражаюсь (стихи), я с ним спала и не скрываю, сука, заткнись, Христос простил блудницу, творчество – грех, у меня свои отношения с Богом, блаженны нищие духом, не нажирайся, нашу Сонечку крестил митрополит, чудный человек, дар прозорливости и любви, дай Господь счастья, помолимся, ноги не держат, нализался скотина, Р-р-русь свя-я-а-а-та-а-я!

Далеко позади остались поле, холм и могила. Сергей Павлович брел по сумрачному, почти сплошь еловому лесу с кое-где встречающимися молодыми осинками и уже обдумывал обратный путь. Пора. Ему казалось, что, взяв правее, часа через два быстрого хода он выйдет из большого леса к малому и окажется рядом с «Ключами». Изредка проглядывающее сквозь облака солнце поначалу должно быть при этом от него слева, но затем – поскольку Сергей Павлович все более будет удаляться в сторону востока, а светило – скатываться на запад, вслед за осенним сумраком покрывая землю тяжелой ночью, – точно позади, посылая прощальные лучи ему в затылок. Разумеется, можно было круто повернуться и отправиться назад только что пройденным путем. Однако Сергею Павловичу – особенно в последний час его путешествия – приходилось так часто сворачивать, обходить топкие места, непролазный кустарник, залитые водой овраги, что его следы напоминали заячий поскок: то влево, то вправо, то назад, то вперед. Вряд ли он смог бы придерживаться их с необходимой точностью. Кроме того, в подобном возвращении несомненно крылось нечто паническое. Испорченный городской цивилизацией человек стремится унести ноги из первобытного леса, где царствует Жизнь в образе вековых елей, умирающей в ожидании весеннего рождения травы и плотного слоя покрывшей выстывающую землю хвои. Сказав себе твердое «нет», Сергей Павлович на ходу застегнул ворот куртки и прибавил шаг.

Забирая вправо, он вышел на едва заметную тропинку, петлявшую среди зарослей папоротника, кустарника и юных осинок. Решив положиться на нее, он вскоре очутился возле неглубокого оврага, на дне которого стояла мелкая вода. Серое небо, отражаясь в ней, казалось совсем темным. За оврагом лежало поле, за ним снова начинался лес, теперь уже смешанный, сырой и густой. Желал одиночества – получай полной мерой. Хотел узнать, кто ты, – узнавай, пока есть еще время, пока не сгустились сумерки и пока не закричала над головой птица ночи – сова. Задай себе последние вопросы, от которых дрожит жалкая плоть и трепещет слабая душа. Он шел быстро, продираясь сквозь кустарник и защищая руками лицо от хлестких ударов уже почти голых ветвей. Изредка он поднимал голову и взглядывал на небо. Серые облака наливались чернотой, темнели. Скрытое ими, уже давно не показывалось солнце, и Сергей Павлович теперь только пожимал плечами, сам себе отвечая на вопрос, приближается ли он все-таки к «Ключам» или уходит совсем в другую сторону. В нем появилась неуверенность. Поймав себя на ней, он впервые подумал, что, кажется, заблудился. Как раз в эту минуту он вышел на просеку с высокими мачтами высоковольтной линии. Поколебавшись, Сергей Павлович двинулся по краю просеки направо, хлюпая сапогами по лужам, обходя подозрительные места, спотыкаясь на кочках, проваливаясь в колдобины и бранясь.

Крой, никто не слышит. Один. Одиночество. Тишина. Он заорал, надсаживаясь: «Э-э-э-э-й! Душа живая, отзовись!» Ничья душа не отозвалась на его вопль. Заблудился. Моя жизнь как блуждание и блуд. Куда ведет эта дорога? В никуда. Еще точнее: в абсолютное ничто. Можно было бы, наверное, сказать – в ад, ибо ад (если он есть) вряд ли похож на застенок с хрестоматийным арсеналом пыток: огнем, расплавленным железом и крючьями, на которых корчатся и вопят подвешенные за срамные уды развратники обоих полов. (Слева – Макарцев, справа – Людмила Донатовна, а где-нибудь между ними и для меня найдется крючочек.) Кипящая смола – произведение ограниченного человеческого воображения. Газовая камера Освенцима – если поместить ее в один ряд со смолой, крючьями и огнем – в несколько большей степени соответствует идее преисподней. Дитя Освенцима, умудренное опытом утраты всех, кто его любил; дитя, каждой клеточкой своего тела безропотно принявшее безжалостную весть о том, что никто не придет ему на помощь; состарившееся и отчаявшееся дитя – вот образ, приближающий нас к истинному представлению об адских муках. Ад есть невыразимая тоска и беззвучный непрестанный вой.

Но я ли не вою день и ночь по открывшейся мне всеобщей бессмыслице моей жизни? По задушенной любви? И по иссохнувшей надежде?

Серое небо, лес по обе стороны просеки, мачты высоковольтной линии – все покрывалось густеющей сумеречной дымкой. Сергей Павлович оглянулся – там, позади, нависшее над лесом небо темнело грозно и холодно. Вдруг совсем близко хрустнул под чьими-то шагами валежник. Сергей Павлович крикнул: «Кто здесь?!» Никто ему не ответил, и он повторил: «Есть кто-нибудь?!» – «Есть… есть… не ори», – отозвался, наконец, негромкий сиплый голос. Минуту спустя перед Сергеем Павловичем стоял высокий чернобородый мужик в красной лыжной шапочке и ватнике. Топор был за поясом у него.

– Как хорошо, что я вас встретил, – улыбаясь, быстро заговорил Сергей Павлович. – Повезло! А я уж решил: не миновать мне в лесу ночевать.

Молчал повстречавшийся ему человек – молчал и пристально и мрачно на него глядел.

– Я заблудился, – объяснял и, словно пойманный за нехорошей шалостью школьник, переминался с ноги на ногу Сергей Павлович, нашептывая между тем сам себе: «Да беги ты! Беги!» – Я из дома отдыха… из «Ключей»… Там еще деревня рядом, Глухово, кажется… Дорогу не подскажете?

– А ты сам-то что здесь поделываешь? – вкрадчиво и тихо спросил чернобородый, не отрывая тяжелого своего взгляда от глаз Сергея Павловича.

– Грибы искал, – неожиданно для себя соврал Сергей Павлович.

– Х-хрибы? А какие ж счас х-хрибы? А корзинка твоя где?

– У меня пакет, – отступив на шаг, опять солгал Сергей Павлович и для убедительности похлопал себя по карману куртки.

– Врешь, с-сука, – догадался чернобородый. – Все ты врешь…

Он потянул из-за пояса топор.

– Я тебе счас покажу дорогу… В Глухово хочешь? Придешь.

Дико вскрикнув, Сергей Павлович ударил головой прямо в черную бороду и мимо осевшего на землю ее обладателя со всех ног кинулся сначала вдоль просеки, а затем нырнул в лес. Сучья хлестали его по лицу, дважды, зацепившись ногой за корень, он падал со всего маху – и все время, пока бежал, падал, поднимался и снова бежал, не переставал тупо удивляться внезапному для него самого и спасительному удару, который так своевременно и ловко нанес он этому разбойнику. Шапочка красная, борода черная, топор – страшный сон, ей-Богу! Зиновий Германович его бы скрутил, как миленького… Сердце стучало бешено, он задохнулся и встал. Ноги дрожали. Сергей Павлович сел на поваленную сосенку, трясущимися пальцами достал папиросу и закурил. Теперь уж точно – влип. Он отвернул рукав куртки и взглянул на часы. Пять без десяти. К семи совсем стемнеет. Не выберется – придется коротать ночь у костра. Кровь продолжала стучать в висках, и сквозь похожий на морской прибой ее шум ему послышался звук приближающихся шагов. Он мгновенно поднялся и замер, весь обратившись в слух. С потемневшего неба лилась на лес глубокая тишина. Вдруг крупная птица, громко ударив крыльями, вспорхнула с ближней ели. Похолодев, Серей Павлович завороженно глядел на качающуюся ветку. Теперь самому себе он казался открытым со всех сторон, незащищенным и уязвимым, а деревья, безмолвной толпой стеснившиеся вокруг него, малорослые осины и березы, кривоватые дубки, клены с поблекшими редкими листьями, мрачные ели, хищные кусты орешника, поваленные и полусгнившие лесины, уродливые пни – все видели в нем заклятого своего врага, незваного пришельца, чужака, оскорбившего лес своей нечистотой, и все словно ждали команды, чтобы двинуться на него, смять и затоптать в землю. Ужас сковал Сергея Павловича. Он оцепенел и не мог пошевелиться. Но в эту минуту снова послышалось ему какое-то движение неподалеку, опасный шорох и будто бы даже осторожное покашливание – и, словно проснувшись, он кинулся бежать, не разбирая дороги, не соображая, приближается ли к заветному окончанию своего тягостного путешествия или, напротив, удаляется неведомо куда.

Так, то бегом, то быстрым шагом, то снова бегом он пересек лес и оказался на поле, по дальнему краю которого шел изъезженный проселок. Сергей Павлович с облегчением перевел дыхание: куда-нибудь да выведет! Однако и тут не выпало ему утешения: стоило ему пройти с километр, как вместо одной дороги перед ним оказалось три: прямо, налево и направо. Он сплюнул. Сюда бы еще камень с надписью – где потеряет он коня, где сложит голову сам, а где останется жив. Потоптавшись, Сергей Павлович махнул рукой и повернул направо.